Долина надежды

– Вот как? – отдуваясь, проворчал Анри, налегая на весла. – Она сама тебе об этом сказала?

– Нет, это и так понятно. Он крестьянин. А она нет. Думаю, что Розалия… похожа на меня, на ту, какой я была когда-то.

– И какой же ты была когда-то?

– Достопочтенной мисс Графтон.





Глава тридцать пятая

Богиня многих корон





Лето 1773 года


София оставила Китти заканчивать утренние дела по дому. Сама она встала очень рано и насобирала корзинку лесной земляники. После того как Китти подоила коров, она сняла маленький кувшинчик сливок с молока, испекла оладьи, сварила яйца вкрутую и сложила еду в корзину побольше вместе с жестянкой для чая и заварочным чайником, укутав его стеганым одеялом, которое собиралась расстелить на земле, чтобы на нем можно было сидеть. Китти она сказала, что они с Магдаленой хотят показать Розалии медвежью пещеру.

– Как здорово, мама, – отозвалась Китти, сочтя это обнадеживающим признаком того, что София наконец-то встряхнулась и взяла себя в руки. Хотя мать начала медленно приходить в себя еще после похорон Саскии, только завораживающий танец Розалии окончательно пробудил в ней интерес к жизни.

Анри съездил на другой берег, чтобы привезти Розалию и Стефанию, и, когда они втроем поднимались через сад, обе маленькие девочки, завидев друг дружку, принялись радостно размахивать ручками. София видела, что Анри очарован красавицей Розалией, но не заметила ничего, что указывало бы на то, что она отвечает ему тем же.

Розалия тоже несла в руке большую корзину.

– Scaccia. Это разновидность плоского хлеба с сыром внутри, – пояснила она. – Надеюсь, он вам понравится. – После подъема щеки Розалии порозовели.

Анри неохотно оставил их одних и ушел заниматься оградой и поисками пропавшей коровы. Обе женщины вместе со своими дочерями начали долгий подъем по узкой тропинке к пещере. Когда они добрались до нее, девочки принялись играть в прятки и собирать полевые цветы, а София с Розалией опустили корзины на землю. Затем София провела Розалию сквозь узкий вход, показывая, что внутри пещера намного больше.

– Этого довольно, – сказала Розалия.

– Довольно для чего?

– Давайте вернемся наружу. Мне не хочется оставлять Стефанию надолго одну, и, пока мы будем есть, я расскажу вам свою историю. И тогда вы поймете, что вам не стоит беспокоиться насчет Анри и меня, и мы сможем стать подругами.

– Вы очень загадочно изъясняетесь, Розалия. – София расстелила стеганое одеяло и развела небольшой костер, чтобы вскипятить воду для чая.

Розалия со вздохом открыла свою корзину.

– С чего же начать? – пробормотала она, готовя для детей хлеб с помидорами и солью. – Хотя я знаю, что мне станет легче, когда я расскажу вам все.

– Да, начинайте, – произнесла София, очищая вареные яйца. Она вдруг поймала себя на мысли, что ей действительно интересно. А еще она проголодалась.

– Для начала вы должны знать, что я родилась не в Испании, а на Сицилии, хотя она и находится под испанским влиянием. Тамаш – Gitano, цыган. Он мне не отец, хотя я была бы счастлива, если бы он был моим отцом вместо моего собственного. Я нахожусь здесь, потому что мой дорогой муж велел мне спасти нашего ребенка. Я была беременна, когда видела его в последний раз. Но спасти и его я была бессильна. Такое вот горе постигло меня. Мы постарались уехать как можно дальше, я и Стефания, но тяжесть и тоска, лежавшие у меня на сердце, отнюдь не облегчили наше путешествие. В этой долине, где поселил нас Тамаш, мы поистине добрались до края земли, но, во всяком случае, оказались в английской колонии, и впервые за долгие годы я чувствую себя в безопасности. Мы с дочерью бежали от инквизиции. Известно ли вам, что это такое?

