Дом учителя

Когда он скрылся из виду, Илья Ильич сначала тихо, а потом в голос расхохотался:

– Ничего себе мужик на конгресс в Россию съездил!

После каждого несчастья (потеря документов, залив, бронхит, «зацелованные» трусы) Педро твердил: «Локэмэфальтаба! Локэмэфальтаба!» Анна Аркадьевна полагала, что это нечто вроде: «Черт подери!» Потом выяснила у знающих испанский, что дословный перевод: «Только этого мне не хватало!»



Ей сейчас не хватало только Юры из Кисловодска!

Он пересдал ЕГЭ, получил высокие баллы. Уверен, что поступит в университет на бюджет. Но стипендии на жизнь не хватит, а мама ему помогать не может. Поэтому он хочет приехать в Москву заранее, поработать, тут заработки не в пример кисловодским, накопить денег и найти подработку, которую можно совмещать с учебой. Спросил, можно ли остановиться у Анны Аркадьевны, и, не дожидаясь ее согласия, попросил продиктовать адрес. Она продиктовала.

Анна Аркадьевна мельком подумала, что в Кисловодске снимала жилье за плату, а брать деньги с Юры она никогда бы не согласилась. Он и не предложит: Юра из тех, кто идет к цели кратчайшим, читай – выгодным, путем, без оглядки на чувства, тайные обиды попутчиков, этот путь ему расчищающих. Эгоцентричность гениев – их общеизвестное качество. Хотя гениальность Юры под большим вопросом. Сколько есть и было молодых людей, свершивших единственный порыв – написавших одну книгу, одну-две картины, сделавших перспективное, но только одно изобретение или открытие. Все это благодаря способностям плюс молодости, которая сама по себе талантлива. Чтобы с мощного старта бежать и дальше в хорошем темпе, требуется колоссальная работа над собой, громадная воля и честолюбие, направленное внутрь, на себя.

Юра, за несколько месяцев вызубривший школьную программу, конечно, умница, ее долг помочь мальчику, как бы в дальнейшем ни сложилась его судьба. Но поселить мальчика у себя никак нельзя. Во-первых, у нее Любаня. Юра – ходячий излучатель мужского обаяния, чего доброго дочь в него влюбится. Во-вторых, муж. Он нет-нет да и вспомнит ей мальчика из Кисловодска, с которым ты за пивом ходила. Иного выхода, как снять комнату для Юры, сказать, что это жилье близких знакомых (дальних родственников), Анна Аркадьевна не видела. Слышала, что комната в Москве – от пятнадцати до двадцати тысяч рублей. Дорого ей обойдутся кисловодские беседы! За четыре месяца – восемьдесят тысяч! Незаметно их стянуть из семейного бюджета проблематично. И сколько вранья! Мало того, что скрывает свою дружбу с Зайцевым, так еще будет умалчивать про мальчика, сочинять, что одолжила деньги коллеге.

Анна Аркадьевна представила, как она честно рассказывает мужу о Юре. Все, что скажет в ответ Илья Ильич, будет справедливо, разумно и логично. Никакой посторонний мальчик ему тут не нужен, от своего только избавились. С какой стати они будут платить за молодого здорового лося, а не пускать заработанное на насущные (читай – дачные) нужды? Да хоть набивать мошну! Анна Аркадьевна промямлит, что мы в ответственности за тех, кого приручили. Илья Ильич скажет, что это про животных, а люди – венец творения. Поэтому матери бросают новорожденных младенцев, девушки насмехаются над влюбленными в них юношами, наркоманы обворовывают родителей, а молодые люди, ты сама говорила, массово залегают на диваны вместо того, чтобы заботиться о семье. И еще муж добавит, что некоторые молодые люди, условно женатые, не будем показывать пальцами, не могут найти пяти минут, чтобы позвонить тоскующей матери. Анна Аркадьевна вспылит, очередной раз потребует оставить Лёню в покое, скажет про моральный долг – помочь Юре осуществить его мечту. Илья Ильич тут же напомнит ей, что на его мечту она чихала… И жизнь их станет мирнее и мирнее.

В детстве Лёня и Любаня нередко дрались. Сын был сильнее физически, а дочь отлично кусалась и царапалась. Когда Илья Ильич был на дежурстве, Анна Аркадьевна, задерживаясь вечерами, звонила домой, спрашивала:

– У вас все в порядке? Мирно?

– Всё мирнее и мирнее, – отвечал запыхавшийся сын.





7




В дверь позвонили.

