Долина надежды

Китти, Сюзанна и Кулли уселись на причале, как в прежние времена, когда они были еще детьми. Девушки болтали босыми ногами в воде, и Кулли, глядя на них, тоже решился снять чулки и башмаки и погрузил ступни в воду. Сюзанна тем не менее ясно дала ему понять, что по-прежнему злится на него за то, что он отсутствовал так долго. Китти же выглядела так, словно никак не могла решить, злиться ей на него или нет, и поглядывала на парня даже с некоторой опаской.

– Я не мог вернуться, во всяком случае сразу. Я расскажу вам, только поклянитесь, что никто больше об этом не узнает.

Обе девушки согласно кивнули, причем Китти с некоторым опозданием.

Кулли смотрел, как вода, весело журча, омывает пальцы ног девушки.

– Новый Орлеан – славный город. Большой, в нем много улиц. Красивые большие дома и каналы. И в нем полно людей. Они повсюду. Словно муравейник, кишащий муравьями. Раньше он был французским, вроде того как миста Генри – француз. И говорят они по-французски так же, как он. Но теперь он стал испанским, и люди заговорили еще и по-испански. Чужая речь слышна на улицах, ты не понимаешь ни слова, как если бы люди разговаривали на птичьем языке, но звучит красиво. Там полно рабов, но много и свободных чернокожих. Есть там и креолы – люди, у которых смешалась кровь черных и белых, испанцев и французов.

На коже Кулли, отражаясь от воды, играли отблески солнечных зайчиков. Он отрастил усы и волосы, которые сейчас были перехвачены черной лентой на затылке. На нем была белая рубашка с длинными рукавами и полотняные штаны до колен, а ниже его голые ноги блестели капельками воды. Девушки подобрали юбки до колен. Под водой ступни Китти выглядели поразительно бледными по сравнению с ногами Сюзанны и Кулли.

– Там есть большой порт, и корабли в него приходят отовсюду. С островов на юге, которые тоже принадлежат испанцам, они получают сахар, ром и табак. Им нужны были работники в гавани, и я отработал там почти целый год, сэкономил немного денег, купил фургон и мула и уже начал возить бочки и прочие грузы, когда на меня напали трое мужчин. Эти грубые и крепкие ребята связали меня и заявили, будто я беглец. Я сказал, что у меня есть бумага, в которой написано, что я свободный человек, но они взяли и порвали ее. А потом они продали меня работорговцу.

Сюзанна и Китти дружно ахнули:

– Ох, Кулли!

– Что тут скажешь… Я дрался, но с кандалами на руках и ногах особенно не подерешься. Меня швырнули в клетку и оставили там на две недели. А когда меня выпустили оттуда, я был слишком слаб, чтобы драться с кем бы то ни было.

Китти положила руку ему на локоть.

– Меня продали одному владельцу плантации, и я уж думал, что тут мне и конец, потому что работать приходилось в поле на самом солнцепеке. А потом однажды плуг сломался и надсмотрщик стал угрожать убить раба, который допустил это. Я сказал, чтобы его не убивали и что я починю плуг, потому что умею работать с железом, этому меня научил Руфус.

– И что было дальше?

– На поле я больше не выходил. Спустя некоторое время я уже ковал одно и чинил другое, и владелец плантации начал мне доверять. Он пообещал, что меня станут лучше кормить, у меня будет собственная хижина, а когда узнал, что я умею читать и писать, предупредил, что это должно остаться между нами. В общем, он посадил меня вести его счета. В конце концов он сказал, что позволит мне жениться и что у него на примете уже есть симпатичная девушка.

– Вот как? – осведомилась Китти, глядя в сторону. – Она действительно красивая?

– Достаточно красивая, чтобы зачать от нее троих детей.

– И что же случилось?

– Я ответил, что с радостью женюсь на ней. Он заулыбался, сказал, что его жена тоже очень счастлива, счастлива настолько, что он хочет, чтобы я купил себе новый костюм для женитьбы. Подмигнув, он дал мне несколько песо. Я заказал у портного вот это, – Кулли показал на рубашку и штаны, – но в ночь перед свадьбой разразилась сильная буря. С барака для рабов ветром сорвало крышу, на дом моего хозяина упало дерево, лошади отвязались и вырвались на свободу, а я убежал. И вот я здесь. – Он улыбнулся Китти. – Как хорошо дома! Но я скучаю по маме. Некому приготовить мне поесть, и никому нет дела до того, жив я или мертв.

Он в упор смотрел на Китти, которая еще даже ни разу не улыбнулась ему после того, как он вернулся.

– Какая жалость, – пробормотала Сюзанна. – Думаю, ты можешь обедать с нами, если захочешь. Дядя Нотт часто так делает.

