Дорога тайн

Хуан Диего знал, что лучше не смотреть вниз – он продолжал подниматься. Он уже был почти наверху, он миновал площадки для воздушных гимнастов. Он мог бы дотянуться до трапеций, но для этого надо было отпустить веревку, а он не отпустил бы ее – даже одной рукой.

Он миновал и прожектора, почти не заметив их, потому что свет был выключен. Но он невольно отметил, что лампы в направленных вверх прожекторах не горят. Прожектора должны были освещать небоходца, но также и веревочные перекладины самым ярким светом.

– Не смотри вниз, ни в коем случае не смотри вниз, – услышал Хуан Диего голос Долорес.

Должно быть, она закончила пробежку, потому что он слышал, как ее рвет. Хуан Диего не посмотрел вниз, но голос Долорес заставил его остановиться; мышцы его рук ныли от напряжения, но он чувствовал себя сильным. И он был почти у цели.

– Другое будущее! Другое будущее! Другое будущее! – кричала ему Лупе.

Долорес по-прежнему рвало. Хуан Диего понял, что они были его единственными зрителями.

– Тебе нельзя было останавливаться, – с трудом выговорила Долорес. – Тебе надо перебраться с каната на лестницу, а для этого – выпустить канат, и ты не должен задумываться об этом.

Это означало, что ему надо было отпустить одну руку, а потом другую, то есть проделать это дважды.

Об этом ему никто не говорил. Ни Соледад, ни Долорес не думали, что он уже готов к этому трюку. Хуан Диего понял, что не может выпустить канат – даже одной рукой. Он просто замер, вцепившись в толстую веревку и чувствуя, как она качается.

– Спускайся, – сказала Долорес. – Не у всех хватит смелости на этот трюк. Я уверена, что у тебя хватит смелости на многое другое.

– У тебя другое будущее, – более спокойно повторила Лупе.

Хуан Диего спустился по канату, ни разу не глянув вниз. Когда его ноги коснулись земли, он был удивлен, увидев, что он и Лупе одни в огромном шатре.

– Куда делась Долорес? – спросил Хуан Диего.

Лупе говорила прежде ужасные вещи о Долорес: «Пусть укротитель львов обрюхатит ее!» (На самом деле Игнасио так и сделал.) «Это ее единственное будущее!» – говорила Лупе, но теперь она сожалела о своих словах. У Долорес недавно начались первые месячные; может, львы и не знали, когда у Долорес началась менструация, но Игнасио знал.

Долорес бегала, чтобы избавиться от плода – месячные у нее прекратились, – но она не могла бежать достаточно быстро, чтобы случился выкидыш. У Долорес был токсикоз, из-за чего ее и тошнило.

Когда Лупе сообщила все это Хуану Диего, он спросил, не Долорес ли рассказала ей о себе, но Долорес ничего подобного не говорила. Лупе пришлось просто прочесть ее мысли.

В то утро, перед тем как покинуть шатер, Дива цирка Долорес, убедившись, что Хуан Диего спускается по канату, сказала Лупе кое-что, а именно:

– Знаешь, на что у меня не хватит смелости?.. Хотя тебе, такой маленькой всезнайке, наверное, и так уже все известно. У меня не хватит смелости на следующую часть жизни, – сказала «гуляющая по небу».

Потом Долорес вышла из шатра – она туда не вернется. «La Maravilla» останется без «гуляющей по небу».

Последним, кто видел Долорес в Оахаке, был доктор Варгас, в реанимации Крус-Роха. Варгас сказал, что Долорес умерла от перитонита – из-за неудачного аборта в Гвадалахаре.

– Этот придурок укротитель львов знаком с каким-то знахарем, к которому он посылает своих беременных небесных акробаток, – сказал Варгас.

К тому времени, как Долорес добралась до Крус-Роха, инфекция уже настолько развилась, что Варгас не смог спасти девушку.

– Сдохни при родах, манда обезьянья! – однажды сказала Лупе Диве цирка.

В каком-то смысле так и получилось; как и Хуану Диего, ей было всего четырнадцать. «Circo de La Maravilla» потерял свою La Maravilla. «Дива-цирк» потерял свою Диву.