«Хорошо бы Дед Мороз, – подумала Анна Аркадьевна, направляясь в прихожую. – Вернее, летний чудо-производитель, который легким щелчком пальцев разрешит все мои проблемы или хотя бы часть из них. В старости, как в детстве, отчаянно хочется, чтобы кто-то добрый и волшебный тебе помог. Дети верят в сказку, а старикам надоело сражаться с былью».

За порогом стояла соседка Ольга. Поздоровавшись, протянула баночку:

– Сливовое варенье, как вы любите, с косточками.

– Проходите, Оля, попьем чайку, если вы не торопитесь.

Она не торопилась. Когда Ольга заявлялась к соседке, было два варианта развития событий. Анна Аркадьевна принимала подарок (только домашние консервы), благодарила и извинялась, что не может пригласить, занята или торопится. Второй вариант – с приглашением на чаепитие. Первый вариант мог перетечь во второй, если без слов Ольга будет изображать кручину, а непроизнесенные слова легко угадывались мне ТАК надо с вами поговорить! Нынче кручины не наблюдалось. Напротив, Ольгу распирало от какой-то радости. Ей было невдомек, что, гостеприимство Анны Аркадьевны объяснялось корыстью: «Не Дед Мороз, конечно, но может помочь в поиске комнаты для Юры».

Из всех тематик, содержаний бытовых разговоров Анна Аркадьевна более всего любила, когда один человек хвалит другого. Мы можем долго и нудно перечислять нанесенные кем-то обиды, несправедливости, давать отрицательные характеристики и делать пространные выводы о человеческой подлости, а хорошее всегда кратко: порядочный, честный, добрый. Если сбросить со счетов тосты на юбилеях, то искренне и долго, самые лучшие слова говорят о человеке на его поминках. Очень вовремя для усопшего.

Ольга рассказывала про автомобиль, который ее сын Петька купил жене Марине, про коттедж, который он выстроил в Подмосковье, про ненаглядную внучку с ангельским именем Серафима, которая носится как чертик по комнатам и лестницам. Между Ольгой – молодой женщиной четвертьвековой давности с сыном-дебилом и этой счастливой бабушкой была такая же разница, как между злой нищенкой и умиротворенной королевой-матерью.

Описывая коттедж, Ольга похвасталась его главным достоинством:

– Пять сортиров!

Анна Аркадьевна удивленно вскинула брови, и Ольга пояснила:

– Не как у того нового русского, помните, вы рассказывали?

Анна Аркадьевна не помнила, но это вполне могло быть. В грязно-пенистую пору зарождения рыночных отношений они ездили на родину Ильи Ильича. Его одноклассник, выбившийся в новые русские, затащил в свой новый дом. Участие архитектора в строительстве не просматривалось. Трехэтажный барак – бетонная коробка с окнами. Подобное здание могло быть конторой, жилым домом на несколько семей или тюрьмой (решетки на окна). Единственная ванная комната на первом этаже, а в туалет надо было ходить на улицу, по доскам, положенным в грязь, в кусты, к вонючей будке. При этом в многочисленных комнатах стояла раззолоченная мебель с парчовой обивкой в цыганском вкусе.

– Оля! Я очень рада за вас и за Петю. Вы заслужили всего того, что он добился.

– Только вам благодаря вечной памяти…

– Я еще жива, – перебила Анна Аркадьевна. – Хотела попросить у вас совета или обратиться с просьбой, не знаю, как точнее сказать. В Кисловодске, благодаря вашей протекции, я жила у очень хорошей женщины. Ее сын замечательный талантливый мальчик…

Анна Аркадьевна, с удовольствием преувеличивая достоинства Татьяны Петровны и Юры (надо чаще и больше говорить доброе о людях), поделилась своей заботой – найти на несколько месяцев комнату для Юры, желательно не очень дорогую.

И тут раздался неслышный щелчок пальцев чудотворца, невидимый взмах волшебной палочки.

– Пусть безденежно у меня в квартире живет, – сказала Ольга. – Цветы будет поливать. Мне не наездиться, а Петька по дизайну не хочет горшки перевозить на дачу, а соседка из семнадцатой квартиры, очень хорошая женщина, то перельет, то засушит, а пианистка из девятнадцатой все время гастролируется, Марь Ванна с третьего этажа через день невралгируется – думает инфаркт, «скорая» приезжает, оно невралгия, а Лена с пятого этажа…

Оля прошлась по соседям, не упомянув Анны Аркадьевны. Без умысла или упрека, искренне считая, что обращаться к Анне Аркадьевне с подобной просьбой цветы в горшках поливать – не по чину, не барское это дело.

– Еще чаю? – предложила Анна Аркадьевна, у которой гора свалилась с плеч.


«Камень с души, – думала, Анна Аркадьевна, – это про проблемы морально-нравственные, гора с плеч – про материально-бытовые. У нас трудности все какие-то монолитные».

