Дом правительства. Сага о русской революции

Другой малоразговорчивый ветеран московского восстания, председатель Главконцесскома при Совнаркоме СССР Валентин Трифонов, въехал в четырехкомнатную квартиру (кв. 137 в седьмом подъезде) с женой Евгенией (инженером-экономистом в наркомате земледелия), их детьми Юрием (1925) и Татьяной (1927), матерью Евгении и бывшей женой Валентина Татьяной Словатинской, чувашским мальчиком по прозвищу Ундик, которого Словатинская усыновила во время голода в Поволжье, и домработницей[811].

Друг Трифоновых и теоретик семьи как «маленькой коммунистической ячейки», Арон Сольц, въехал в квартиру 393 с сестрой Эсфирью, приемным сыном Евгением и племянницей Анной, которая недавно развелась с мужем, Исааком Зеленским (Арон и Эсфирь познакомились с ним в сибирской ссылке в 1912-м). В 1931 году Зеленского перевели из Ташкента, где он был секретарем Средазбюро, в Москву, где он стал председателем Центросоюза. Он въехал в квартиру 54 с новой женой, дочерью и детьми Анны, Еленой и Андреем (названным в честь одной из партийных кличек Сольца)[812].

Соавтор Сольца, коллега по Верховному суду и единомышленник в вопросе переустройства семьи, Яков Бранденбургский, въехал в квартиру 25 с женой Анной (с которой познакомился в Балте, где оба выросли) и дочерью Эльзой (1913 г. р.). В июле 1929 года Бранденбургский был временно освобожден от работы в области семейного права и направлен на коллективизацию в Саратов (в качестве члена Нижневоложского краевого комитета партии и заместителя председателя Нижневолжского крайисполкома). В марте 1931 года его уволили за головокружение от успехов и перевели в Наркомтруд. В 1934 году, после нескольких месяцев в Кремлевской больнице, он был назначен членом Верховного суда[813].





Яков и Анна Бранденбургские



Тема распада семьи стала в конце 1920-х главной для Александра Серафимовича, который въехал в квартиру 82 с женой Феклой Родионовной, сыном от первого брака Игорем Поповым, женой сына Александрой Монюшко и внучкой Искрой. После выхода «Железного потока» Серафимович начал роман о многоквартирном доме («Дом № 93»). Согласно плану одной из глав: «Семья разрушается: Сергей… и Ольга Яковлевна, 2) Паня и Сахаров, 3) Петр Иванович Пучков – он держит себя в руках, плачет, 4) как-то сидят и перебирают всех знакомых – в большинстве мужья меняют жен; изредка жены мужей». В 1930 году первая жена Серафимовича умерла в психиатрической лечебнице. В 1931-м он оставил книгу о доме ради романа о коллективизации. В январе 1933-го, накануне его семидесятилетия, ему позвонил наркомвоенмор Ворошилов и сказал, что члены правительства решили переименовать в его честь город Новочеркасск. Серафимович, по его собственному рассказу, ответил, что предпочел бы родную станицу Усть-Медведицкую. Ворошилов сказал, что ему полагается город, а не станица, но вскоре перезвонил и сказал, что проблема решена: Усть-Медведицкую переквалифицируют в город, а потом переименуют. Тогда же была переименована Всехсвятская улица, служившая восточной границей Дома и соединявшая Большой Каменный мост с Малым. У Дома правительства появился новый почтовый адрес: «ул. Серафимовича, 2»[814].





Серафимович с внучкой Искрой





Керженцев с дочерью Натальей



Главный союзник Серафимовича в борьбе за пролетарскую литературу против «воронщины», Платон Керженцев, въехал в пятикомнатную квартиру на десятом этаже (кв. 206 в десятом подъезде) со второй женой Марией, дочерью Натальей (1925 г. р.) и домработницей Агафьей. Платон и Мария познакомились в Стокгольме, где он был советским полпредом, а она секретарем Александры Коллонтай. Со временем он стал главным теоретиком «чувства времени», а также полпредом в Италии (где родилась Наталья), председателем редакционного совета ОГИЗа, заместителем управляющего Центрального статистического управления (под началом Осинского), директором Института литературы, искусства и языка Коммунистической академии и заместителем заведующего агитационно-пропагандистским отделом ЦК (в каковом качестве помог сместить Воронского, а потом разрешил публикацию его воспоминаний). Незадолго до переезда он был назначен управляющим делами Совнаркома СССР[815].

