Дом учителя

– Всем привет! – Она влетела на кухню и чмокнула их в щеки. – Мамочка, отпад! Какая ты молодец! Ты красавица! Как ты отважилась?

– Нечаянно купила крем для пяток в качестве ночного крема для лица. И поняла, что надо собой заняться. Мой руки, через десять минут садимся за стол, Лёню ждать не будем.

Если бы муж не испортил ей настроения, Анна Аркадьевна с удовольствием, с новыми деталями, рассказала бы о Савве и Вере Семеновне дочери. Хорошее и забавное, с тобой случившееся, ведь можно пересказывать снова и снова.



Когда легли спать, Илья Ильич стал подлизываться. Он не умел просить прощения без упреков:

– Чего ты взъерепенилась? Я просто растерялся. А ты про профессора. Сравнение, конечно, для меня лестное. Но я при дамах и на заседаниях ученого совета так не выражаюсь. У этой твоей ночнушки где начало и где конец? Что она все тянется и тянется? Давай я ее раздеру в порыве страсти?

– Только попробуй! Новая вещь. Прошлый раз, в прошлом квартале – не без ехидства уточнила Анна Аркадьевна, – тебе не нравилась моя пижама. Я задохнусь, ирод! Что ты меня укутал!

– С придушенной тоже возможен кайф… наверное… говорят… Эй, ты чего? Аня? Сердце? Давление? Спина? Аня, ты дышишь?

– А зачем, когда у меня муж изверг?

Они так мирились, Среди сотен (или тысяч?) соитий, которым предшествовал веселый кураж, бывали те, что после ссор. Анна Аркадьевна не могла бы сказать, которые счастливее. Хотя после утверждений Вали, что ссоры и даже рукоприкладство добавляют перцу в секс, над этим задумывалась, анализировала. Ни к чему анализ не привел, лишь показал свою бессмысленность. Анна Аркадьевна только выяснила, что брыкаться и строить из себя оскорбленную невинность надо до некоего предела, не увлекаться. Иначе не получишь того, чего очень хочется.



Утром ее разбудил грохот посуды на кухне. Она накинула халат, вышла.

Сын Лёня. Коматозно не выспавшийся.

– Сядь и не суетись, – велела Анна Аркадьевна. – Кофе? Ты в котором часу пришел? Ты сколько спал?

– Недостаточно. Но вчера съемки затянулись и сегодня надо быть в шесть утра. Потом на работу, там тоже геморрой.

– Лёня! Открой глаза! Не спи! Вот твой кофе. Через пять минут будет яичница.

– Спасибо, мамочка!

– Мог бы обратить внимание на то, что мама сняла противогаз и выщипала брови.

– Я обратил.

– Врешь. То есть что скажешь?

– Я родной сын своего папочки. Если твоя голова развернется на сто восемьдесят градусов, и затылок поменяется местами с носом, то папа этого не заметит. Мы тебя любим при любом градусе поворота головы и ее поверхностного оформления.

– В отношении папы ты сильно заблуждаешься.

– Потому, наверное, что он ошибается в отношении меня. Приму скоростной контрастный душ. Успею до яичницы? И еще кофе, мама, пожалуйста.

– Конечно.

Она проводила его до ванной. Ей очень хотелось пообщаться с сыном. То, что она говорила у двери, он наверняка не слышал за шумом воды. И говорила она ерунду.

– Ты представляешь, как выглядит геморрой? Геморрой на работе. Хоть иногда давайте себе труд вообразить свои словесные характеристики.

Она накормила сына завтраком, влила в него вторую порцию крепкого кофе, ныла в прихожей про мокрую голову и неизбежную простуду, не выпустила из квартиры, пока не натянул шапку. Снимет еще в подъезде. У Лёни такие же как у нее волосы. Если с ними ничего не делать после мытья, лягут красиво, а после шапки превратятся в сорочье гнездо. Ее мальчик вырос. Совсем недавно… Десять лет назад – это недавно? Время в старости летит – утром проснулся, и уже вечер.

В сессию Лёня-студент просил ее:

– Разбуди меня утром любыми способами.

Она и будила, тормошила, грозила облить кипятком из чайника.

Лёня отбрыкивался:

– Я встаю, встаю! Я просто лежа встаю.

Теперь просыпается без ее помощи. Вырос.



