Дом учителя

– Нет! Твои мальчики, Андрей, никогда, никому, ни в какой ситуации не станут рассказывать про плохих папу и маму. Это ниже их достоинства.

– Воспитанного без моего участия? – Андрей шмыгнул носом, опять предавшись самобичеванию.

Наверное, ему хотелось, чтобы Анна Аркадьевна принялась разубеждать, говорить что-нибудь утешительное, вроде того, что многие качества закладываются в детстве. Однако ей претило и врать, и резать правду. Она считала, что мальчики Казанцевы, Игорь определенно, Миша под вопросом, стали такими, какими ей показались, не благодаря, а вопреки.

– Ты давно видел Валю? – спросила она. – Вы общаетесь?

– Очень давно не слышал и не видел. Свят, свят, благодарение Всевышнему!

Анне Аркадьевне не понравилось, как Андрей брезгливо открестился. Валю нельзя просто выдернуть из их прошлого, из их молодости, значит – из взросления детей, которые были по сути общими. Забавные воспоминания, которым Андрей предавался вначале, могли быть просто игрой на публику.

Он опять стал говорить про свою новую семью. Не догадывался, не предполагал, не мечтал, что дом может быть теплым, отношения ровными, без надрывов, диких ссор и бурных примирений. Конечно, у них есть сложности, проблемы, как без них, но в целом он счастлив. Пусть Аня не думает, теперь он не будет по-настоящему счастлив, пока с сыновьями все не войдет в нормальное русло.

– Я не твоя ходячая совесть! – жестко произнесла Анна Аркадьевна. – Здравствуй, Андрей Казанцев, пришла тебе напомнить о себе. Уволь!

– Ты разбудила мою совесть. Спасибо тебе!

– Перестань! Пафос пригаси. Дело житейское. Побывала у двоих детей, заметила неполадок, поспешила тебе, по старой дружбе, донести. И ты бы, я уверена, например, обнаружив, что Илья завел шуры-муры с какой-нибудь молоденькой девицей, пришел бы и честно открыл бы мне глаза.

– Я… пришел бы? Открыл?

Испуганное замешательство Андрея было настолько потешно, что Анна Аркадьевна рассмеялась.

– Все так же проказница! – погрозил он ей пальцем. И, точно в отместку за свой смешной испуг, заговорил о бывшей жене. – Всегда удивлялся твоей дружбе с Валей. Вы могли болтать ночи напролет, до рассвета. Я видел, что ты ее любишь. Значит, было за что. И, возможно, Валя права, я кругом никчемный дурак, червяк и примитивная личность, а она вся из себя сокровище, раз Аня Павлова в ней души не чает.

Еще не хватало, чтобы она, Анна Аркадьевна, с ее так называемой монументальной добродетельностью была ответственна за семейную жизнь Казанцевых!

Анна Аркадьевна вдруг произнесла то, что никак не собиралась говорить. Она много лет назад дала обещание Вале, что не будет нападать на Андрея, вообще затрагивать эту тему. Плюс Илья Ильич решительно предостерегал: Не вмешивайся в чужую семейную жизнь!

– Не строй из себя жертву, Андрей! Ты бил жену!

– Я? Бил? Ты верила всему, что она говорила?

– Скажешь не было?

– Было, – сморщился Андрей, – два или три раза. Аня! Мне противно рассказывать, что она сама… провоцировала, напрашивалась. Это… это связано с ее сексуальными заморочками…

– Не хочу слышать!

– А я не хочу рассказывать, вспоминать! Если ты считаешь меня подлецом, пожалуйста! Уродом – на здоровье!

Он разозлился, и Анна Аркадьевна пошла на попятную:

– Ладно, кто старое помянет… Путь оно быльем порастет. Лучше я тебе расскажу, каким заядлым дачником стал Илья. Он всегда любил физический труд на свежем воздухе. Учитывая его отличные интеллектуальные способности, профессию и способ, которым он зарабатывал на жизнь, – кабинетный, это говорит о многогранности его натуры. Но, Андрей! Этот устроитель земель русских трудится по четырнадцать часов в день!

– Ты-то сама огородными забавами не увлекаешься?