– Это было бы славно, – отозвался Кулли, глядя на Китти, а Китти, не отрываясь, смотрела на него.

– Китти, смотри, как бы от солнца на твоей белой коже не высыпали веснушки, – предостерегла подругу Сюзанна.

– Расскажите мне, что здесь произошло, пока меня не было, – попросил Кулли.

– Рианнон вышла замуж за индейского воина по имени Два Медведя, – начала Китти. – Она живет в двух долинах отсюда вместе с индейцами, которые приняли ее в свое племя. У нее родился ребенок. Кейтлин сейчас там, вот почему за факторией присматриваю я. Она не хотела, чтобы Рианнон выходила замуж за этого парня, и устроила ужасный скандал, заставив Гидеона пообещать, что он примет дочь, если она изъявит желание погостить.

– А вон там у нас поселились цыгане. – Сюзанна махнула рукой в сторону другого берега, где стояла хижина с разрисованным фургоном. – Тамаш, Розалия и ее маленькая дочь Стефания.

– Они купили у папы один из его участков. А потом и поля позади него, – добавила Китти. – Папа заработал кучу денег.

– Я вижу, что там много лошадей, – заметил Кулли. – Судя по всему, у него целый скаковой круг.

– Тамаш покупает и продает лошадей. Папа говорит, что он настоящий цыган, который хорошо разбирается в лошадях и может обмануть самого дьявола, – сказала Китти.

– Мешака замучил ревматизм, – подхватила Сюзанна. – В кузне Руфуса Сета укусила гремучая змея. Они часто кусают его, но на этот раз он едва не умер.

– Малинда ждет еще одного ребенка, – сказала Китти.

– И Пейшенс Драмхеллер тоже! – Китти и Сюзанна звонко расхохотались. – А мы-то считали, что она слишком стара для этого!

– Ее племянник, священник, до сих пор живет здесь. Он женился на Мэтти, племяннице лодочника. Мэтти то и дело приезжала сюда на плоскодонке вместе со своими теткой и дядей, и мы с Сюзанной… в общем, мы помогли ему увидеть, какая Мэтти красивая, и… м-м… словом, лодочник отвел его в сторонку и поинтересовался насчет его намерений. Священник разволновался, а лодочник ему и говорит: «Ради всего святого, женись на девчонке». Мы сами слышали, как он это сказал, правда, Сюзанна? И тогда Мэтти уехала, чтобы сшить свадебное платье. Ну, то есть после того, как мы помогли ей привлечь его внимание и добиться предложения руки и сердца. И они поженились. – Сюзанна радостно хихикнула.

– Пастор Мерримен строит церковь. Мама его недолюбливает. Она грозилась, что пристрелит его, если он не оставит ее в покое после похищения Шарлотты. – Китти вздохнула. – Мы с Магдаленой часто гадаем, живы ли еще Кадфаэль и Шарлотта. Рианнон полагает, что живы. У нее бывают видения или что-то в этом роде. И вообще, она стала очень странной. Хотя, будь это так, мы бы уже знали. Гидеон не оставляет попыток разузнать о них хоть что-нибудь. Но маме стало лучше, и она почти похожа на себя прежнюю.

– Тоби все время говорит о налоге на чай и каких-то сыновьях, – заметила Сюзанна.

– «Сыновьях свободы», – подхватила Китти. – Папа называет их сбродом и чернью. Мама говорит, что это предательство и что их всех повесят. Стоит нам заполучить хоть клочок какой-нибудь газеты, там обязательно что-нибудь пишут о чае, налоге и «Сыновьях свободы».

– А Руфусу они нравятся, – возразила Сюзанна.

– Хочешь взглянуть на кое-что интересное наверху, в медвежьей пещере? – спросила Китти.


– Что может быть интересного в пещере? Мы там сто раз были, – зевнула Сюзанна. – Кроме того, там стоит ужасная вонь.

– Не скажу, ты должна увидеть это своими глазами. На закате.

Тут они услышали, как Венера окликает Сюзанну.

– Надо помочь маме с ужином. Ты идешь, Кулли?

– Если не возражаешь, я приду на ужин. А пока я хочу увидеть то, что намерена показать мне Китти.

Они встали, и Китти с Сюзанной принялись отряхивать юбки. Сюзанна перевела взгляд с Кулли на подругу, после чего молча развернулась и зашагала прочь.

– Ну и что там такого может быть? – поинтересовался Кулли, когда они уже поднимались по тропинке.