Цепь событий, звенья в нашей жизни – то, что ведет нас туда, куда мы идем, по пути, которым мы следуем до своего конца, то, чего мы не видим, и то, что мы делаем, – все это может быть таинственным, или просто невидимым, или даже очевидным.

Варгас был хорошим врачом и умным человеком. Одного взгляда на Долорес ему хватило, чтобы узнать все: про аборт в Гвадалахаре (Варгас уже видел раньше такие результаты); про знахаря, который напортачил (Варгас знал, что этот мясник был приятелем Игнасио); про четырнадцатилетнюю девочку, у которой недавно начались месячные (Варгас знал о странной связи между исполнением «Небесной прогулки» и менструацией, хотя и не знал, что укротитель львов говорил девочкам о львах, чующих, когда у девочек идет кровь).

Но даже Варгас не знал всего. Всю оставшуюся жизнь доктор Варгас будет интересоваться львами и бешенством; он будет продолжать посылать Хуану Диего сведения о существующих исследованиях. И все же, когда Лупе задавала вопрос – когда Лупе искала ответы, – Варгас не имел никаких данных о львах.

Верный своей натуре, Варгас обладал научным складом ума – он постоянно размышлял. На самом деле его не интересовала тема львов и бешенства, но еще долго после смерти Лупе Варгас будет задаваться вопросом, почему Лупе спрашивала его об этом.

Сеньор Эдуардо и Флор умерли от СПИДа, а Лупе уже давно не было в живых, когда Варгас написал Хуану Диего о каких-то невразумительных «исследованиях» в Танзании. Изучение бешенства у львов в Серенгети подняло эти «важные» вопросы, на которые обратил особое внимание Варгас.

Источником бешенства у львов являются домашние собаки; считалось, что оно передается от собак гиенам, а от гиен львам. Бешенство у львов может вызывать болезни, но оно также может быть «тихим» (латентным). (В 1976 и 1981 годах у львов отмечались эпидемии бешенства, но при этом без заболеваний – их называли тихими эпидемиями.) Считалось, что возникновение болезни в результате бешенства зависело от наличия определенного паразита, подобного тому, какой вызывает малярию, – другими словами, лев мог распространять бешенство и при этом вовсе не заболеть; или же он мог получить вирус бешенства и умереть, если был заражен определенным паразитом.

«Это связано с воздействием данного паразита на иммунную систему», – писал Варгас Хуану Диего. В Серенгети были «убийственные» эпидемии бешенства у львов – они случались в периоды засухи, убивавшей бизонов. (Туши бизонов были заражены клещами, переносчиками этого паразита.)

Не то чтобы Варгас думал, что эти танзанийские «исследования» могли бы помочь Лупе. Ее интересовало, может ли Омбре заразиться бешенством, и если да, то может ли он заболеть. Но зачем ей это? Вот что хотел бы знать Варгас. (Какой смысл теперь разбираться с этим? – размышлял Хуан Диего. Слишком поздно было выяснять, о чем думала Лупе.)

Для льва заразиться бешенством было маловероятно даже в Серенгети, но что за сумасшедшая идея пришла в голову Лупе, прежде чем она отказалась от нее ради своей следующей сумасшедшей идеи?

А что, если Омбре заболеет бешенством? Должно быть, вот почему ей поначалу пришла на ум мысль о собаке крыш, прежде чем девочка передумала. Бешеная собака кусает Омбре или Омбре убивает и съедает бешеную собаку, но что потом? Таким образом Омбре заболевает, потом он кусает Игнасио, но что происходит дальше?

– Все дело в том, что думают львицы, – сотни раз объяснял Варгасу Хуан Диего. – Лупе могла читать мысли львов – она знала, что Омбре никогда не причинит вреда Игнасио. А девушки в «La Maravilla» никогда не будут в безопасности, пока жив укротитель львов. Лупе и это знала, потому что могла читать мысли Игнасио.

Естественно, эта причудливая логика была вне языка научных исследований, которые доктор Варгас находил убедительными.