София надолго задумалась, потом кивнула.

– Да, я помню кое-что из уроков в школе, когда была еще маленькой.

– На Сицилии вера гнетет вас так же, как давит летняя жара. Словно ядовитый фимиам, она душит каждого, присутствуя повсюду в виде позолоченных сводов соборов, святынь, выстроившихся вдоль улиц, и образов святых, которые висят над дверью каждого дома. Говорят, что в Новом Орлеане нет инквизиции, но теперь он принадлежит испанцам, и кто может быть уверен в том, что она не доберется и туда?

В Палермо, в нашем летнем палаццо в горах, куда ни кинь взгляд, везде видны церкви, соборы, женские и мужские монастыри, усыпальницы и изображения святых. Они неустанно напоминают вам о том, что Господь вездесущ, всевидящ и гневен, что он готов покарать безбожников и поразить отступников. А здесь – английская колония, где нет ни церквей, ни монастырей, ни мужских и женских обителей. Здесь нет иезуитов. И от этого воздух становится чище. Тут можно дышать.

В Палермо есть тюрьма инквизиции – место страшное и грозное, как нахмуренный лик Господа. Оттуда вернулись немногие. Говорят, что стены казематов покрыты рисунками и надписями, именами узников и мольбами, обращенными к Деве Марии и Святой Розалии. «О Санта-Розалия, ты, спасшая Палермо от чумы в 1624 году, избавь меня от мук и пыток этого места». Мне больно думать о том, что Стефано, мой супруг, добавил свое имя к списку узников под ним. Меня назвали в честь святой. Я тоже молилась святой Розалии, но она отвернулась от меня и не ответила на мои мольбы. Я искала помощи везде, о чем и поведаю вам.

Здешние поселенцы – Кейтлин, Венера и Драмхеллеры – не католики и, следовательно, вообще не христиане. Церковь назвала бы эту землю языческой. И потому здесь нет любопытных ушей и глаз, нет доносов, нет церквей, усыпальниц, мощей святых, нет инквизиции. Здесь я не ощущаю присутствия разгневанного и ужасающего Бога, и мне кажется, будто с плеч моих свалилась тяжелая ноша. Там, откуда я приехала, властвуют скалы, жестокие и беспощадные, с крутыми и узкими тропинками, валунами и глубокими пропастями, и я представить себе не могла, что где-то есть такие вот бесконечные зеленые горы, пологие и волнистые, убегающие вдаль и синеющие на горизонте. Они бескрайние, словно море, которое мы переплыли, и от одного их вида у меня становится спокойнее на душе. Впервые в жизни я верю, что могу жить в довольстве и мире, воспитывая своего ребенка.

Я вышла замуж за человека, которого любила, пусть и против воли моего отца. Но, забеременев, я решила, что отец наконец-таки примирился с моим замужеством, простил мне мою любовь к Стефано, потому что в род Кьярамонте вольется свежая кровь. Пусть даже ребенок будет носить фамилию Стефано – Альбанизи. По нашим обычаям дочь носит фамилию своего отца до самой смерти. Поэтому, будучи замужем, я все равно оставалась Кьярамонте. Но мой отец не из тех, кто готов поступиться честью рода. В его глазах дочь семьи всегда будет принадлежать семье, а потому и ребенок его дочери тоже останется Кьярамонте, а не Альбанизи, которые даже не были дворянами. По его мнению, наше благородное происхождение дает нам право на что угодно, по закону или без него. Он полагает, что Кьярамонте остаются столь же могущественными, как и в прежние времена, когда они сражались с маврами и назначали пап.

И хотя дворцы наши обветшали, а рента от поместий уменьшалась с каждым годом, отец упорно цеплялся за свое право на власть, богатство, земли и влияние. Знаю, это сделало его безжалостным, но тем не менее он оставался моим отцом и дал согласие на мой брак. Порой я видела, как он сердится, а иногда завидует тому, что Альбанизи намного превосходят его богатством. Я же попала в немилость. А потом он вдруг пригласил нас приехать в наш летний дворец в горах.

