Другая Вера

Геннадий Павлович увидел жену, расплылся в улыбке и заспешил к ней.

Вера чувствовала, как успокаивается ее дыхание. Но раздражение, даже злость, никуда не делись – теперь они распространялись на ни в чем не повинного мужа.

– Ну наконец-то, – зашипела она, – ну где же ты ходишь?

Геннадий Павлович растерянно и непонимающе уставился на супругу:

– А в чем дело, Веруша?

И вдруг Вера заплакала.

– В чем? – повторяла она. – Да в том, что ты меня бросил, оставил одну! В том, что я тут… как дура неприкаянная, вот в чем! И я тебя ищу. Больше часа ищу, Гена! А тебя нигде нет!

Ошарашенный и окончательно растерянный, Стрельцов по-прежнему моргал глазами и бормотал объяснения:

– Что ты, Верочка, что ты? Я ничего не понимаю, честное слово! Я все время был тут, рядом! Мы же с тобой… видели друг друга! Ты с Лизой болтала, потом с детьми! С Вадькой. Я же все видел, – жалко оправдывался он. – Я не терял тебя из поля зрения, Вера! Родная моя, что с тобой? А сейчас я отлучился в туалет. Верочка! Да что с тобой, солнышко? Что случилось? У тебя что-то болит, ты себя плохо чувствуешь? Это жара и волнение, да, Верочка?

Вера увидела его растерянность, испуганные глаза и пришла в себя. Господи, какой стыд! Веду себя, как истеричная барышня. Еще не хватало, чтобы он понял причину. А уж если заметит кто-нибудь из гостей, сраму не оберешься. Нет, ей решительно наплевать на всех, но как некрасиво, нелепо, стыдно! Да и ни к чему давать лишний повод для разговоров. Наплевать, а все равно неохота, чтобы трепали их имена.

Вера жалко улыбнулась и извиняющимся тоном проговорила:

– Ген, ну прости, прости ради бога! Жара такая… Нервы, да. Я так долго этого ждала, а тут расклеилась, Геночка. Растерялась. Ты же знаешь, как я не люблю все эти сборища! Да и жара, – жалобно повторила она, – и столько бессонных ночей.

– О чем ты, родная моя? – Геннадий Павлович облегченно выдохнул. – Уф, Веруша! А я уже испугался, что тебе нездоровится. Точно ничего не болит? – он снова с тревогой вглядывался в ее лицо. – Ты меня не обманываешь?

– Не болит, не болит, – рассмеялась наконец пришедшая в себя Вера. – Честное слово, ничего не болит! Пойдем скорее. Все уже там.

– Да, да, конечно! – растерянно пробормотал Геннадий Павлович, все еще с тревогой поглядывая на бледное и измученное лицо жены. – С тобой правда все в порядке?



Овальный зеркальный зал был роскошен. На столах, покрытых нежно-апельсиновыми скатертями, стояли вазоны с остроносыми, похожими на экзотических птиц, стрелициями и низенькие, почти плоские вазы с ярко-красными, нежно-желтыми и оранжевыми настурциями и ноготками. На полу, в широких, высоких вазонах были расставлены необыкновенного цвета мелкие розы – персиковые, чайные, кремовые. «Интересный дизайнерский ход, – подумала Вера, – соединить стрелиции и ноготки. Но почему розы, королевы цветов, на полу, а не на столах?»

Повсюду слышался шепот – гости заканчивали рассаживаться. Пахло дорогим парфюмом, свежими розами, теплыми булочками, аккуратно прикрытыми полотняными накрахмаленными салфетками, свежим огурцом и еще – уверенностью и богатством.

Увидев родителей, Вадим заулыбался и помахал рукой – родительский стол стоял по правую руку от стола молодых, и за ним уже сидел симпатичный немолодой седой бородатый мужчина. Отец Лидии, сват, догадалась Вера. Ну вот и познакомимся. «Приятное лицо, – подумала Вера. – Приятное и вполне интеллигентное».

Стрельцовы подошли к своему столу, представились новому родственнику, и Вера отметила, что он очень смущен. «Все понятно, – решила она. – Обалдел от роскоши, решил, что попал в круг нуворишей, чувствует себя не в своей тарелке, и я его понимаю. Я давно к такому привыкла, а вот в своей тарелке так и не оказалась».

Ей захотелось ободрить нового родственника, дотронуться до его крупной рабочей руки, шепнуть что-то легкое, остроумное, ненавязчивое – словом, поддержать.