Ольга активно приглашала в гости посмотреть их загородный дом. Анна Аркадьевна говорила, что с удовольствием бы, но Илью Ильича сейчас и до конца сельхозпериода с дачи на аркане не вытащить.

– Он у вас такой видный мужчина, – уважительно сказала Ольга. – Когда форменный (надо полагать, в военной форме), даже робость берет и живот втягивается. А когда видишь, как идет по-простому и в пакете саженец, так сразу человечный.

– И живот не втягивается? – рассмеялась Анна Аркадьевна.



Утром следующего дня за завтраком, подлизываясь к мужу, она смешно рассказывала о том, что, по мнению соседей, полковничьи погоны делают его бесчеловечным и вызывают желание взять под козырек. Илья Ильич пожал плечами и принялся за яичницу. Нарыв еще не созрел, поняла Анна Аркадьевна, давить бессмысленно. Но муж все-таки испытывал легкую неловкость за свою холодность, и на этой волне информация Анны Аркадьевны: из Кисловодска приезжает сын женщины, у которой она квартировала, будет жить у Ольги – проскользнула листочком по быстрой воде.

Илья Ильич лелеял свою тающую обиду, Любаня, взлохмаченная, невыспавшаяся, в халатике поверх ночной рубашки, зевала так, что кусочки бутерброда вываливались изо рта. Она могла бы поспать еще ЦЕЛЫХ ДВАДЦАТЬ МИНУТ, ей к десяти. Но она, Любаня, послушная дочь, а мама твердо постановила: если мы семья, то должны проводить вместе хоть какое-то время. Регулярно, ежедневно. Обеды, включая воскресные, а также ужины из-за твоей бурной светской жизни отменяются, и никто не собирается тебя неволить, но завтраки – будь любезна.

– Аня! – хмуро попросил Илья Ильич. – Пусть ребенок еще полчаса поспит.

– Хорошо, – легко согласилась Анна Аркадьевна. – Ты опоздаешь и будешь ее сторожить или я?

– Все нормально! – встрепенулась дочь. – Я в порядке, пулей в ванну…

– Иди уж, подреми, – смилостивилась Анна Аркадьевна.

Умчалась, и в кухне словно пригасили свет.

– Она у нас необыкновенно прекрасная девочка, – тихо сказала Анна Аркадьевна.

– Очень добрая, – с сентиментальным вздохом подтвердил Илья Ильич, – умная и никогда не врет.

Анна Аркадьевна, подавив ухмылку, посмотрела на мужа:

– Правда хорошо, а счастье лучше.



Позвонила Ивана и пригласила Анну Аркадьевну на показ одежды начинающего и очень интересного дизайнера. Анна Аркадьевна напряглась.

Много лет назад, когда они с Ильей поженились, ее свекровь напутствовала молодую невестку:

– Заруби на носу! Никогда не жалуйся мне на сына! Не рассказывай, какой он такой и сякой. Не хочу знать. Сами разбирайтесь.

В тот момент Анна Аркадьевна не думала жаловаться, напротив, хотелось превозносить Илью до небес. После слов свекрови расхотелось, выглядело бы как подхалимаж. В последующем она ни разу не заикнулась о каких-либо семейных трениях, ссорах, обидах. Дистанция, которую в их отношениях установила свекровь, со временем стала выгодна Анне Аркадьевне. Потому что дистанция – это два далеко стоящие барьера, кричать из-за которых нелепо. Я к вам не лезу с личными горестями, а вы не докучайте мне со своим нытьем. Так прямо Анна Аркадьевна не говорила, но свекровь была умной и гордой женщиной, отлично знала, что барьеры давно превратились в каменные заборы по пояс, за которыми надо сидеть и не скулить. Возможно, она и пожалела, что сама первые камни в фундамент забора положила, да прошлого не воротишь. Если ты не хочешь, чтобы кто-то распахивал перед тобой душу, то будь готова к тому, что и твои горести воспримутся как неуместное откровение. Свекровь обожала внуков, Лёня и Любаня обожали бабушку – этого оказалось достаточно для мирных необременительных отношений.

И вот теперь, отправляясь на встречу с Иваной, Анна Аркадьевна думала, как хорошо было бы сказать девушке: «Не жалуйся мне на Лёню! Я знаю про его триста тридцать три недостатка, не хочу добавлять к ним еще сто двадцать семь. Он мой единственный сын. Я не стану его любить меньше, даже если он грубит тебе по утрам (спросонья он грубил и мне, прилети ангел небесный, досталось бы и ангелу), даже если он грязнуля и неряха, даже если он периодически блажит и сам не знает, почему блажит. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я перевоспитала сына? Поздно».