Я убедила Стефано в том, что мы должны принять приглашение. На побережье жара летом становится просто невыносимой, а рождение ребенка должно было стать оливковой ветвью примирения. Стефано рассмеялся и согласился, что должен смириться с грубостью моего отца ради моего благополучия.

По приезде нас ждал теплый прием. Мои старые апартаменты были заново выкрашены и полны атласных подушек. Нам подали сладкий сироп в бокалах со стружкой горного льда, братья наперебой делились со мной сплетнями из Палермо, а отец вел себя со Стефано непривычно вежливо. Мне даже начало казаться, будто вновь вернулись прежние времена моего беззаботного детства.

Но потом Стефано согласился возвратиться в Палермо по настоятельной просьбе моего отца и братьев, якобы для того чтобы совершить какую-то важную сделку. Альбанизи были купцами, и Стефано имел к этому ремеслу настоящее призвание: он вежлив и обходителен, ни одна деталь не ускользнет от его внимания. Другие купцы любят его и уважают. Уезжая, Стефано поцеловал меня и положил руку мне на живот, прощаясь с нами обеими. Ребенок начал толкаться в ответ, и мы рассмеялись. Вскоре Стефано тронулся в путь со своим старым слугой Микеле, который горько жаловался на то, что вынужден расстаться с горами.

На следующей неделе, в один из жарких дней, когда я отдыхала на террасе, Микеле вдруг появился в саду. Приложив палец к губам, он подал мне знак хранить молчание. Он пришел, чтобы сообщить мне о том, что в Палермо Стефано арестовали и посадили в тюрьму инквизиции. Его обвинили в ереси и в том, что Альбанизи были тайными иудеями. Микеле не знал, кто выдал Стефано, но я сразу же заподозрила своего отца. Стефано согласился терпеть жару в городе только ради того, чтобы оказать ему уважение. Братья обмолвились, что отец проиграл в карты много земель, принадлежавших Кьярамонте, что он сожалел о том, что дал за мной такое богатое приданое и что Стефано был достаточно богат, чтобы жениться на мне и без него.


Я знала, сколь коварен и непредсказуем отец. Пока Микеле рассказывал, я уже понимала, как хитро и ловко он все устроил ради своей выгоды. Хотя инквизиция конфисковала собственность еретиков, у моего отца были связи, и если он донесет на Стефано, то некоторая часть состояния Альбанизи должна была попасть в его руки. Я же в то время вновь пребывала под его крышей, то есть фактически представляла собой заложницу. Ребенок Стефано тоже должен был достаться ему. Дочь находилась в руках отца и братьев. Они должны были выступить в качестве моих тюремщиков. И я бы никогда больше не увидела Стефано.

Микеле дал мне кошель с неаполитанскими пиастрами, сказав, что это было все, что смог достать Стефано перед тем, как его увели. Стефано хотел, чтобы я уехала немедленно.

Уехать? Мое отчаяние, когда я узнала о том, что Стефано угодил за решетку, было столь велико, что я едва могла дышать.

«Я не оставлю его одного!» – заявила я.

«Вам слишком опасно возвращаться во дворец Альбанизи, даже если вам разрешат покинуть дом вашего отца. Мой хозяин желает, чтобы вы уехали в Америку. Она достаточно далеко отсюда, и вы будете чувствовать себя в безопасности. Там, в Луизиане, живет его кузен. Он позаботится о вас и ребенке. Вот адрес его дома в Новом Орлеане». И Микеле сунул мне в ладонь сложенный листок бумаги.

Я начала было протестовать, но Микеле заставил меня умолкнуть.

«Мой господин сказал, что, если Господь и Святая Розалия помогут ему бежать, он будет знать, где искать вас».

