Дом учителя

– Меня тоже, цветочек прорастает.

– Надо срочно продезинфицировать водкой!

Анне Аркадьевне до сих пор вспоминают тюльпановый плов.



Не спалось. Анна Аркадьевна пыталась предугадать сюрприз мужа. Он храпел на три стакана пива – мурлыкал. Пять стаканов – это поросячий хрюк: неприятный, но терпимый. Гостевое застолье, водка рекой, потом догонялки вином во время мытья посуды – это крушение поездов, горные обвалы, небесные громы. Заснуть невозможно, растолкать: не храпи, перевернись – помогает на минуту. У Чехова есть рассказ «Спать хочется», в котором измотанная девочка-нянька ночью душит орущего ребенка. Были ли случаи, есть ли статистика жен, что придушили своих храпящих супругов? Этих женщин надо миловать за совершение преступления в состоянии ночного аффекта. «Ночного» – принципиально, хоть и юридически неграмотно. Ночью в сознание, не получающее отдыха, вползают демоны.

Илья Ильич уютно мурлыкал, а ей вдруг пришла в голову мысль, что у него тоже есть подруга-разговорница. Они обедают и ужинают время от времени. Он перышки распускает, витийствует, он ведь умеет! Дамочка (молоденькая!) корчит пред ним милую интеллектуальную недотрогу.

Сон, облаком мягко и плавно подбиравшийся, был сдут ураганным ветром. Анна Аркадьевна едва не подпрыгнула на постели. Какая еще разговорница? Зачем она нужна Илье, когда есть я? Знаем мы этих недотрог! Каленым железом! Кислотой! Задушить! Расстрелять! Изничтожить!

Муж курлыкал, сладко спал, а она боролась с желанием растолкать его и все выяснить. Ворочалась с боку на бок, как поджариваемая рыба. Простыня скатилась, обнажив матрас, и Анне Аркадьевне это казалось унизительным – спать на голом матрасе. Вставала, поправляла, нарочно теребя мужа: поднимись, мне надо простынь натянуть, называется простынь на резинках, теми резинками только ворон пугать. Илья Ильич, не просыпаясь, хотя и перестав мурлыкать-курлыкать, выгибался, позволяя ей вытащить простыню. Дрыхнет! Когда она мучается!

Заснула на сиротских два часа. По будильнику встала: надо мужу и дочери приготовить завтрак. Невыспавшаяся, злая, некрасивая, старая – как свидетельствовало зеркало в ванной. Зато ответственная!

– Илья! – потребовала Анна Аркадьевна за завтраком. – Ты мне должен рассказать о своей идее. Всякому сюрпризу есть мера. Любаня! – рявкнула Анна Аркадьевна.

– А? Что? – отозвалась дочь.

– Мы завтракаем! Мы семья. Через несколько минут разлетимся в разные стороны по делам. Неужели нельзя эти несколько минут не таращиться в телефон? В твоих чатах за ночь произошло что-то столь важное, что не снисходишь до краткого внимания к родителям? Почему я должна напоминать тебе об элементарном уважении?

– Мам, ты плохо спала? Вчера тебя не злило, что я сообщения проверяю, и позавчера, и далее в прошлое. Если у тебя взбрык, то почему мы с папой должны за него отвечать? Па-а-ап! – призывая к помощи, канючила Любаня с жалостливой интонацией, безотказно действующей на Илью Ильича.

Он тут же встрепенулся:

– Анечка, ты плохо спишь в последнее время.

– Как ты умудрился заметить? – ехидно поинтересовалась Анна Аркадьевна.

– По твоему утреннему лицу и придиркам, – теперь дочь пришла на помощь отцу.

– Спелись, мои дорогие? Поздравляю и благодарю, что испортили мне с утра настроение!

– Мы испортили? – хором спросили муж и дочь.

– Вечером ты все узнаешь, – многозначительно пообещал Илья Ильич.



Он готовился к разговору, предвкушал радостное удивление и восторг, которые увидит на лице жены, ах, как чудно ты придумал! У нас начнется новая жизнь, безусловно счастливая, мы ее заслужили!