У Керженцева было больное сердце, и примерно в 1935 году (вскоре после того, как он возглавил Радиокомитет) семья переехала в квартиру 197 на третьем этаже. Их соседями по лестничной клетке (в пятикомнатной квартире 198) были старый большевик и предшественник Керженцева во главе Радиокомитета, Феликс Кон, которому недавно исполнилось семьдесят лет, и его семидесятисемилетняя жена Христина (Кристина, или Хася) Гринберг. (Христианой она стала в сибирской ссылке, когда перешла в православие, чтобы официально оформить брак с Коном.) Кона назначили заведующим Музейным отделом Наркомпроса[816].

Дочь Кона и Гринберг Елена Усиевич (рожденная в Сибири в 1893 году) поселилась в том же подъезде на первом этаже, в квартире 194. Елена и ее дочь Искра-Марина (1926 г. р.) жили в одной квартире со старым большевиком Марком Абрамовичем Брагинским и его женой (Елена, Искра-Марина и их няня и домработница жили в трех комнатах, Брагинские – в двух, а домработница Брагинских – в коридоре). «Ни маме, ни бабушке с дедушкой не пришло в голову, – вспоминала Искра-Марина много лет спустя, – что, может, нам лучше жить с ними, чем с чужими стариками». (Дети Брагинских жили в другом подъезде.) Елена и ее первый муж, Григорий Усиевич, вернулись в Россию из Швейцарии в ленинском пломбированном вагоне в апреле 1917 года. После смерти Григория на Гражданской войне Елена работала в ВЧК, в ВСНХ у Ларина и в крымском Главреперткоме (театральной цензуре), а в 1932 году окончила Институт Красной профессуры. Ее второй муж, дальневосточный большевик, а позже второй секретарь Крымского обкома Александр Таксер (отец Искры-Марины) умер в 1931 году, вскоре после переезда в Дом правительства. Первый ребенок Елены (сын Григория) умер в 1934-м в квартире бабушки с дедушкой в возрасте семнадцати лет. К тому времени Елена стала известным литературным критиком, видным борцом с РАППом и заместителем директора Института литературы и искусства Коммунистической академии (при преемнике Керженцева, Луначарском)[817].





Елена Усиевич



Ближайшим другом и коллегой Елены Усиевич был литературный секретарь Луначарского и брат его второй жены, Игорь Сац. Его племянница, директор Центрального детского театра Наталия Сац, въехала в квартиру 159 в 1935 году, после того как вышла замуж за наркома внутренней торговли Израиля Вейцера. Покровитель, почитатель и танцевальный партнер Наталии Михаил Кольцов жил по соседству, в большой четырехкомнатной квартире на восьмом этаже (кв. 143). Оставаясь формально женатым на Елизавете Ратмановой, он в 1932 году сошелся с немецкой писательницей и журналисткой Марией Грессхёнер (которая поменяла фамилию на «Остен» и порвала со своей «буржуазной» семьей после переезда в СССР в возрасте двадцати четырех лет)[818].

Один из ближайших сотрудников Кольцова, председатель ОГИЗа Артемий Халатов, въехал в большую шестикомнатную квартиру на седьмом этаже двенадцатого подъезда (на четыре этажа ниже Розенгольца). Его семья состояла из матери (заведующей книжным фондом Ленинской библиотеки), жены (художника-графика), двоюродной сестры (актрисы МХАТа), дочери Светланы (рожденной в 1926 году, после Светланы Сталиной, Светланы Бухариной и Светланы Осинской, но до Светланы Молотовой) и домработницы Шуры. Халатов, которому на момент переезда было тридцать пять лет, славился длинными волосами, окладистой бородой и кавказской папахой, которую почти никогда не снимал. Прежде чем возглавить национализацию и централизацию издательского дела, он занимался снабжением в Москве во время военного коммунизма, заведовал Центральной комиссией по улучшению быта ученых (ЦЕКУБУ), основал Государственный театр детской книги (имени А. Б. Халатова) и, в качестве главы Нарпита («Долой кухонное рабство! Да здравствует общественное питание!»), вдохновил «Зависть» Юрия Олеши[819].