– В меру, если не сказать чуть-чуть.

– У нас ситуация с точностью до наоборот. Жена – фанатка дачи, я же в детстве и юности столько лопатой напахался у бабушки в деревне, что на всю оставшуюся жизнь хватило. Лучше куплю картошку втридорога, чем буду ее сажать, полоть, окучивать, выкапывать. Но, как честный подкаблучник, я, конечно, на даче вкалываю. И думаю: «Труд сделал из обезьяны человека. А теперь не пошел ли процесс вспять?»

– Прекрасная мысль! – рассмеялась Анна Аркадьевна. – Обязательно ее до Ильи донесу.

– Без ссылки на источник мудрости!



Встреча с Андреем Казанцевым вдохновила Анну Аркадьевну. Кроме того, она разгадала, почему оказалась у Казанцевых-детей.

– Любаня и Лёнька еще те секретчики, – говорила Анна Аркадьевна вечером мужу по телефону. – Они точно просчитали, что если мне подсунуть одинокую молодую мать с двумя близнецами, то я займусь ее судьбой. Как тебе это интриганство?

Анна Аркадьевна рассуждала о том, что если Андрея Казанцева, отца-дедушку, выражаясь на языке наших детей, пробило, то мама-бабушка тем более должна откликнуться. Валя отлично умеет малой кровью, небольшими усилиями создать видимость участия. И это участие ценят гораздо больше, чем неустанную заботу другого, самоотверженного человека. Валя, конечно, не потратит ни времени, ни денег на невестку и внуков, но даже короткое общение с ней может стать для Ани вдохновительным.

– Задурит девочке голову, как тебе дурила?

– Илья, эта ситуация как по Пушкину. Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад.

– Ты все-таки не рассчитывай, что с этой гнилушкой Валей прокатит так же легко, как с Андреем, – предостерег Илья Ильич.

– Мне от нее ничего не нужно. Только успокоить собственную зудящую совесть. Пусть живут, как хотят, флаг в руки и перья в…

– В задницу?

– Фу, как ты бываешь вульгарен! Это все сельское хозяйство! Работа на земле провоцирует эмоциональную скудость выражений, их экспрессию, в коей самые жесткие – бранные выражения. Перья для легкости полета вставляют в уши!


– Ты сейчас с кем разговаривала? Мы люди простые. Вот сегодня для отхожего места яму копал.

– Зачем, у нас же туалет в доме?

– Далеко бежать, участок-то теперь не маленький. Ань, ты меня услышала?

– Про отхожее место?

– Почти. Не жди, что второй раз прокатит так же легко.



Анна Аркадьевна не позвонила Вале, отправилась к ней без предупреждения.

Неделю или десять дней назад Анна Аркадьевна вытащила из почтового ящика записку от Вали.

«Бросилась к тебе как в “скорую помощь”. Ты меня спасала много раз. Я подлая эгоистка, наверное. Или точно. Плохо соображаю. Приезжай ко мне!»

Ниже был ее адрес.

«Про ”скорую помощь” – это лыко в строку», – подумала тогда Анна Аркадьевна. Ее коллега со слов мужа, врача «скорой», рассказывала, что на каждой станции есть свои бабульки Марьванны, которые вызывают «скорую» через день, потому что давление и в груди жмет. Им говорят, что все машины на вызовах, приняли ли вы таблетки, позвоните через час, если давление не упадет. Чертыхаясь, врач все-таки отправится к Марьванне. Если старушка преставится, а было три вызова от нее – намылят шею так, что позвонки наружу.

Анна Аркадьевна никаких кар за игнорирование крика о помощи получить не могла. Гадать не требуется: Валю то ли бросил этот ее Тофик? Салик? То ли его в турма пасадили, то ли официальная семья взбунтовалась, то ли мулла к порядку призвал. Баха, его звали Баха, приказал долго жить, в переносном смысле, а не в кладбищенском.

