Дом учителя

– Ты мне никогда не говорил, какая область знаний тебя интересует, – повернулась к Юре Анна Аркадьевна. – Твоя мечта есть тайна?

– Никакой тайны. Микробиология. Вы в ней ничего не смыслите, поэтому и не заикался.

Анна Аркадьевна отвернулась. Она действительно не разбиралась в генной инженерии, но от дочери знала о медицине будущего. Через несколько десятилетий исчезнет профессия врача в ее нынешнем варианте. Как пропадут водители общественного транспорта. В личных автомобилях самому крутить баранку превратится в хобби, как ныне скакать на лошади. Илья вспоминал, что подростком прочитал в «Науке и жизни», что телевизоры будут толщиной в несколько сантиметров и висеть на стене, а ЭВМ размером с посылочный ящик стоять на столе. Тогда это казалось завиральной фантазией.

Юре не интересно обсуждать с ней микробиологию. Анна Аркадьевна для него иной интерес представляет. И ведь даже не допускает, что он для нее – вообще никакого интереса.

– Опять, да? – скривился Юра. – Моя неделикатность граничит с хамством, вы уже несколько раз повторяли.



Говорила, ловила на фразах, ставила на вид, стыдила – воспитывала. Учительская закалка. Учитель – это не профессия, а диагноз. Менторство входит в кровь, будто инъекция пожизненного вещества, которое всегда будут показывать анализы, а после смерти патологоанатом обнаружит. Анна Аркадьевна давно не преподает, а менторские интонации нет-нет да и прорываются: медленная речь с паузами, с акцентом на ключевых словах, с повторами.

– Мама, выключи, пожалуйста, училку! – просительно кривилась Любаня. – Мы уже поняли: ничто ни дается так легко и ни ценится столь дорого, как доброжелательное общение. Кретину нельзя сказать, что он идиот, потому что тогда ты сам некультурный грубиян.

– И когда неидиот и некретин сантехник, – подхватывал Лёня, – расколол нам унитаз и пытался удрать, надо было сказать ему: «Сэр! Какое досадное происшествие! Окажите любезность, задержитесь! Давайте обсудим за чашкой чая, где мы теперь будем справлять свои естественные потребности?»

– Умеете, оказывается, разговаривать культурно, – «похвалила» Анна Аркадьевна, – а не вопить как базарные бабы, у которых мешки с картошкой украли. Кстати, риторические вопросы только подчеркивают грубость. Вспомните: «Откуда у тебя руки растут?» – это ты, Лёня. «Вы что натворили?» – это ты, Любаня. Руки растут у всех из одного и того же места. Что он натворил, видно было невооруженным глазом.

– По второму кругу педагогическая мораль? – спросил Лёня.

– Мама, ты неисправима, – закатила глаза дочь.

– Данное качество и вам передалось. Но, боюсь, не с противоположным ли моральным знаком?

Когда Анна Аркадьевна давала бытовые поручения мужу, вроде похода в ЖЭК, где перепутали их платежки, и ясность можно установить, только последовательно посетив несколько кабинетов и – обязательно! – выйти, имея на руках новые квитанции, он не выдерживал:

– Не повторяй мне по десять раз! Я все запомнил!

– С первого раза запоминает один из тридцати трех, – извинялась Анна Аркадьевна. – Все время забываю, что ты и есть тот один. Я-то среди тридцати двух.



На уроках она больше всего любила объяснение нового материала. Потому что это было преподносимое ею знание. Как откровение, как опыт многих-многих гениев, с которым в эти пятнадцать минут, больше у детей внимание не держится, они познают.