Так или примерно так рассуждала и свекровь Анны Аркадьевны, навсегда ее оскорбив. Надо учиться на чужих ошибках. Но что ж они такие соблазнительные?



Анна Аркадьевна впервые присутствовала на показе одежды, и наряды не произвели на нее впечатления, она их попросту не замечала, потому что была поражена худобой девушек-манекенщиц. В телевизоре и на фото они выглядели много краше. По подиуму с каменными отрешенными лицами вышагивали мученицы ГУЛАГа. У Солженицына в «Архипелаге» описываются изможденные женщины-заключенные, у которых выше коленей так мало плоти, что образовался просвет, куда овечья голова пройдет и даже футбольный мяч. Модные наряды в большинстве представляли собой обтягивающие брюки-лосины и курточки. Анна Аркадьевна все таращилась на «футбольный» просвет. А груди! То есть их отсутствие! У Анны Аркадьевны такие припухлости были в двенадцать лет. Вспомнить бюст Вали Казанцевой. Гимн женской плоти. Бедные девочки. На подиум, конечно, кого попало не выпустишь, коротконогой толстушке тут делать нечего. Модель должна быть особенной, как… как Ивана.

– Тебе не предлагали стать манекенщицей? – тихо спросила Анна Аркадьевна.

– Много раз предлагали, – шепотом ответила Ивана, – с условием, что я похудею на пятнадцать-двадцать килограммов.

– Ужас! Ни в коем случае! – воскликнула Анна Аркадьевна, и на нее зашикали.

После просмотра они зашли в кафе. Анна Аркадьевна разразилась гневной филиппикой о женской эксплуатации, с ходу отметя возможные аргументы, вроде того, что девушек никто не неволит. Если общество ставит женщину в такие условия, что для получения денег, известности, славы она должна уродовать свое тело, то это и есть самая настоящая изощренная эксплуатация.

Ивана покивала и тут же спросила:

– Вам не кажется, что в стремлении женщин к красоте изначально заложено издевательство над своим телом, вплоть до уродства? В девятнадцатом веке затягивались в корсеты, теряли сознание, у беременных случались выкидыши. В наше время женщины делают болезненную эпиляцию, татуаж бровей и губ, жуткие пластические операции, травят волосы химической завивкой и доводят себя до анорексии. И всегда, во все века был макияж – желание приукрасить лицо хоть свекольным соком, хоть рисовой мукой, то есть уйти от естественности, иметь другое лицо.

– Не хочешь ли ты мне сказать, что во всем виновато желание нравится мужчинам?

Ответ Иваны ее поразил. Думала, что девочка станет говорить о природном зове, о гормонах, которые затмевают сознание, о биологических часах, которые денно и нощно бьют – надо рожать, ты хочешь рожать, ищи самца, строй гнездо.

– Думаю, что мужчины по большому счету тут ни при чем. В Китае несколько веков девочкам бинтовали ноги начиная с пятилетнего возраста. Для мужчин вид крохотной, десятисантиметровой ножки-лотоса был сильнейшим сексуальным возбудителем и предметом поэтического восхваления. Правда, ножки в туфельке. Без обуви это уродство – зрелище не для слабонервных. В Европе носили платье с откровенным до крайности декольте, но прятали ноги. Подсмотренная щиколотка доводила до безумства, а грудь так себе котировалась. Потом бюст прикрыли и задрали юбки. Подозреваю, – заговорщицки подмигнула Ивана, – мужчинам можно внушить, что угодно. Десятисантиметровую ступню, полуметровую шею, кольцо в носу или квадратную попу.

– Потребительский вкус требует формирования? А если попробовать сделать модным богатый духовный мир?

Они несколько секунд смотрели друг на друга и расхохотались.

Потом говорили о книгах, выставках, театре, кино. Ивана была начитана, следила за искусством и обладала той независимостью суждений, которая не связана с утомительной и раздражающей критикой всего и всех. Анна Аркадьевна призналась, что в ее годы боялась пойти против общего мнения. Например, она терпеть не может Одессу, бывала там дважды, и оба раза жемчужина у моря вызывала чувство дискомфорта, напоминающее брезгливость. Точно попала на шумный базар, где соревнуются в вульгарном остроумии невежественные торгаши. И как же была счастлива прочитать в воспоминаниях Лидии Чуковской об отце, одессите, что он называл этот город фабрикой пошляков. Точно получила индульгенцию, спряталась за спину Корнея Ивановича и теперь, выглядывая из-за его плеча, может откровенно высказываться.

– Я не люблю Высоцкого, – сказала Ивана.