Идея заключалась в том, что Илья Ильич уходит на пенсию, они продают московскую квартиру и дачу, делят деньги на три части: Лёне, Любане – на покупку жилплощади. В обозримом будущем дети вряд ли будут столь финансово состоятельны, что приобретут квартиры. Рассчитывать, что Лёня женится на дочери миллионера, а Любаня выйдет замуж за отпрыска олигарха, неблагородно и пошло. Надо помнить слова классика, ничто так не портит людей, как квартирный вопрос. Анна Аркадьевна и Илья Ильич… внимание! Вот он, сюрприз! Купят дом на берегу Оки или даже Волги. Ему, Илье Ильичу, тесно, негде развернуться на десяти сотках. Да это и глупо, когда можно приобрести хороший старый дом, ремонт, конечно, потребуется, современные сантехнические удобства и так далее. Поэтому брать надо сейчас, когда он физически здоров и морально вдохновлен.

Муж выкладывал перед ней мутные спутниковые снимки из Интернета:

– Цены бросовые! Тут, смотри! Отличный спуск к реке. А здесь сад какой! Или вот. Огромное подворье, и конюшня, и сараи, и птичник. Лошадь – конечно, мечта на перспективу, но завести козу и уток, кур – это вполне реально…

– Козу… кур? – только и могла произнести Анна Аркадьевна.

– Нюраня, там приволье! Воздух, река! Ты будешь дышать чистым озоном и писать книгу.



Откуда у Ильи подобная тяга к земле? Городской мальчик, которого в детстве несколько раз отправляли к бабушке в деревню. Он рассказывал ей о тех каникулах. Никакой пасторали: ни лошадей в ночном, ни рыбалки на зорьке или на закате, ни сенокоса, ни хороводов на лугу. Ему запомнилось, что вся деревня варила самогон в спрятанной в лесу винокурне, каждый дом по очереди. Их, мальчишек, на стрёму ставили – следить, не едет ли милиция. Им очень хотелось, чтобы милиция появилась, чтобы заваруха началась, но стражи порядка так ни разу никого не застукали. Потом Илья узнал, что участковому милиционеру каждый домохозяин после акта самогоноварения отвозил трехлитровую бутыль первача.

У Ильи проснулись гены предков? Замечательно! Но как можно не уважать ее гены, которые вовсе не спали? Она, Анна Аркадьевна, любит природу на пейзажах, никакого вдохновения от избытка чистого воздуха не испытывает. Она никогда не собиралась писать книги, потому что к литературному творчеству не способна. Ее удел – четкие и полезные методические пособия. Она не раз говорила Илье Ильичу, что всякие популяризаторы-графоманы от педагогики, как и от математики и, вероятно, от прочих наук, наносят только вред предмету. Илья Ильич это забыл? Пролетело мимо ушей? Спасибо за внимание к моим речам!

Ему прекрасно известно, что сельский бабий труд – это поденщина с утра до вечера. Он будет вкалывать, а она в светелке сидеть и педагогическую книгу века сочинять? Не смешите! Ей и на нынешней даче хватает работы плюс дом, он же квартира, вести. Она перфекционистка, девочка-отличница, у нее все по полочкам: ножички к вилочкам, салфеточки к скатертям, ботиночки и туфельки поставить так, чтобы мыски вперед, каблучки наружу. Это честно – использовать ее перфекционизм? Протянуть ярмо на шею и при этом лучиться, точно хрустальный замок хочет ей подарить?



Семейные ссоры – это когда точно знаешь, что нельзя говорить, но кто-то внутри тебя просыпается и растет, растет. Надувается фигура, радостно потягивается после долгого бездействия, подрагивает, трясется от желания резать правду-матку, блажить и обвинять вся и всех в том, что ее не ценят, не любят, не уважают. Фигура – глупая вздорная баба, никогда не слышавшая о том, что нельзя вообще и в целях самозащиты особенно хаять мечту и энтузиазм человека, точно срывать блестящие шары с елки, кидать на пол и топтать, топтать. Самое удивительное, что хозяйка оболочки той же самой бабы-фигуры разумно и логично недавно говорила чужому человеку про крылья, поливаемые расплавленным свинцом.