«Но… Америка!»

«Мой господин сказал, что знает, какой будет ваша реакция, однако же умоляет вас уехать. Вам небезопасно оставаться у отца. Мой хозяин беспокоится исключительно о вашем благополучии, леди. Он просит вас, умоляет, приказывает вам уехать ради него. Если он будет избавлен от беспокойства о вас, то сможет сосредоточиться на том, как обрести свободу самому. Уезжайте, а он вас разыщет. Он просил меня передать вам, леди, что полагает вас находчивой и что у вас достанет мужества предпринять такое путешествие. Даруйте ему утешение сознавать, что вы с ребенком уехали. Он просит о такой малости».

«О такой малости! – Я содрогнулась от ужаса. Мой муж угодил в ад, но умудрился сохранить спокойствие. Ох, Санта-Розалия… – Да хранит Господь вашего хозяина, Микеле. Я сделаю так, как он желает».

«В таком случае сегодня ночью я вернусь за вами. Мы спустимся по горной тропе, которую я знаю, а внизу нас будут ждать ослики, еда и крестьянская накидка, чтобы вы могли доехать до Палермо. Не берите с собой ничего, чтобы они не решили, будто вы сбежали. Иначе они последуют за вами и вскоре догонят. Пусть они считают, что с вами случилось несчастье, леди. Оторвите ремешок от своей сандалии и бросьте его на землю у глубокого ущелья, что начинается за оливковой рощей. А на терновых кустах оставьте обрывок своего платья. С беременными женщинами часто случаются головокружения – скажите своей служанке, чтобы она держала лекарство наготове».

Когда я представила себе несчастный случай, который должна была изобразить, падение в глубокое, отвесное ущелье, то мне и впрямь стало дурно. Неужели такую судьбу уготовили для меня отец и братья после рождения моего ребенка?

«До вечера. Да хранит Господь вас и ваше дитя», – сказал Микеле и скрылся за деревьями.

Я чувствовала себя так, словно земля разверзлась у меня под ногами, но при этом понимала, что если мне предстоит бегство, то бежать надо немедленно. К счастью, отец с братьями отправились на охоту. Они рассчитывали провести несколько дней в горной хижине, днем убивая волков, диких кабанов и кошек, а по ночам забавляясь с теми крестьянками, которые имели несчастье приглянуться им.

Я прикинула, что понадобится полдня, чтобы гонец с известием о том, что со мной случилось несчастье, добрался до них и они бы вернулись. Поэтому я решила уехать нынче же ночью и получить почти целые сутки форы.

Сосредоточившись, я тщательно обдумала предложенный Микеле план. Старый слуга был прав. Если отец заподозрит, что я сбежала, то объявит большую награду тому, кто вернет его дочь обратно, и тогда меня скоро найдут и силой привезут домой. А вот если он поверит, что произошел несчастный случай и я сорвалась в ущелье, то ему придется обыскать его. Но оно слишком глубокое и дикое, чтобы можно было легко это сделать, поэтому поиски наверняка задержат их. Мне же нужно было исхитриться и взять с собой хотя бы некоторые из своих украшений, чтобы продать их или обменять, если я не хочу умереть с голоду. Кошель с пиастрами мог, конечно, показаться целым состоянием какому-нибудь простому крестьянину вроде Микеле, но хватит ли их, чтобы добраться до Нового Орлеана?

И я начала приготовления. Встав с кушетки, я кликнула свою служанку и сообщила ей, что хочу немного пройтись, поскольку только так могу избавиться от судорог в ногах. Она сказала, что ее мать тоже страдала от судорог, когда была беременна, и что ходьба и молитва святой Агате лучше всего помогают избавиться от них. Она предложила сопровождать меня, но я отказалась, заявив, что еще не настолько неуклюжа, чтобы не дойти самостоятельно до оливковой рощи. Кроме того, я распорядилась, чтобы к моему возвращению она подготовила ванну и свежее белье.