– Ты хочешь сказать, Лупе каким-то образом знала, что львицы могут убить Игнасио, но только если укротитель львов убьет Омбре? – спрашивал Хуана Диего Варгас (всегда полный недоверия).

– Я слышал, как она это говорила, – не раз повторял Хуан Диего Варгасу. – Лупе не говорила, что львицы «могут убить Игнасио», – она говорила, что они «убьют» его. Лупе говорила, что львицы ненавидят Игнасио. Она говорила, что львицы глупее, чем сучки обезьяны, потому что львицы завидуют Игнасио и думают, что Омбре любит укротителя львов больше, чем их! Игнасио нечего бояться Омбре – укротитель львов должен бояться львиц, всегда говорила Лупе.


– Лупе все это знала? Откуда она все это знала? – каждый раз спрашивал Хуана Диего доктор Варгас.

Доктор продолжит изучение бешенства у львов. (Это была не очень популярная область исследований.)



Тот самый день, когда Хуан Диего не решился исполнить номер «Небесная прогулка», в Оахаке станет на какое-то время известен как «День носа». В церковном календаре его никогда не назовут «El Día de la Nariz»; он не станет национальным праздником или хотя бы местным святым днем. «День носа» скоро выветрится из памяти – даже из местных преданий, – но на какое-то время он обретет пусть и маленькое, но все-таки значение.

Лупе и Хуан Диего были одни на аллее между палатками труппы; в этот ранний час до первой утренней мессы было еще далеко, и в «Circo de La Maravilla» все спали.

Из собачьей палатки донесся какой-то шум, – очевидно, Эстрелла и собаки уже проснулись, – и дети свалки поспешили посмотреть, в чем причина шума. Было необычно увидеть на аллее «фольксваген-жук» брата Пепе – маленькая машина была пуста, но Пепе оставил двигатель включенным, и дети слышали, как Перро Местисо, Дворняга, лаял как сумасшедший. У открытого полога собачьей палатки рычала немецкая овчарка Алемания, не подпуская ближе Эдварда Боншоу.

– Вот они! – воскликнул Пепе, увидев детей свалки.

– Ух ты, – сказала Лупе. (Очевидно, она знала, что у иезуитов на уме.)

– Ты видел Риверу? – спросил брат Пепе Хуана Диего.

– Нет, с тех пор как вы встречались с ним, не видел, – ответил Хуан Диего.

– Хозяин свалки собирался быть на первой утренней мессе, – произнесла Лупе; она подождала, пока ее брат переведет это, прежде чем сообщила Хуану Диего остальное. Поскольку Лупе знала все, о чем думали Пепе и сеньор Эдуардо, она не стала ждать, пока они расскажут Хуану Диего, что происходит. – У Марии-монстра вырос новый нос, – сказала Лупе. – Или Дева Мария пересадила себе чей-то нос. Как и ожидалось, мнения разошлись.

– О чем? – спросил Хуан Диего.

– О чуде – есть два предположения, – сказала ему Лупе. – Мы рассеяли пепел старого носа – теперь у Марии-монстра новый нос. Это чудо или это просто чья-то работа? Как ты можешь себе представить, отец Альфонсо и отец Октавио не любят, когда слово milagro используется всуе, – сообщила Лупе.

Естественно, сеньор Эдуардо услышал и понял слово milagro.

– Лупе говорит, что это чудо? – спросил Хуана Диего айовец.

– Лупе говорит, что это одно из предположений, – сказал Хуан Диего.

– А что говорит Лупе об изменении цвета Девы Марии? – спросил брат Пепе. – Ривера очистил ее от пепла, но статуя стала гораздо смуглее, чем раньше.

– Отец Альфонсо и отец Октавио говорят, что это не наша прежняя Мария с белым как мел ликом, – сказала Лупе. – Священники считают, что Мария-монстр больше похоже на Гваделупскую Деву, чем на Марию, – отец Альфонсо и отец Октавио думают, что Дева Мария стала гигантской темноликой Девой.

Но когда Хуан Диего перевел эти слова, Эдвард Боншоу оживился – или не столько оживился, сколько осмелел, притом что Алемания рычала на него.