Записка испортила настроение Анне Аркадьевне, потому что ехать к Вале она не собиралась. Это было все равно, что откликнуться на приглашение посетить капкан. Валя после свидания в Кисловодске опять вознамерилась ставить на Анну Аркадьевну капканы и раскидывать сети. Как ни оправдывайся, мол, это было уже много раз, проходили, знаем, Анна Аркадьевна оказывалась немилосердным человеком. Точно захлопнуть дверь перед нищенкой. Даже если ты точно знаешь, что впусти нищенку в дом, через некоторое время она будет сидеть в кресле, дымить сигаретой, потягивать чай, а ты носиться вокруг нее с подносами. Однако, не впустив, ты чувствуешь себя подлой эгоисткой. Анна Аркадьевна подобные чувства не хотела переживать, а Валя их настырно вызывала. Ложка дегтя в бочке с медом превращает содержимое бочки в отвратительную субстанцию. Их прошлая дружба – мед – отравлена вынужденной бессердечностью Анны Аркадьевны.

Теперь ситуация изменилась. Анна Аркадьевна постарается свести до минимума обсуждения коварного Бахи, проговорит общие слова утешения и поведет речь о главном, о детях и внуках Вали. Будет говорить кратко, пресечет попытки Вали войти в положение, сошлется на занятость и быстро уйдет. Может не отпускать такси? Отбарабанить урок и смыться? Нет, это совсем уж грубо.



Валя жила в таунхаусе – длинном двухэтажном доме, порезанном как пирожное на кусочки – отдельные квартиры с изолированными входами, то есть без общего подъезда. Когда Анна Аркадьевна видела таунхаусы, всегда вспоминала офицерские бараки их молодости. Вот бы тогда было такое! Забывала спросить Илью, строят ли сейчас подобное жилье для военных.

Поселок был не из элитных – без внешней охраны, без КПП и шлагбаума. Еще Москва, уже Москва, Новая, присоединенная и жуткая даль. Две с лишним тысячи рублей за такси пришлось заплатить, притом что в пробках не стояли. В поселке был только один достроенный таунхаус, но явно не все квартиры заселены. Вокруг же: разной степени недостроенные дома и котлованы без признаков трудовой активности, перерытая земля, груды строительного мусора. Чистой, заасфальтированной была единственная дорога, по которой такси подъехало к Валиному дому.

Она открыла дверь на звонок Анна Аркадьевны. Красивая жизнерадостная женщина. С мокрыми, высыхающими после душа волосами, в небрежно запахнутом на голое тело шелковом кимоно с драконами. Ни следа безутешного горя или отчаяния.

– Аня, ты?

– Валя, я. Вы писали, мы читали, приехали. Здравствуй! Можно войти?

– Конечно, проходи! – Валя изобразила гостеприимную улыбку, как выдавила засохшую пасту из тюбика.

Анна Аркадьевна шагнула в холл-прихожую. В нем должны были иметься, но не наличествовали две двери – на кухню и в гостиную. Из прямоугольных проемов для не вставленных дверей клубилась засохшая монтажная пена. Даже по этому тесному кусочку жилья можно было судить, что все тут недоделано, что въехали сюда по нужде. Из холла поднималась лестница на второй этаж.

По лестнице спускался Юра. Кисловодский протеже Анны Аркадьевны. Тоже мокрые волосы, голый по пояс, цветастые шорты до колен.

Анна Аркадьевна приморозилась к полу, Юру пригвоздило на последних ступеньках лестницы. Они смотрели друг на друга. Все было понятно без слов. И было неважно, как она смотрит на него, как он смотрит на нее. Анне Аркадьевне следовало бы скривиться и молча уйти. Юре нужно было бы пожать плечами, повернуться и подняться по лестнице. Но они стояли и смотрели друг на друга.

Звуковое сопровождение обеспечивала Валя.

Она в полном раздрае чувств приехала к подруге Ане, той не было дома. Оставила записку, у почтовых ящиков столкнулась с мальчиком, он в ту же ячейку опускал ключи. Это были ключи от Ольгиной квартиры, вспомнила Анна Аркадьевна. Мальчик был такой несчастный, отправлялся жить в какое-то жуткое строительное общежитие в вагончиках. Кому плохо от того, что Юрочка сейчас здесь и с ней? Она говорила и приближалась к мальчику, обняла его за талию, устроила его руку у себя на плече, прижалась головой к его животу. Валин халат откровенно распахнулся, драконы, как театральный занавес, уехали в сторону, обнажились красивые Валины груди.