Но рядом со сватом сел муж, и Вера оказалась по другую сторону стола. Ну да бог с ним, все взрослые люди.

«А Томки все нет, – расстроенно подумала Вера. – Выходит, не приедет моя подружка. И бесполезно искать причину, я уже научилась не обижаться. И Евгеша не приедет: сегодня у нее важнейшее событие – приезжают сын и внук из Баку. Как долго она ждала этого дня! Но, слава богу, дождалась! Просто жаль, что так все совпало. И некому меня поддержать и ободрить, разделить все волнения и радости».

Вера уселась поудобнее, расправила складки платья и посмотрела по сторонам. Вдруг ударило в голову: «А если Красовского посадят за этот стол? А почему нет? – У нее задрожали руки. – Нет, невозможно, чтобы испортился такой долгожданный праздник! Ах, Вадик, Вадик! Как я тебя умоляла!»

Но, к счастью, кроме запыхавшейся, красной Тамарки, влетевшей в зал, как ракета, за их стол никого не посадили.

– Ну и дорожка, – прошептала подруга, обмахиваясь салфеткой, как веером. – Думала, никогда не доберусь! Три часа, прикинь, Вер? Ну вы и придумали – за город ехать.

Вера счастливо улыбалась и гладила Томку по руке.

«Как хорошо, что здесь Томка! – думала Вера. – И как хорошо, что Красовскому хватило ума сесть в другом месте, не портить нам с Геннадием праздник. Наш праздник, не его».



Слово взял ведущий, стройный, импозантный мужчина лет сорока, больше похожий на американского сенатора. Одет он был в голубой смокинг с алым шелковым поясом. «Опознавательный знак, – усмехнулась Вера, – чтобы отличать его от остальных гостей».

«Сенатор» объявил торжество открытым. Вера почти не слышала, что он говорит, – напряженно вглядывалась в зал, пытаясь обнаружить бывшего мужа.

Для чего? Да только для того, чтобы обезопасить себя! Если бы можно было загадать золотой рыбке всего одно желание, Вера попросила бы ее об одном: чтобы ни разу – ни разу! – ни специально, ни случайно, ни на минуту, ни на полминуты не столкнуться с Красовским.

Но она, к великому облегчению, так его и не увидела.

А свадьба шла своим чередом. Официанты разносили изысканные закуски, оркестр играл, точнее наигрывал, что-то легкое и знакомое, совсем ненавязчивое, но Вера никак не могла вспомнить мелодию, ведущий что-то говорил, а гости, благодаря заранее составленному списку, произносили тосты.

Вера нервничала – ей предстояло произнести речь. Готовилась она долго, писала по ночам, исправляла, дополняла, старалась избежать банальностей. Учила наизусть. Для нее это было непросто – выступать перед публикой она не любила, да и не умела. От вида полного зала впадала в ступор, немела. Но здесь отступать было некуда.

Она ничего не ела, и расстроенный и встревоженный муж снова заглядывал ей в глаза, брал ее за руку, шептал что-то на ухо и волновался. Вера отмахивалась, раздражалась и пыталась натянуть искреннюю улыбку. Получалось, видимо, плоховато.

Отец Лидии поглядывал на нее с интересом и, как ей показалось, с сочувствием – кажется, он уловил ее тревожность и напряжение.


Перед танцем молодоженов ей наконец дали слово.

Вера встала, машинально одернула платье, машинально провела рукой по волосам и взяла микрофон.

Как ни странно, речь ее получилась гладкой, почти без помех, все-таки она умела взять себя в руки. Споткнулась она на единственной фразе: «Мы с твоим отцом». В эту минуту она обернулась на Геннадия Павловича, ища у него поддержки. Он все понял мгновенно, кивнул, взял ее за руку, встал рядом и, осторожно взяв у нее микрофон, поцеловал ее и поблагодарил за сына.

Гости зааплодировали.

Вера улыбнулась, поцеловала мужа и села на свое место.

Все, все – все прошло! Она сумела, справилась с волнением. У нее получилось почти без запинок. И Геночка, умница, понял все моментально и в который раз спас ее, спас!

Веру отпустило, и она выпила разом бокал вина, поймав на себе удивленный взгляд отца Лидии, которого, как выяснилось, звали пышно и непривычно – Михаил Иссидорович.