Артемий Халатов и его жена Татьяна



Одна из сотрудниц Халатова в ОГИЗе, Клавдия Тимофеевна Свердлова (Новгородцева), возглавляла отделы детской литературы и школьных учебников. В 1932 году ее сын Андрей женился на Нине Подвойской и стал частью клана Подвойских-Дидрикиль, чья штаб-квартира находилась в № 280, где проживали Подвойские-старшие, их дочери (сначала три, потом одна) и, наездами, сын Лев с женой Миленой (отец которой, председатель Профинтерна Соломон Лозовский, жил в квартире 16 с новой женой, дочерью и родителями жены). Сестра Нины Подвойской-старшей, Ольга Августовна Дидрикиль, и ее муж, чекист Кедров, жили в квартире 409. Свердловы переехали в квартиру 310. В 1927 году Андрей Свердлов, будучи школьником, поддержал троцкистов, в 1928–1929-м стажировался в Аргентине «для изучения языков», в 1930-м встречался с Бухариным (и, если верить одному из участников встречи, сказал, что «Кобу надо кокнуть»), какое-то время учился в МГУ и Московском автотракторном институте, а в 1935-м, в возрасте двадцати четырех лет, окончил Военную академию мотомеханизированных сил РККА[820].

Близкий друг Якова Свердлова и Воронского Филипп Голощекин въехал в Дом в 1933 году, после того как его сняли с поста первого секретаря компартии Казахстана и назначили Главным государственным арбитром СССР. Он жил в квартире 228 со своей второй женой, ее матерью и ее сыном от предыдущего брака.

Ученик Свердлова и Голощекина, «пекарь» Борис Иванов, въехал в квартиру 372 на пятом этаже (в 19-м подъезде). До переезда он работал председателем Крымского областного союза пищевиков. Спустя год после того, как у семьи украли одежду, он по-прежнему полагался на помощь Общества старых большевиков.

На моем издживении находится семья из 4х человек, неработающей жены и трех детей в возрасте от 6 лет до 11 лет изних двое детей ходят в школу и отсутствие теплых вещей для детей ставит невозможным их ходьбу в школу в период зимы кроме того я и жена таже раздеты неимея зимних пальто но это средства просятся только для детей[821].





Семья Подвойских



В мае 1930 года Иванова назначили заместителем председателя Главного управления консервной промышленности (Союзконсерв) и перевели из Крыма в Москву. Ссылаясь на то, что «всвязи с Вредительством в данной организации происходящейсейчас чисткой аппарата» на оформление ушло несколько месяцев, а жена болеет «нервными припадками», он попросил «безвозвратное пособие в сумме 200 рублей». Жена Иванова, Елена Златкина, происходила из большой еврейской семьи портных-революционеров. Один из ее братьев, Илья Златкин, отличился на Гражданской войне и несколько лет служил начальником политотдела армий. Весной 1931 года он получил назначение в советское представительство в Урумчи, в Китае, а Ивановы въехали в трехкомнатную квартиру в Доме правительства.

При переезде на квартиру имел место ряд расходов по переезду (ломовые извозщики и прочее) и необходимость приобретения некоторых домашних вещей стол, стулья, прошу оказать денежную помощ в 150 рублей если нельзя безвозвратно то с погашением в три месяца. Настоящая моя зарплата 300 рублей на моем издживении находятся жена и трое детей в возрасте от 8 лет до 12 лет[822].




Просьба Иванова была удовлетворена. После переезда он продолжал регулярно – и почти всегда успешно – обращаться за помощью в Общество старых большевиков (обычно по вопросу путевок в Крым и на Кавказ). Получив в 1931 году диагноз «неврастения», Елена ушла на пенсию, и Ивановы (Борис, сорок четыре года, Елена, тридцать четыре, сыновья в возрасте одиннадцати и десяти лет и восьмилетняя дочь) решили сдать одну из своих трех комнат[823].