Валя изо всех сил давила на рычаг мощности своего гипнотического излучателя. С очаровательной шаловливой улыбкой, придерживая руку Юры на своем плече, заговорила о том, что во все времена были женщины бальзаковского возраста, которые делали счастливыми мужчин много их младше. Вспомним Францию. Диана де Пуатье стала фавориткой двадцатилетнего дофина, когда ей было сорок лет и оставалась ею два десятилетия до смерти короля. Мадам де Ментенон была няней детей Людовика Четырнадцатого и стала его тайной женой, после смерти официальной супруги, в сорок восемь лет. Прожила почти до девяноста лет, до последнего была окружена толпой поклонников. Можно еще привести примеры из близких нам времен…

– Не надо примеров, – перебила Анна Аркадьевна. – Счастье не в том, что есть такие женщины. Беда в том, что есть такие мужчины.

Юра дернулся и хотел вырваться из Валиного захвата, но передумал, в его взгляде появился вызов.

– Мальчик? Мой мальчик? – проворковала Валя, задрав голову.

– Этот мальчик не пропадет, – сказала Анна Аркадьевна.



Скандальная баба, что жила внутри Анны Аркадьевны, иногда вылезала во время ссор с мужем, по сравнению с той, что сейчас появилась на свет, была образцом воспитанности, прекрасных манер и культурной речи. Эта вторая баба не знала удержу, сыпала обвинениями, не заботясь подбором слов, даже наслаждалась, используя грубые и вульгарные. Баба-обличительница не жестикулировала, не размахивала руками, не выказывала попыток заехать по лицу своей противнице, но ее слова были хуже любых пощечин.

Валя отскочила от Юры, за ее спиной на стене висело зеркало, в котором Анна Аркадьевна видела себя – говорящую скульптуру, разевающую рот куклу, внутри которой кто-то включил магнитофонную запись с отборными проклятиями. Кукла-баба подчеркнуто ясно, едва ли не по слогам, произносила выражения вроде: гадина, мерзкое животное, подлая змея.

Оскорбления перемежались фактами, о логике Анна Аркадьевна сейчас, конечно, не заботилась, она вообще не понимала, кто говорит ее голосом, откуда взялась эта баба-кукла.

Анна Аркадьевна говорила про Мишу-наркомана. Про Игоря, который его лечил, вкалывая как проклятый, а вы с Андреем ни копеечки. Про то, что у Игоря семья, дети, твои, подлая развратная баба, внуки, а он, Игорь, – в Сибирь с Мишей, надеется вылечить брата, спрятавшись в тайге. Как будет жить твоя невестка и внуки-близнецы здесь, в Москве? Ты скачешь из постели в постель, бешеная матка покоя не дает, о лаврах французских фавориток мечтаешь. Да ты просто старая шлюха! Сексуальная маньячка. Нет у тебя ни совести, ни чести, а есть только похабный зуд между ног. Тебе жалко времени потратить на родных сыновей! Ты, возможно, единственная могла бы спасти старшего сына и облегчить непосильную ношу, которую взвалил на себя твой младший сын. Вместо этого ты снимаешь мальчиков у почтовых ящиков. Как я тебя ненавижу! Ты как та, как ее… гусеница, бабочка, жучок… ты ж у нас биолог… которая совокупляется и одновременно поедает партнера. Мужчины, женщины – в данном аспекте неважно. Ты меня столько лет жрала и впрыскивала наркотик удовольствия! Врала мне, что муж тебя бьет. Я верила. Страдала, Илья запрещал вмешиваться. Что? Что ты там вякаешь? Илья тебя давно распознал, он тебя ненавидит как нечто отвратительное и вредное, как глистов. Ты большой глист, обернутый женской плотью. Вползаешь в душу и жрешь, жрешь…

«Слишком много повторов слова “жрешь”», – сказал кто-то трезвый, проснувшийся в сознании Анны Аркадьевны. Наверное, он перегрелся и потребовал закончить выступление.