Анна Аркадьевна честно хотела спустить все на тормозах, отделаться неопределенным давай еще подумаем. Пошутить насчет короля Лира. Но Илья Ильич, не получив признания, удвоил напор, и вздорная баба выложила все, что она думает об его идее. Они поссорились по классике: каждый был прав, каждый обижен, не понят, оскорблен, он не ожидал подобной черствости, презрения к его желаниям и шокирован стойким сопротивлением – хоть немного учитывать интересы другого.

Ушли спать злыми, легли на постель спиной друг к другу. Илья Ильич не попытался установить мир ласками. Конечно! Что привлекательного в старой, изученной до последней морщинки жене? Сам старый! И ей примирение на основе сексуальной тяги абсолютно не нужно! Захрапел подлый! Даже доброй ночи не пожелал! И не надо! Он не знает, что у нее есть отдушина, что общение с Егором Петровичем – это веселое кокетство, много улыбок и частый смех. Конечно, не сравнить с тем, что было с Ильей в молодости. Тогда нужно было следить за лицом, силой воли убирать идиотски-счастливую улыбку, а радостный смех вызывало все: детский анекдот, троллейбус, который не догнали, начавшийся дождь, оторвавшийся хлястик на пальто прохожего мужчины и шляпа в виде фашистской каски у женщины.

Воспоминания о молодости нисколько не помогали призвать сон, вздорная баба снова пыталась поднять голову: Каким он был и каким стал! Храпит на рюмку-другую водки. Тяпнул тайком. Стресс снимал. С такой женой, мол, сопьешься.

Так не пойдет! Я хочу спать! Вторая бессонная ночь – это слишком. Надо вспомнить что-нибудь хорошее, приятное. И не про Илью!




Они с Егором Петровичем говорили о крушении кумиров, о разочаровании в вожаке команды.

Егор Петрович рассказал, как он, молодой инженер, только после института, пришел работать в конструкторское бюро, которым руководил замечательный дядька. Он вдохновительно говорил о том, что научно-технический прогресс спасет мир, и молодому конструктору Зайцеву выпала уникальная роль быть на острие прогресса.

– И поручил мне проект изделия, назовем его стукало. Я вкалывал как проклятый, горел, пылал, ночей не спал. А потом затопило подвал, где был архив, молодежь из разных отделов послали на ликвидацию. В подвале я обнаружил целый шкаф с чертежами стукал. Бюро было отстойником, синекурой для бездарей, изображавших полезную деятельность. Молодым, зеленым и честолюбивым поручали стукало, чтобы постепенно превратить в себе подобных или дать под зад с дурной характеристикой в придачу. Я получил и под зад, и плохую характеристику, но не утерся, а подложил мину – собрал все проекты стукал и отправил главному конструктору предприятия лично.

– Анонимно? – спросила Анна Аркадьевна.

– Почему? Подписался. Обратный адрес на бандероли.

– И только? – не поверила Анна Аркадьевна.

– Нахамил слегка, – хохотнул Егор Петрович. – Вложил в бандероль сборник произведений Салтыкова-Щедрина.

У Анны Аркадьевны была своя история. Она входила в группу, которая готовила постановление министерства о работе с одаренными детьми. Планов было громадье, энтузиазм зашкаливал, руководитель группы казался настоящим вожаком, за таким в огонь и в воду, в разведку и в космос. А потом ему в высоких кабинетах сказали несвоевременно, он тут же поднял руки и взял под козырек. В дальнейшем оказалось, что этого ловкого манипулятора интересуют лишь собственный карман и продвижение по карьерной лестнице.

– Никаких писем я не писала и бандеролей не отправляла, – говорила Анна Аркадьевна. – Встречаясь с этим человеком, не подаю ему руки.

– Если бы вы знали, с каким количеством ничтожных личностей мне приходится мило раскланиваться!