Борис Иванов





Елена Иванова (Златкина)



Как у большинства жителей Дома правительства, у Ивановых, несмотря на их трудное финансовое положение, была домработница. Ее звали Нюра; во время переезда ей было шестнадцать или семнадцать лет. Однажды, гуляя во дворе с детьми, она познакомилась с Владимиром Ореховым, которому было немногим более двадцати. Вскоре они поженились, и Нюра переехала к Ореховым в квартиру 384. Владимир был сыном Василия Орехова, бывшего пастуха и прокурора, страдавшего после смерти Ленина от «травматического нервоза». К 1931 году Василий вышел на пенсию (в возрасте сорока семи лет) и получил от Общества старых большевиков «путевку на переделку 2х зубных челюстей в количестве 26 зубов а также на имеющие… 2х зубов на деть 2 коронке», но по-прежнему часто болел и проводил много времени в черноморских санаториях[824].

Орехов и Ивановы были не единственными большевиками, которые с трудом восстанавливались после Гражданской войны и великого разочарования. Директор Института Маркса – Энгельса – Ленина (ИМЭЛа) Владимир Адоратский продолжал лечение водными процедурами. За несколько месяцев до переезда в Дом правительства (кв. 93) он писал жене из Гурзуфа, что «стол продолжает оставаться на высоте. Супы вегетарианские (борщ) доброкачественные, жаркие с поджаренной картошкой всегда вкусные и настолько достаточные, что Варя не съедает». (Варе, дочери Адоратского и переводчице у него в институте, было двадцать шесть лет. Она много болела и часто сопровождала отца в его поездках.) Через несколько месяцев после переезда Адоратский и Варя поехали на курорт в Кисловодск. Кислородного лечения там не предоставляли, но горный воздух был настолько хорош, что его «и без всяких приспособлений можно получать». В Москве он ходил в клинику «на горное солнце» и в «диэтную столовую» за «овощами, фруктами и мясом, но не хлебом»[825].

Коллега Адоратского по ИМЭЛу и первая заведующая Медико-санитарной частью «группы дач» в Мисхоре Олимпиада Мицкевич вышла на пенсию спустя год после переезда в Дом (кв. 140), в возрасте пятидесяти лет. Сразу после переезда она отправилась на лечение в Боржоми[826].





Арон Гайстер и Рахиль Гайстер с дочерью Инной. Предоставлено Инной Гайстер



Бывший «христианский социалист», организатор массовых расстрелов на Дону и нарушитель режима во Втором Доме Советов Карл Ландер вышел на пенсию, «перенесши тяжелую нервную болезнь и ряд тяжелых потрясений». Став персональным пенсионером в возрасте сорока четырех лет, он переехал в Дом правительства (кв. 307) и посвятил себя «истории партии, ленинизма (теории и практики), истории революционного движения и историческим вопросам вообще»[827]. Другой многолетний инвалид, теоретик Военного коммунизма и ведущий экономист-аграрник Лев Крицман перестал преподавать по состоянию здоровья в 1929 году, когда ему исполнилось тридцать девять лет. В 1931-м, когда они с женой Саррой въехали в квартиру 186 в девятом подъезде, он был заместителем председателя Госплана. В 1933-м он прекратил «оперативную работу» и занялся составлением первого тома «Истории Гражданской войны» и редактированием переводов Маркса для ИМЭЛа, а в свободное время работал над большой книгой под названием «Первая мировая империалистическая война и разложение капитализма в России»[828].

Ближайший соратник Крицмана на аграрном фронте и его преемник в Госплане Арон Гайстер въехал в квартиру 167 с женой Рахилью (экономистом в Наркомтяжмаше), двумя дочерьми и домработницей Натальей Овчинниковой (третья дочь, названная в честь Куйбышева, родилась в 1936 году). Другие протеже Крицмана и члены советской делегации на Международном конгрессе плановой экономики в Амстердаме, Иван Краваль (кв. 190) и Соломон Ронин (кв. 55), въехали в Дом одновременно с Гайстерами[829].

Крицман «был противником всех выступавших в нашей партии оппозиций и уклонов начиная с середины 1918 г.» (как он писал в письме Сталину). Но и бывшим оппозиционерам нашлось место в Доме. Карл Радек возобновил свою деятельность пропагандиста и дипломата (навестив мать во время поездки в Польшу в 1933 году) и въехал в квартиру 20 с женой, дочерью, пуделем по кличке Черт и портретом Ларисы Рейснер. Его первой книгой после переезда стал памфлет об инженерах-вредителях («лицом к лицу бороться с нами они не могли, они могли нам наносить удары, только спрятавшись в наших учреждениях и, как ползучие гады, бросаясь на нас сзади»)[830].