– Разве мы – я имею в виду церковь – не утверждаем, что Дева Мария и Пресвятая Дева Гваделупская – одно и то же? – спросил айовец. – Ну а если эти Девы одно, то цвет лица не имеет значения, верно?

– Это одно из предположений, – пояснила Лупе Хуану Диего. – Насчет цвета лица Марии-монстра также разные мнения.

– Ривера был наедине со статуей – он сам просил оставить его наедине с ней, – напомнил брат Пепе детям свалки. – Вы же, niños, не думаете, что хозяин свалки что-то такое сделал, верно?

Как можно догадаться, мнения о том, сделал Ривера что-нибудь или нет, уже были высказаны.

– El jefe сказал, что предмет, над которым он работал, нельзя было плоско положить и его трудно было держать за основание, – хозяин свалки сказал, что на самом деле у этого предмета нет основания, – уточнила Лупе. – Похоже на нос, – сказала она.

«Что-то вроде дверной ручки – или задвижки на двери или на окне. Что-то в этом роде», – говорил el jefe (что-то вроде носа, подумал Хуан Диего).

«Дело мудреное», – называла Лупе то, над чем работал хозяин свалки. Но если Лупе и знала, что Ривера сделал новый нос для Марии-монстра, она никогда не сказала бы об этом. Лупе и Хуан Диего имели достаточный опыт общения с el jefe, чтобы знать: у него всегда есть свои секреты.

От Синко-Сеньорес в центр Оахаки дети свалки с братом Пепе и сеньором Эдуардо ехали на «фольксвагене» в час пик и добрались до храма иезуитов уже после мессы. Некоторые из почитателей нового носа все еще ошивались вокруг, глазея на темноликую Марию-монстра. Очищая статую, Ривера сумел удалить некоторые пятна, возникшие из-за химического состава пепла, которым была атакована Дева Мария. (Похоже, одежда гигантской Девы не потемнела, – по крайней мере, она потемнела не так заметно, как лик.)

Ривера присутствовал и на мессе, но отдельно от зевак; хозяин свалки тихо молился сам по себе, стоя коленями на подставке, в некотором отдалении от первых рядов скамей. Невозмутимый нрав el jefe был непреодолимым барьером для инсинуаций двух старых священников.

Что касается нового смуглого лика Девы Марии, Ривера говорил только о краске и скипидаре – или о «каком-то растворителе для краски» и о «составе для тонирования дерева». Естественно, хозяин свалки также упомянул о возможном резком воздействии на статую бензина, его любимого средства для разжигания огня.

А что касается нового носа, то Ривера утверждал, что, когда он закончил уборку, у статуи все еще не было носа. (Пепе сказал, что не заметил нового носа, когда запирал дверь на ночь.)

Лупе улыбалась смуглой Марии-монстру – гигантская Дева Мария определенно выглядела более местной. Новый нос Лупе тоже понравился.

– Он менее совершенный, более человеческий, – сказала она.

Отец Альфонсо и отец Октавио, не привыкшие видеть улыбку Лупе, попросили Хуана Диего перевести ее слова.

– Он похож на нос боксера, – сказал отец Альфонсо в ответ на оценку Лупе.

– Да, на сломанный, – сказал отец Октавио, глядя на Лупе. (Без сомнения, он считал, что Деве Марии не подходит менее совершенный, более человеческий нос.)

Два старых священника попросили доктора Варгаса прийти и высказать свое научное мнение. Не то чтобы они любили науку (или верили в нее), по мнению брата Пепе, но Варгас был не из тех, кто всуе употребляет слово milagro; Варгас вообще не склонен был употреблять слово «чудо», а отцу Альфонсо и отцу Октавио очень бы хотелось, чтобы в появлении нового носа Марии-монстра и ее смуглого лика чуда было как можно меньше. (Два старых священника, вероятно, знали, что идут на риск, спрашивая мнение Варгаса.)

Убеждения Эдварда Боншоу были недавно поколеблены, его обеты, не говоря уже о его решимости «не уступать ветрам», были нарушены; у него были свои причины смотреть сквозь пальцы на изменения в облике Девы Марии, которая не стала от этого менее значимой.