Вечером того же дня Илья Ильич нет-нет да и поглядывал на голову Анны Аркадьевны. Это мне привиделось? Нет, не привиделось.

– Илья, хватит тебе! Что мне? Оправдываться? Рассказывать про женский климакс? Вспомни мою маму. Точно знаю, что я не такая. И, в конце концов, каждый человек имеет право на… на… – не могла подобрать слова Анна Аркадьевна.

– На выходку, – подсказал Илья Ильич.


– Точно!

– Предупреждать надо. Когда ты решишь подстричься наголо… Помнишь, как говорили? Под Хрущева. Пожалуйста, предупреди.

– Договорились.

– Ты виделась с Валей Казанцевой?

Илья Ильич заподозрил, что не обошлось без влияния бывшей подруги.

– Виделась коротко, в Кисловодске. Она прекрасно выглядит. Я скучаю без Вали. Не без этой конкретной вульгарной молодящейся тетки, а по какой-то другой, с отличными от моих чувствами и опытом, умной, интересной, забавной. Чтобы болтать ночи напролет. Валя и моя идиотская новая прическа не имеют никакой связи. Илья, давай я тебе озвучу свои робкие мысли о педагогике, которой она должна быть сегодня и обязательна в будущем? Заранее предупреждаю: бред сивой кобылы. Актуальную педагогику должны выстраивать те, кому слегка за тридцать, а не за пятьдесят. Но что они без нашего опыта?





2




Аспирантка Анны Аркадьевны, Лена Зайцева, не защитила диссертации. И не попыталась, сошла с дистанции почти у финиша. Ее диссертация была не лучше и не хуже большинства, но Анне Аркадьевне погрозили пальцем – невыполнение планов. Лена вздумала уехать в провинцию учить цыганских детей. Провинция не столь далекая – Владимирская область, полтораста километров от Москвы. Там у Лениных родителей дача. Девушку угораздило во время очередной поездки в близлежащий городок за продуктами увидеть стайку цыганят, спешащих в школу. Лена потянулась за ними, познакомилась с учительницей цыганского пятого класса – совершенно фантастическим педагогом. Лена не поленилась съездить к начальнику районного управления образования – фантастическому педагогу в квадрате.

Родители Лены – госчиновники высокого ранга. Их единственная дочь всегда мечтала стать учительницей, ей не перечили, и Лена окончила педагогическую академию. Мама с папой в перспективе не видели свою дочь стоящей у доски даже в самой элитной из элитных школ и тихой сапой уговорили идти в аспирантуру, чтобы потом пристроить на теплую должность в надежный исследовательский институт от педагогики или в министерство.

Поэтому Анна Аркадьевна первым делом спросила:

– Как к твоей… – едва не сказала «выходке». – Твоему решению отнеслись родители?

– Они в шоке, конечно, – отмахнулась Лена.

«Так и Любаня с Лёней, наверное, – подумала Анна Аркадьевна, – бросают мимоходом мама с папой в шоке, предки в отпаде. Чего с нами считаться».

Лена взахлеб рассказывала, как во Владимирской области осели несколько цыганских таборов, у них много детей. Педагоги, не столько исполняя закон о всеобщем образовании, сколько по зову сердца, провели переговоры с цыганскими баронами, убедили, что детей надо учить. И сразу тьма проблем. С обычными детьми в один класс не посадишь, цыганята не говорят по-русски, не умеют сидеть за партой, поднимать руку и так далее. Организовали отдельный класс, но как их учить? Жестами, с помощью картинок? Ведь никакой методики! Никаких учебников! Плюс цыгане разновозрастные пришли в первый класс – от семи до десяти лет. Фантастическая женщина, которая очень любит своих цыганят, учила их на песнях. Цыгане музыкальны и артистичны. Сейчас, спустя пять лет, они такие милашки – активные, задорные, читают Пушкина наизусть.

– Погоди, Лена! Если ты хочешь заняться преподаванием русского языка как иностранного детям, то для этого не нужно уезжать из столицы и бросать диссертацию. В Москве более двадцати пяти тысяч детей мигрантов – только тех, чей статус легален. И это тоже большая проблема, потому что родители-москвичи не хотят, чтобы в классах вместе с их детьми находились те, кто тормозит учебный процесс. Есть Школы русского языка для детей мигрантов, бесплатные и платные, год ребятишек учат понимать русский, социально адаптируют.