– Кое-что интересное. Это Стефания показала нам. Ее мать положила кое-что в пещеру. Сам увидишь, – отозвалась Китти, проворно и легко вышагивая перед ним. – Знаешь, я ведь и сама могу уехать. Папа вот уже многие годы только и говорит о том, чтобы увезти меня во Францию, а теперь, когда ему удалось продать столько земли Тамашу, он сказал, что мы можем уехать отсюда очень скоро. Он хочет, чтобы там я вышла замуж. Мама говорит, что предпочла бы, чтобы я вышла замуж за англичанина, но не возражает против того, чтобы папа увез меня. А он все время подчеркивает, что, оставаясь здесь, я не найду себе вообще никакого мужа. И закончу свои дни старой девой или стану женой торговца мехами.

– Ага! – сказал Кулли. – И какой же муж тебе нужен?

Китти остановилась и развернулась к нему лицом:

– Мне нужен ты! И ты сам знаешь, что нужен мне, еще с тех пор, как поцеловал меня перед отъездом. Я ждала тебя все эти два года. Я злилась на тебя, что ты так долго не возвращаешься, и сошла бы с ума, если бы ты женился на той женщине. Или застрелила бы тебя. Из маленького пистолета матери.

– Я знаю, Китти. Не думай, что я ничего не вижу. Я же обещал тебе перед отъездом, что вернусь за тобой, – сказал Кулли. – Не проходило и дня, чтобы я не думал, как горюет мама, не думал о тебе или о том, вернусь ли когда-нибудь.

– Мне нужно знать, Кулли, должна ли я ехать во Францию?

– Нет! – едва ли не в полный голос выкрикнул Кулли.

Глаза Китти наполнились слезами.

– Тогда что? Я хочу выйти замуж!

– Вот что, – ответил Кулли и заключил ее в объятия.

Они должны были попытаться и повторить тот поцелуй. И очень скоро, после долгой разлуки, им захотелось большего. Много позже, уже в медвежьей пещере, Кулли перекатился на спину и сказал:

– Так-так, какой сюрприз. Ты что же, держала здесь стеганое одеяло на тот случай, если я вернусь?

Облегчение и радость, которые испытывала Китти, были столь велики, что сдерживаться она более не могла.

– Я принесла его сюда, когда узнала о твоем возвращении. Не знаю, почему я так поступила. Это было неподобающе с моей стороны, – сонно пробормотала Китти, уткнувшись ему в плечо и думая о том, как хорошо от него пахнет.

Кулли пошевелился, чтобы обнять ее, и прочертил пальцем линию по ее телу от подбородка до пупка.

– А ты уже совсем взрослая, – сказал он.

– Полагаю, что после этого я действительно стала взрослой. – Китти, вздохнув, села.

Он притянул ее обратно к себе на одеяло.

– Я рад, что вернулся.

– Больше никуда не уезжай, Кулли, – сказала она немного погодя, когда они уже одевались. – Прошу тебя. Иначе я не выдержу.

– Не уеду. Но мы должны придумать, что делать дальше, – отозвался Кулли.





Глава тридцать седьмая

Писатель портретов





Июнь 1774 года


Секондус Конвей был человеком невысокого роста, жилистым и крепким, но изрядно потрепанным жизнью. А вот руки его противоречили всему остальному облику. Им следовало быть мозолистыми и узловатыми, но они, напротив, оставались изящными и ухоженными, с тонкими и длинными пальцами. Словом, это были совсем не те руки, которые должны быть у побитого жизнью и невзгодами человека, каким и выглядел Секондус. Следует заметить, что о своих руках он заботился. Будучи бродячим художником, он вынужден был странствовать в любую погоду, а потому натирал их медвежьим салом, чтобы они оставались крепкими и гибкими, и обматывал лохмотьями, дабы уберечь от холода. Куда бы ни забрасывала его судьба – а призвание и заказы швыряли Секондуса с места на место, словно щепку на волнах, и он мог с равным успехом оказаться и в гостиной плантаторского дома, и в грубой таверне, и в углу убогой хижины, – он всегда находил местечко, где мог бы протянуть руки к огню, баюкая в них стаканчик с виски, если таковое имелось в наличии, либо же кружку с чаем из сассафраса или сумаха, если горячительное отсутствовало. Сложив у ног связку кистей и красок, он кланялся и представлялся «писателем портретов», принужденным странствовать по миру, как того требовало его призвание.

Затем он рассказывал всем, кто готов был слушать гостя, что обыкновенно его подряжали написать портрет хозяина или хозяйки. Но, по словам Секондуса, стоило им увидеть свой портрет, как его уже не отпускали до тех пор, пока он не запечатлевал на холсте последнего из членов семьи, начиная от престарелой нянечки и заканчивая только что родившимся младенцем. Если препятствием становилась цена – здесь Секондус делал небрежный взмах рукой, – что ж, он готов был предоставить скидку и нарисовать общий портрет всех присутствующих.