Таким образом я надеялась отвлечь ее внимание, сделав вид, будто не слышу, как она ворчит, недовольная тем, что ей придется таскать горячую воду в такую погоду.

А теперь, София, мы подошли к самому главному. Я спустилась к оливковой роще, сорвав веточку, усеянную молодыми зелеными оливами. В самом низу, где меня не было видно из дворца, я направилась к месту, которое обнаружила еще ребенком, – ко входу в маленькую пещеру, скрытую кустами мирта. Я услышала слабый стук капель воды и увидела истертые и поросшие зеленым мхом ступени, выдолбленные в стене пещеры. Мне захотелось пить, кроме того, меня подстегивало любопытство, и потому я осторожно вошла в пещеру – в тишину и сырость древнего святилища, разрушенного и позабытого всеми. Когда глаза мои привыкли к полумраку, я увидела алебастровый резервуар, в котором собиралась капающая вода, алтарь, а на нем – фрагменты маленькой статуи.

Это была фигурка женщины с густыми вьющимися волосами, разделенными на прямой пробор под самой настоящей короной. Я сразу же поняла, что это такое. Вы знаете историю Деметры и Персефоны?

София кивнула:

– Разумеется. Это богиня, у которой бог подземного царства похитил дочь.

– Хотя мы на Сицилии считаем себя христианами, каждый сицилиец знает, кто такая Деметра, греческая богиня зерна и плодородия, мать Персефоны, которую мы называем Корой. Когда греки завоевали Сицилию, культ Деметры был там очень популярен. И старые верования все еще живы среди крестьян. Например, они верят, что горе Деметры из-за похищенной дочери вызвало наступление зимы, что ее радость после того, как Кору вернули ей на шесть месяцев, стало причиной прихода весны, лета и новой жизни на темную землю. Люди называют ее Деметрой, Богиней Многих Корон. Защитницей жизни. И она действительно всегда была такой.

Греки и римляне построили на Сицилии столько же храмов и святилищ, посвященных Деметре и Коре, сколько сейчас церквей, часовен и алтарей построено в честь Девы Марии и святых. До сих пор в глухих уголках остаются неповрежденными маленькие святилища, и после того, как я наткнулась на одно из них, я часто бывала там. Я молилась Деметре, будучи еще ребенком, предаваясь ереси, вот и теперь в минуту отчаяния я вновь обратилась к ней. Я поняла, что маленькое святилище находится там не просто так, что многие женщины, попавшие в беду, бывали здесь до меня.

«Как странно, – подумала София, – встретить человека, который верит в греческие мифы так, словно они реальны».

– Продолжайте же, Розалия, прошу вас.

– На сей раз спуститься по узким ступенькам было куда труднее, но я справилась. Отпив глоток воды из ручья, я достала из тайника позади алтаря четыре маленькие фигурки из чистой обожженной глины, исполненные по обету, которые обнаружила в алькове.

В отличие от статуи Деметры они почти не пострадали. Одна держала в руках цветок, другая – вазу, третья – факел, а четвертая – маленького поросенка с отломанными задними ногами. Я установила их на алтаре, опустилась на колени и положила перед ними оливковую ветвь в качестве подношения. Богородица и святые церкви, которым я молилась, не ответили на мои молитвы о супруге. Поэтому я решила обратиться за помощью к Деметре и взмолилась: «Я, которая сама скоро станет матерью, взываю к тебе о помощи. Помоги мне, великая Деметра, Богиня Многих Корон, отыскавшая свое дитя в аду. Как тебе удалось вырвать его из объятий Гадеса, так и мне помоги спасти моего ребенка. Помоги же мне, о Кора, ты, которая возвращается каждый год, чтобы принести радость твоей матери и земле. И помоги Стефано, ее отцу».