Сейчас вы познакомитесь с первой в своей жизни теоремой… Вы знаете первый закон равенства треугольников, а сколько их всего вывели математики прошлого, как вы думаете?.. Формулы сокращенного умножения – это рояль алгебры, на котором вы либо играете свободно, либо путаетесь в клавишах… И вот мы подошли к загадочному и красивому термину логарифм…

Какими бы театральными вступлениями она не предваряла объяснение нового материала, а класс немел и ждал поднятия занавеса, с первого раза полностью и основательно усваивали два-три ребенка. Повтор, пишем на свободной стороне доски то же самое. Говорим медленно, замолкая, улавливая реакцию. Еще пятеро схватили. Теперь беглый опрос и с подчеркиванием – деталей не требуется, только суть или часть сути. Поднимать не тех, кто тянет руки, у кого пляшет в глазах радость постижения, а у кого растерянность, точно у рыбака: вот она, рыбка, вижу, но не вытащить. Пусть хоть одну формулировку правильно скажут. Пока путаются, у других ребят новый материал окончательно ложится на нужные полки в нужные места. Сколько руки тянут? Шестнадцать из тридцати пяти. Это победа.

Анне Аркадьевне понадобилось несколько лет, чтобы понять, что есть победа. Другие, опытные учителя математики в провинциальных школах давно поняли, что начиная с седьмого класса дети делятся на тех, кто их предмет тянет, и тех, кто не тянет. Первые сами докумекают без повторов и представлений, а на вторых надо просто закрыть глаза. Треть любого класса в последние школьные годы будет тупо списывать алгебру и геометрию. Анне Аркадьевне хотелось всех учеников погрузить в волшебную страну математики – царицы наук, которая откроет алгоритмы решения любых проблем.

Всем усвоить эти алгоритмы невозможно.

Никакие дополнительные занятия кардинально не изменят ситуацию, только время у собственной семьи воруешь. Дети, не способные к решению алгебраических задач, не тупые, не злые, не подленькие, просто у них нет в мозгу математического отсека. Зато есть другие отсеки, пусть скрытые. И учительница Анна Аркадьевна, за похвалу которой ребята готовы были уши отморозить, стала нематематиков по-особенному привечать. Это было непросто. Потому что, когда математик скатывался в другую, низшую, лигу, Анне Аркадьевне приходилось хватать его за уши и, выражаясь спортивно, отправлять на скамейку запасных. Лишать тренерской милости, потому что в одной группе он перестал трудиться на совесть, а во второй ему делать нечего.

В школах, которые Анна Аркадьевна меняла из-за новых мест службы мужа, ее педагогические установки редко находили поддержку коллег. Про Анну Аркадьевну говорили, что она приятная, вежливая, доброжелательная, но себе на уме – в тихом омуте известно, что водится. По-человечески понятна зависть педагогов, на чьих уроках шум, гам и дети затылками к доске, а у Анны Аркадьевны то гробовая тишина, то смех, то взрыв эмоций точно на стадионе. Ребенок болеет, законно сидит дома, но тащится в школу с температурой, чтобы не пропустить алгебру или геометрию. Каждый год на последнем звонке выпускные классы соревнуются, кто лучше и смешнее прославит Анну Аркадьевну. Поэмы ей писали, сценки ставили и даже однажды рок-оперу. Приятно остальным наблюдать за этим восхвалением?

Анна Аркадьевна до слез смеялась над пародиями и до слез умилялась трогательным, пафосным и художественно несовершенным стихам. Думала: «Я им вставлю фитиль! Как можно быть такими нечуткими! Прославлять одного учителя полчаса, а других две минуты! – И напоминала себе. – Уже ничего не вставлю. Уроков у них больше не будет. Чему научила, тому научила».

Завистники в любом коллективе никогда не признают, что фаворит пользуется заслуженной славой. Ему просто выпал счастливый случай, повезло оказаться в нужное время в нужном месте, он заигрывает с публикой, он интригует, он берется за то, что полегче и попроще, он втирает очки. Такова природа человека: мы скорее обвиним в коварстве другого, чем признаем собственную лень или бесталанность.

Постепенно Анна Аркадьевна научилась не переживать, не брать во внимание чужое злопыхательство. Она называла себя стреляный математик. Как стреляный воробей научилась видеть опасность, как математик могла просчитать атаку и быть к ней готовой.