Воронский с матерью и дочерью



Соратника Радека по оппозиции и обвинителя на процессе Филиппа Миронова, Ивара Смилгу, восстановили в партии, назначили заместителем председателя Госплана (начальником Управления сводного планирования) и поселили в шестикомнатной квартире (кв. 230) в Доме правительства, где он жил с женой, двумя дочерьми, няней, женой сосланного товарища Александра Иоселевича Ниной Делибаш и знакомой эстонкой, которой, по словам дочери Смилги Татьяны, негде было жить[831].





Сима Соломоновна Воронская



Другого раскаявшегося ссыльного, Александра Воронского, назначили заведующим сектором русских и иностранных классиков в Государственном издательстве художественной литературы (ГИХЛ, часть халатовского ОГИЗа). Он жил в квартире 357 с женой Симой Соломоновной и дочерью Галиной. По воспоминаниям Галины, «после своего возвращения из Липецка отец держался замкнуто, отказывался не только выступать публично по литературным вопросам, но и посещать литературные собрания и заседания». После восстановления в партии он встал на учет в типографии, а не в издательстве. Его друг Голощекин посоветовал ему опубликовать разгромную рецензию на автобиографию Троцкого, но он отказался. В свободное от работы в издательстве время он работал над биографией Желябова, книгой о Гоголе и различными версиями своих воспоминаний[832].

Друзья Воронского по революционной юности в Тамбове, Феоктиста Яковлевна Мягкова и ее дочь Татьяна, въехали в одну из первых законченных квартир (рядом с «Ударником») в 1930 году, после того как Татьяна вернулась из ссылки, а ее мужа Михаила Полоза перевели из Харькова в Москву на должность заместителя председателя бюджетной комиссии ЦИК СССР. Когда дом достроили, они переехали в более тихую и просторную квартиру в десятом подъезде (кв. 199). С ними были шестилетняя дочь Рада, домработница и сестра Татьяны Леля с сыном Волей (Владимиром). Татьяна получила работу экономиста на заводе шарикоподшипников[833].

Активные борцы с оппозиционерами жили по соседству. Борис Волин, который руководил нападением на демонстрантов в ноябре 1927 года («бей оппозицию»), въехал в квартиру 276 с женой Диной Давыдовной (бывшим гинекологом, а ныне редактором в Музгизе), дочерью Викторией 1920 года рождения и домработницей Катей, жившей в семье с рождения Виктории. Волин боролся с правыми так же решительно, как и с левыми. Будучи главой отдела печати наркомата иностранных дел, он написал несколько писем, обличавших замнаркома Литвинова как «одного из самых правых оппортунистов в нашей партии» («Литвинов ненавидит ОГПУ. Он иначе не высказывается о нем, как с величайшей, дикой ненавистью».) Спустя два года Литвинов (кв. 14) был назначен наркомом иностранных дел, а Волин – начальником Главлита (генеральным цензором печатных изданий)[834].





Григорий Мороз с матерью и сыновьями



Другой участник нападения на левых уклонистов, бывший чекист Григорий Мороз (который велел Смилге молчать, «а то хуже будет», а на XV съезде партии заявил, что «придется заняться отсечением издевающихся над партией зарвавшихся оппозиционных дворян»), впал в правый уклон, раскаялся, стал членом ЦК профсоюза работников кооперации и госторговли и въехал в квартиру 39 (во втором подъезде) с женой, фармацевтом Фанни Львовной Крейндель, и тремя сыновьями, Самуилом (одиннадцать), Владимиром (девять) и Александром (три). По словам Самуила, его отец был «небольшого роста, щуплый, сутуловатый», с усиками, которые «когда-то закрывали все пространство между носом и верхней губой, затем только желобок между ртом и носом». Глаза его «вечно были прищурены – от усталости, от гнева, реже в улыбке». В его характере было «некое равновесие между разумом и волей, а отсюда полное соответствие слова делу… Беспрекословное подчинение не было ему свойственно, но когда имя ассоциировалось с идеей, была вера, вера в непогрешимость Ленина и Дзержинского, в правильность Генеральной линии, которую осуществлял Сталин»[835].