– Трудно подобрать сравнение краху невоплощенных идей. Точно на утро после свадьбы прекрасный жених, ставший мужем, заявляет: «Марш готовить мне завтрак, стирать мое исподнее, чистить мои сапоги! Знай место!»

– Или, – подхватил Егор Петрович, – еще вчера прекрасная невеста, сотканная из воздуха и солнечных струй, заявляет: «Все! Можно больше не краситься и трескать пирожные от пуза».

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. В их разговорах супруги были священными объектами, не подверженными критике или любому другому обсуждению. А тут прорвалось, поэтому смешно.

– Я просто привела сравнение, – все громче смеялась Анна Аркадьевна. – Это не имеет никакого отношения…

– У меня тоже не имеет, – согнулся от смеха Егор Петрович.





6




Звонок из Кисловодска раздался, когда Илья Ильич ходил обиженным благодетелем и разговаривал сквозь зубы только по существу бытовых проблем. Лёня по телефону, на вопрос мамы хорошо ли тебе с Иваной, неожиданно огрызнулся: мы живые люди, а не бездушные куклы. Вызвал у Анны Аркадьевны поток тревожных мыслей. Милые бранятся – только тешатся, общеизвестно, а вдруг так бранятся, что Лёня получит стойкую прививку от семейной жизни? Любаня ночевала дома, целовала их по утрам, вечерами ее не дождаться. Крутилась белкой в неведомом колесе. Бурлит, активна, одежду разбрасывает. Примеряя наряды у зеркала, одновременно говорит по телефону и хохочет. Твоя дочь весела и на подъеме. Завидно и хочется чуть-чуть отхватить ее счастья, оно же через край. Наверное, те же чувства были у матери восемнадцатилетней Анны Аркадьевны и выражались они в том, что мама лезла, докучала с вопросами, точно хотела присосаться под предлогом материнской заботы.

Поэтому Любаня не поняла фразу Анны Аркадьевны:

– Радуюсь за тебя бескорыстно.

– А что с меня можно взять? – удивилась дочь.

Егор Петрович отбыл в двухнедельный отпуск. Когда он сказал, что вымотался и стал похож на свое фото в паспорте – верный признак того, что надо сменить обстановку, выспаться, изнурить себя бездельем, прочитать пяток легких книжек или пару умных, – Анна Андреевна почему-то расстроилась, хотя и не подала виду. Сказала, что к людям, прочитавшим «Улисс» Джойса и «Пирамиду» Леонида Леонова, относится с глубоким уважением. Это была чистая правда и маленькая спонтанная месть за то, что он ее бросает. Месть непонятная, ведь долгие перерывы в их общении случались и раньше.



Поговорив с кисловодским Юрой, Анна Аркадьевна нажала «отбой» и неожиданно произнесла вслух фразу на испанском – локэмэфальтаба.

Лет десять назад на международном гуманитарном конгресс была секция педагогики. Международность ограничивалась республиками бывшего СССР, пока не пришло письмо от мексиканского педагога, пожелавшего участвовать. Педро Рамирес, конечно, слышал про российские холода, но решил, что в сентябре их никак быть не может. Он прилетел в тонких лакированных полуботиночках и в легкой кожаной курточке. Как назло, в тот год золотой осени, бабьего лета не случилось. Лили дожди, сыпал снег, ветры оборвали едва начавшие желтеть листочки, по ночам примораживало. Переводчица, приставленная к Педро Рамиресу, встретила его в аэропорту и поселила в гостинице. Утром, направляясь к иностранному гостю, девушка поскользнулась на улице, упала, сломала ногу и попала в больницу. Рамирес, не дождавшись утром переводчицы, отправился на такси, в котором забыл свой портфель с докладом, прочими бумагами, главное – с бумажником и паспортом. О! Это было только первое звено в цепи несчастий этого абсолютно идеального бедоносца, которого пришлось опекать Анне Аркадьевне. Ночью залило гостиничный номер Педро, причем капало точнехонько в его раскрытый и почему-то не разобранный чемодан. Все вещи, включая нижнее белье, были испорчены, а туфельки его раскисли еще накануне. Вдобавок он простудился да и не мог отправиться на конгресс в пижаме – единственном сухом предмете одежды. Вечером, заглянув к иностранному коллеге в гостиницу, Анна Аркадьевна приняла решение перевезти его к себе домой. У Педро был жар, он кашлял, хрипел и даже, похоже, плакал перед приходом Анны Аркадьевны. Маленький, худенький, несчастный, больной, без денег и документов, за тысячи верст от родного дома в холодной суровой стране – как такого бросишь? Они общались на английском, который у обоих был не блестящим, акценты же столь разнились, что они лучше понимали друг друга с помощью жестов. Одежда Педро еще не вернулась из стирки-химчистки, что дало повод Анне Аркадьевне устроить разнос главному администратору. Пригрозить международным скандалом, который случится, когда у них в гостинице умрет зарубежный ученый мирового уровня. В итоге им выделили микроавтобус, кучу одеял и сотрудника службы охраны.