– Анна Аркадьевна, вы позволяете ученикам пользоваться шпаргалками на контрольных! И даже в это трудно поверить! Это не укладывается ни в какие педагогические нормы! Вы проверяете наличие шпаргалок!

– Во-первых, я знаю их почерки, а шпаргалка должна быть написана собственноручно. Она требует специальных усилий, ведь надо на клочке бумаги уместить многое. Специальные усилия, в свою очередь, способствуют запоминанию материала. Во-вторых, шпаргалками можно пользоваться далеко не всем. Я признаю вашу критику в том аспекте, что класс оказывается разделенным на касты. Как этого избежать, я пока не знаю. Скажу только, что переход из «шпаргалочной» касты в «нешпаргалочную» – сильнейший моральный стимул. Я знаю, что в РОНО отправлено письмо с требованием проверить тетради для контрольных работ моих учеников. «Шпаргалочные» контрольные даже без единой ошибки оценены не выше, чем на тройку, что формально недопустимо. Однако если в любой момент, любой комиссией будут проверены знания моих учеников, то, уверена, оценки совпадут с выставленными в журнале.

Юра пожал плечами и принялся говорить о том, что в микробиологии, в генной инженерии зреет революция, колоссальный прорыв, сравнимый разве что с изобретением и внедрением персональных компьютеров, объединения их во всемирную сеть.

– Если бы революция зрела в химии, ты бы выбрал химию? – спросила Анна Аркадьевна. – Никакого личного интереса, расположения к конкретной области знаний?

– Самое интересное там, где будет прорыв, где точно можно всего достичь.

– Положения, звания, денег? – уточнила Анна Аркадьевна.

– А что в них плохого?

– А что хорошего? У нас игра в риторические вопросы?

– Вы не верите, что я могу чего-то добиться? Сейчас скажите, что надежды юношей питают?

– Я поинтересуюсь, не читал ли ты Фрейда, не увлекался ли психоанализом?


– Нет. Почему вы спрашиваете?

Самодовольная мина сменилась недоумением, чего и добивалась Анна Аркадьевна – щелкнуть по носу зазнайку.

– Открытое Фрейдом направление, если кратко и примитивно, ищет проблемы взрослых людей в их детстве. Последователи Фрейда пошли еще дальше, анализируя внутриутробную жизнь младенца. Беременная мама испугалась большой собаки, ребенок, а потом взрослый будет всю жизнь бояться собак. Я работаю с детскими психологами в тесной связке, среди них есть потрясающие профессионалы. Но как только заходит речь о детских и тем более внутриутробных травмах, я скисаю. Надо мной, над моим обскурантизмом в этом плане, честно говоря, коллеги даже посмеиваются. Я не могу отказать ребенку, тем паче взрослому человеку, в свободе и силе воли, в его власти над собой и обстоятельствами.

– При чем тут я? – спросил Юра.

– При том, что мы топчемся, анализируя твои детские годы. Теперь еще начнем обсуждать твои мечты? Они, кстати, имеют такое свойство, что если долго их мусолить, то уже исполнять необязательно. По большому счету тебя должно интересовать, способен ли ты изменить свое настоящее.

– А я способен? – спросил Юра, и дрогнувший голос выдал его волнение.

– Как всякая болтливая пожилая женщина, я начну издалека…

– Что вы постоянно называете себя старой! – нетерпеливо перебил Юра. – Вы никакая не пожилая.

– Уж и пококетничать нельзя. Если кокетство опирается на исторические факты, то приобретает оттенок учености и образованности. Во времена Гоголя и Пушкина старухой называли женщину, вышедшую из детородного возраста. Девушек отдавали замуж в пятнадцать-семнадцать лет, и они становились бабушками в тридцать восемь. Это, кстати, имеет продолжение в современном акушерстве, термин «старородящая» применяется к женщинам после двадцати пяти. Итак, старуха, далее пожилая старуха – от сорока до пятидесяти, тогдашняя средняя продолжительность жизни женщин. Все, кто старше – древние старухи. Я нахожусь в возрасте древней старухи, следуя данной терминологии и классификации.