Пустые глаза статуэток смотрели куда-то мимо меня. Постоянная капель в мертвой тишине завораживала, создавая впечатление, будто богиня слушает мои речи. Я снова начала молиться, напомнив ей о ее античном величии и умоляя ее пробудиться и вновь воспользоваться своей силой и властью, чтобы спасти Стефано, нашего ребенка и меня. «Мой супруг, – говорила я, – велит мне покинуть Сицилию и предпринять опасное путешествие в место, которого я не знаю. Что мне делать?»

Я закрыла глаза и стала вслушиваться в стук капель, падающих в древний резервуар. Я ждала. И тут вдруг богиня заговорила со мною. Она повелела мне отправляться в дорогу и взять с собой исполненные по обету фигурки. Дорога будет опасной и долгой, но они защитят меня. А когда я достигну окончания пути, то должна буду найти для них безопасное место и превратить его в святилище бессмертной Деметры и ее любимой дочери.

«Благодарю тебя и повинуюсь», – ответила я и бережно завернула фигурки в складки своей юбки, приподняв ее так, как делают женщины, чтобы уберечь подол от пыли и грязи. Если кто-либо из слуг увидит меня, то не удивится, сочтя, что все дело в этом. Мне приходилось все время напоминать себе о том, что за мною повсюду следят чужие глаза и уши. Когда тени в саду уже стали длиннее, я выбралась из пещеры и вернулась во дворец, бережно прижимая к себе статуэтки.

Вновь оказавшись у себя в комнате, я завернула каждую из них в шарф, соорудив из него узелок, который обмотала другим шарфом, чтобы они не разбились, даже если я упаду. Я сунула узелок под подушку, и тут в комнату вошла служанка с водой для ванны и лепестками роз, чтобы ароматизировать ее.

После ванны я попросила ее застегнуть тонкие, украшенные драгоценными камнями ремешки на моих самых изысканных сандалиях из шкуры козленка. Смеясь, я сказала ей, что не могу нагнуться, чтобы сделать это самостоятельно. Пока она застегивала их, я сидела за своим туалетным столиком и перебирала перстни, любуясь игрой света на камнях. Выставив перед собой украшенные драгоценностями руки, я сказала, что некоторые перстни сидят свободно, а другие не желают соскальзывать с моих распухших пальцев. Служанке я сообщила, что весь следующий день проведу в постели, если мне не помешают икроножные судороги, и потому позволяю ей взять выходной, чтобы навестить сестру в соседней деревне. Она засомневалась, может ли покинуть меня, но я приказала ей уходить немедленно, сразу же после того, как она подаст мне ужин, чтобы успеть прийти в деревню до темноты. Я велела принести мне фруктовое и миндальное печенье и бокал сладкого вина.

Девушка повиновалась и, пока я примеряла свои кольца и перстни, быстро принесла мне немного хлеба, оливковое масло, сыр, виноград и тарелку миндального печенья вместе с бокалом темно-золотистого вина. Я напомнила ей, чтобы она уходила поскорее, пока еще не стемнело. Поблагодарив меня, она убежала. Я же поела и, привязав узелок на грудь над моим вздувшимся животом, стала ждать Микеле.

Он пришел после наступления темноты и принес с собой пару крепких крестьянских сандалий. Я отдала Микеле свою пару и застегнула те, которые достал он. Он же оторвал один из ремешков, украшенных драгоценными камнями, протянул руку за вторым и покосился на мои перстни.

«Они поймут, что вы не свалились в пропасть, а убежали!»

«Нет, Микеле, у моей горничной спросят, чем я занималась, когда она видела меня в последний раз. И она ответит, что мне вдруг взбрело в голову примерить свои драгоценности. И что я часто гуляла в оливковой роще, чтобы избавиться от судорог в икрах. Они решат, что я сорвалась в пропасть во время такой прогулки и что кольца и перстни пропали вместе со мною. Никто и не подумает, что женщина на последних месяцах беременности отважится спуститься по горной тропе в темноте».