Когда охранник на руках, как младенца, внес в их квартиру закутанного в одеяла Педро, муж и дети оторопели.

– Это кто? – спросил Илья Ильич.

– Мой мексиканский коллега, – ответила Анна Аркадьевна.

Прибывший врач диагностировал трахеит, На следующий день – бронхит, через день – ларингит. Педро лечили народными средствами и антибиотиками. Он бесконечно благодарил сеньору Анну и ее семью, но было похоже, что не верит в свое благополучное возвращение на родину.

Детям Анны Аркадьевны в Сказе о том, как сеньор Педро у нас жил более всего нравился эпизод с его вернувшимся из химчистки гардеробом. Одежда, за которой отправилась в гостиницу Анна Аркадьевна, была упакована в полиэтиленовые пакеты, но что-то заставило Анну Аркадьевну проверить содержимое. Даже если не брать во внимание расцветку трусов (красные женские губки, словно трусы зацелованы), по размеру они были великоваты. Представить, что Педро заявится на конгресс в галстуке с голой красоткой, в эротичном изгибе прикрывающей свои прелести? И зачем ему женский бюстгальтер с отверстиями для сосков? Насквозь простуженный сеньор Рамирес вряд ли и в добром здравии был матерым эротоманом. Анна Аркадьевна позвонила Любане, дежурившей у больного, описывала детали гардероба, Любаня переводила на английский Педро. Он испуганно краснел, мотал головой, а когда дошло до бюстгальтера, накрыл голову одеялом и затрясся.

– Мама, – прошептала дочь, – он, кажется, не смеется, а плачет.

– Так! – повернулась к ухмыляющейся администраторше Анна Аркадьевна. – Только что мы едва не довели человека до инфаркта. Прекратите говорить, что вы и не такое видали! Сейчас я это, – она потрясла в воздухе галстуком и лифчиком, – забираю, везу домой и вызываю телевидение. Мы представим ученому с мировым именем данные наряды под светом кинокамер и расскажем о сервисе в вашей гостинице. Администраторша схватила вещи и рассыпалась в обещаниях все исправить.

Кончилось все хорошо. Портфель с паспортом, бумагами, бумажником со всей наличностью таксист, оказывается, отвез в мексиканское посольство. Из гостиницы доставили настоящую одежду Педро и в качестве компенсации за моральный ущерб – бутылку дорогой водки, баночку икры и большую матрешку.

В аэропорт Педро Рамиреса, еще не выздоровевшего полностью, привезли в пуховике Ильи Ильича, лисьей шапке-ушанке Лёни и в зимних сапожках Любани, подошедших по размеру. После регистрации Педро снял утепление и переобулся в новые ботинки. Анна Аркадьевна и Илья Ильич смотрели, как он удаляется, слегка косолапя, потому что ботинки, самые маленькие из найденных в мужском отделе магазина (Анна Аркадьевна говорила, что надо покупать в «Детском мире», не послушались), были велики. Педро оглядывался, махал им рукой, прижимал руки к сердцу, они махали в ответ.