Анна Аркадьевна покосилась на Юру. Губы поджал, нахмурился, не перебивает, хотя слушать про стародавних и современных старух ему так же увлекательно, как про кройку и шитье. Молодец, учится терпению. Терпеливый солдат в генералы выходит.

Она продолжила:

– Беда многих талантливых людей в том, что наряду с уникальными способностями они не обладают сильной волей. Или, попросту, ленивы. К нашему несчастью, графоманы и бездари всех мастей подчас имеют колоссальное и действенное честолюбие. Проще развить навыки целедостижения в детстве. Школа этим не занимается совершенно, как и большинство родителей. Однако некоторым взрослым удавалось кардинально и успешно сменить жизненный вектор. Генрих Шлиман, предприниматель, кстати, сколотил состояние в России, сделал свои знаменитые археологические открытия, когда ему было за пятьдесят. Про него говорят: нашел Трою. Художник Поль Гоген удрал в Океанию, где написал свои лучшие полотна после сорока. Что ты ерзаешь, Юра? А-а, тебе их возраст кажется преклонным. Тогда по пунктам, как уже не ребенку, но еще незрелой личности. Или… – остановилась Анна Аркадьевна. – Ты и сам все знаешь?

– Я вас послушаю.

– Пункт «А». Выбор цели. Трудной, но возможно достижимой. Не завиральной. Если толстяк хочет стать артистом балета, то это маниловщина. Если молодая женщина мечтает танцевать, то через год занятий в студии она будет плавно кружить в вальсе или эротично вертеть ягодицами в румбе. Пункт «Б». Определение времени достижения цели. Всякое как бы мне хотелось… может быть, я когда-нибудь все-таки – болтовня и не имеет ничего общего с реальным усилиями. Вместе со мной поступали в институт ребята, у которых это была уже вторая, третья, а у одного чудака пятая попытка. Третья, как правило, была удачной. Ребята отработали два года на производстве, как и отслужившие армию, они шли по особому конкурсу, проходной балл у них был ниже. И потом признавались: «Я решил, не поступлю в этом году – завязываю. Все! Беру высоту пониже». Это как осада крепости. Полководец решает, сколько времени он готов потратить. Месяц, два, три? И нужен ли ему этот город через год, когда армия разложится от безделья, а за стенами крепости они обнаружат изъеденные крысами трупы?

– В институте никто не подохнет, и крысы бегать не будут.

– О! Юноша, вы меня пугаете! Непонимание метафор – главнейший признак психического отклонения. Перед кем я тут распинаюсь? Нуте-ка, скажите мне, почему выражение «зеркало озера» есть метафора?

Юра насупился, стал нервно поводить плечами.

Присутствующая и помалкивающая Татьяна Петровна вдруг ринулась на защиту сына:

– Зеркало – оно на стене. А на воде стекла нет!

– Браво! – похлопала в ладоши и рассмеялась Анна Аркадьевна.

– Я сам знал! – с мальчишечьей горячностью воскликнул Юра. – Просто вспоминал определение метафоры. Типа сравнения, перенос качества одного предмета на другой. Правильно?

– Абсолютно правильно, – продолжала посмеиваться Анна Аркадьевна.

– И вообще! – нервничал Юра. – Все, что вы говорите, я знал!

– Конечно! – легко пожала плечами Анна Аркадьевна. – В жизни все просто. Кроме квантовой механики и математической физики. В ней разбираются, как мне кажется, засланные на Землю инопланетяне. Однако нам, простым смертным, подчас нужно, чтобы то, что мы знаем, произнес вслух кто-то, не побоюсь этого слова, авторитетный. Если ты такой умный, то последний и важнейший пункт «В» нам перескажешь сейчас сам. Мы слушаем.

Татьяна Петровна мяла пальцы. И не потому, что ее сын, вскочивший, вышагивающий перед скамейкой, держал экзамен. Она устала от речей и косилась в сторону дома. Скоро начнется сериал.