– Вот именно! – подхватила Лена. – Дети мигрантов, притом, что после школы возвращаются домой, где говорят не по-русски и хранят обычаи исторической родины, худо-бедно адаптируются. С цыганами все гораздо хуже. В таборе средневековое мракобесие. Матери сплошь неграмотные. Детей женят и выдают замуж очень рано, с двенадцати лет. Мне рассказывали про одного мальчика, очень способного, он был вынужден бросить школу, ходил до последнего, но в четырнадцать лет у него уже родился ребенок, какая уж тут учеба, надо семью содержать.

– Лена! В течение веков с цыганами не справились ни правительства многих стран, ни даже чудовище Гитлер. Давно оседлые, горожане в трех поколениях, заслуженные артисты, например, они все равно хранят и соблюдают древние обычаи. Про ранние браки в этом случае речь, конечно, не идет. Ты полагаешь, что сумеешь что-то исправить?

– Хочу попытаться. Очень хочу! Они мне ТАК понравились! Открытые, искренние – дети свободы.

– Почитай русскую литературу. Про тех, кто очаровался вольностью цыган, вроде брата Льва Николаевича Толстого блестяще одаренного Сергея Николаевича и прочих, женившихся на цыганках. Эти дети свободы, цыгане, на самом деле в кандалах, скажу ненаучно, в генетических кандалах, которые разорвать архитрудно и, возможно, не надо разрывать. Почему бы не быть в цивилизованной Европе этому дикому племени? Знаешь, почему они детей женят рано? Девочек, которые еще прыгают через скакалки, и мальчиков, которые играют в войну? Насчет скакалки и войны я не уверена в конкретном исполнении, это просто образ.

– Знаю. Цыгане считают, что создавать семью должны целомудренные, а сохранить целомудренность до восемнадцати лет девушкам и юношам невозможно. В их-то скученности. Анна Аркадьевна, вы любите приводить аргумент с весами: положи на одну чашу весов это, на другую свали то-то – замри и смотри, какая чаша перевешивает. На одной чаше весов моя диссертация, чего уж душой кривить, чуть выше средненького. Все, что выше, исключительно ваша заслуга. Кому она нужна, моя диссертация? На другой чаше – живые детки, не в смысле дышащие, а в смысле – энерджайзеры потрясающие. Я почему-то надеюсь, что вы меня поддержите.

– Не надейся. Меня по головке не погладят, если аспирантка не защитилась. Я, в самом деле, часто привожу пример с весами? Не замечала.



Позвонила мама Лены, длинно, с должностями, представилась, сказала, что им необходимо встретиться, назначила время, ее секретарь закажет пропуск и уточнит, куда подать машину. Она говорила так, будто Анна Аркадьевна проштрафившийся подчиненный, которого вызывают на ковер для выволочки.

– Если вы хотите со мной встретиться, – спокойно ответила Анна Аркадьевна, – подчеркиваю – вы хотите, то в пятницу на будущей неделе в институте, где ваша дочь соискатель степени кандидата наук, я буду на заседании кафедры, которое окончится примерно в восемь вечера, если кто-нибудь не затеет дискуссию. Тогда вам придется подождать. Всего доброго!

Спустя час позвонил папа Лены Зайцевой, тоже представился по всей форме, и его тон так же был суров:

– Вы говорили с моей женой и отказались от встречи!

– Не отказалась, а предложила перенести ее, не вашу жену, а встречу в более удобное место.

– Вы понимаете, что мы очень занятые люди?

– Не настолько, чтобы пустить на самотек судьбу единственной дочери.

– Когда наша Леночка была определена к вам как к научному руководителю в аспирантки, нам говорили, что вы достойный ученый, благородная женщина и человек высоких моральных качеств.

– Смею вас уверить, что за два года я не сильно изменилась. Хотя вы вольны предъявить рекламацию тем, кто столь лестно обо мне отзывался и, в частности, о моих моральных качествах.

Последнее замечание разозлило Анну Аркадьевну особенно. Они подбирали в научные руководители дочери по числу браков или количеству сплетен?

– Вы поддерживаете ее каприз учить цыганву?

– Павел Егорович… Простите, Егор Павлович?