Вера съела крохотный пирожок, и он оказался нежнейшим и невообразимо вкусным. Она почувствовала, что очень проголодалась, и попросила мужа положить ей и салат из крабов, и тарталетку с икрой, и еще парочку пирожков. Наплевать на фигуру!

Молодые закружились в вальсе под дивную музыку Доги.

Вера взяла мужа за руку и, не отрываясь, смотрела в зал, где кружились молодые, ее сын и его жена.

«Счастье, – подумала она. – Вот оно, счастье! Я попробую ее принять всем сердцем, полюбить, стать ей подругой. И отец у нее вполне милый, робкий и немного смешной. Но симпатичный уж точно».

Вера, расчувствовавшись, тихонько, украдкой, заплакала. И тут же почувствовала деликатное участливое прикосновение к ее руке. Мягко улыбаясь, Михаил Иссидорович легонько пожал ей руку.

Вера с благодарностью улыбнулась.

– Томка, – шепнула она подруге, – ну что ты, ей-богу? Поухаживай за мужиком, ты же это умеешь! Смотри, он совсем потерялся среди этого блеска и мишуры.

Тамарка удивилась Вериной просьбе, но отказываться не стала. Видно было, что идея ей даже понравилась.

Свадьба продолжалась, и кажется, все складывалось удачно, но по-прежнему хотелось одного: чтобы все это поскорее закончилось. Казалось, время застыло. Перед глазами мелькали лица, знакомые и незнакомые, и, несмотря на кондиционер, было нестерпимо душно, платье, конечно же, по-прежнему жало, ноги в вечерних туфлях отекли и отяжелели, лицо зудело от пота и расплывающейся косметики, голова разболелась от бесконечных тостов, всплесков смеха, разговоров и пожеланий.

Геннадий Павлович все это видел и очень тревожился за жену.

– Тебе нехорошо? – в очередной раз шепнул он ей.

Вера устало посмотрела на него.

– Поскорее бы домой, а, Генчик?

– Родная моя, что поделать? Это все просто надо пережить – и все! Да и вообще скоро конец. Видишь, уже убирают столы и готовятся к выносу торта. Веруша, любимая, потерпи, а? Ну сама подумай – уйти нельзя. Дети обидятся, да и гости не поймут. Впрочем, на гостей мне наплевать! А вот сын – это да. Ну нельзя нам сейчас, понимаешь? – Он умоляюще смотрел на жену.



Под бравурный марш вывезли торт – высоченный, многоэтажный, сахарно-белый, позолоченный, многоярусный, поблескивающий в свете зажженных хрустальных люстр. Молодые, обнявшись и держа двумя руками нож, под громкие аплодисменты и музыку его разрезали. Запахло кофе, и наконец распахнули двери и окна. В зал ворвался долгожданный свежий вечерний воздух, пахнувший лугом и рекой.

Вера громко вдохнула, и ей показалось, что голову стало чуть отпускать.

Подошли дети, неся в руках тарелку с разрезанным тортом, – маме и папе!

Вера заставила себя встать, улыбнуться и раскрыть объятия для невестки и сына.

Увидела их лица – бледные, усталые, возбужденные.

«Им тоже все далось нелегко», – устыдилась она.

Поискала глазами Тамарку. Ну ничего себе, а? Тамарка и Иссидорыч кружились на танцполе.

«Кому, как не тебе, моя хорошая, – подумала Вера. – И дай тебе бог!»

Сын предложил выйти на улицу.

– Да, да, сынок! – обрадовалась Вера. – Давай немного пройдемся! Мы скоро поедем, вы извините, ребятки! Дорога неблизкая, да и устали мы, если честно. – Вера виновато улыбнулась.

Вышли втроем, но Геннадия Павловича перехватил кто-то в дверях, и он, извинившись, махнул рукой – дескать, догоню!

Странно, но после такой жары вечер был довольно прохладным – с реки тянуло зябкой свежестью, пахло свежескошенной травой и душистым табаком.

Вера облокотилась на перила и блаженно улыбнулась – какая красота, господи! Река искрилась темным, тягучим, словно расплавленным, серебром, на темно-синем небе зажглись желтоватые яркие звезды, дорожки белели сахарным гравием, и тишина после шумного зала казалась немного пугающей.

– Ну вот вы где, – услышала она радостный голос. – А я вас ищу!

Вера вздрогнула. Увидела удивленные, полные интереса глаза невестки.

– Отец! – радостно воскликнул Вадим.