Анна Аркадьевна с этим уже сталкивалась. Приехала свекровь, дождалась вечера, когда ввалились в квартиру обожаемые внученька и внученек, десять минут с ними миловалась и стала ерзать, поглядывать в сторону гостиной. Там начинался ее сериал. Больше года не видела внуков, а сериал перетянул.

Анна Аркадьевна как-то заглянула к соседке Ольге поприветствовать, поблагодарить, сообщить, что билет в Кисловодск куплен. Ольга, по всем сценариям, должна была бы радостно суетиться, заваривать чай с особыми травами, метать на стол и впихивать в Анну Аркадьевну домашние варенья из гранатов, еловых шишек и одуванчиков. Ни чая, ни варенья, Ольга приплясывает на месте, косится в сторону комнаты, где громко вещает телевизор. Начинается сериал.

Телевизор – это источник социального гипноза населения. Сериалы – наркотик широкого действия. И нечего строить из себя снобов, мол, мы не потребляем маскультширпотреб. Если наркотик хлебануть, то завязнешь. Анна Аркадьевна как-то болела, подхватила грипп, который перешел в бронхотрахеит. Кашляла, валялась на диване перед телевизором. Вечером приходили муж и дети, лезли со своими как ты себя чувствуешь, что тебе принести. Анна Аркадьевна отсылала их прочь. У нее очередная серия в разгаре, и если сценарист и режиссер решили-таки убить ее любимого героя, то она запустит в экран бутылкой с микстурой.



Она взяла за локоть Татьяну Петровну, легонько потянула вверх и вперед:

– Идите! Потом расскажете, как там дело развернулось.

Юра не заметил ухода мамы. Он снова сел на лавочку, скрестил руки на груди:

– Это проверка, да? Никакого пункта «В» не существует?

– Мальчик, когда я загадываю загадки, я говорю, что загадываю загадки. Ты, наконец, избавишься от скверной привычки не отвечать на суть вопроса, а искать в нем уловку? Это дурно попахивает, потому что следующий этап – будучи не в силах ответить по существу, станешь переходить на личности, ошарашивать анекдотическим абсурдом. Как учительница английского. Мы ее прорабатывали на педсовете. Английского дети не знали, а учительницу боялись до обмороков. Потому что она грозила им рукоприкладством постоянно, а периодически кому-нибудь выкручивала ухо или щипала. Детей в семьях редко бьют, порют, истязают – единичные случаи, какую бы статистику в популистских целях ни приводили некоторые депутаты. У нас, поди, не Англия девятнадцатого века, да и в двадцатом у них в школах еще были специальные служители при розгах. Наши дети небитые и пугливые. Так вот. Мы: тра-та-та, ла-ла-ла, нехорошо, непедагогично, самим неловко, мямлим. Она встает, этакая фигура – бочка с головой и с химической завивкой, и заявляет, что поражена неблагородству мужчин коллектива, которые помалкивают, когда женщину травят. Немая сцена. Мужчин было трое: директор семидесяти лет с нервным тиком обоих глаз, физрук, вечно разводящийся и при беременной следующей супруге, и трудовик, который избавлялся от ежедневного похмелья только к шестому уроку. При чем тут женщины, мужчины, когда она треснула ребенка по затылку, он клюкнулся в парту, кровь из носа потекла?

– Пункт «В» – это начать действовать? – спросил Юра.

– Тепло, но не горячо, – ответила Анна Аркадьевна.

– Действовать целеустремленно, работать активно.

– Много теплой водички, общие слова. Надо составить план, – смилостивилась Анна Аркадьевна, – график, расписание. Не в уме его держать, а на бумаге зафиксировать. Написанное организует, мы в большей ответственности перед написанным, чем произнесенным, и уж тем более перед просто обдуманным. Только кажется, что режим – это в детском саду да в тюрьме. Если конструктор, писатель, композитор, поэт, ученый находится в периоде напряженной творческой работы, то у него особый режим. Один раз поесть, три часа в сутки поспать, а остальное время осатанело творить – и это тоже режим.