Другая женщина

— Очень хорошо. А теперь, Эмили, дай мне свой бокал.

Я повиновалась и стала ждать, когда мне укажут, где встать. Меня смущала тишина, распространявшаяся над этими затянувшимися приготовлениями.

Памми отошла подальше, чтобы удостовериться, все ли на местах.

— Отлично, — произнесла она. — Тоби, сдвинься чуть-чуть в сторонку, чтобы я могла втиснуться в серединку. Вот так.

Она повернулась, сунула мне телефон, бросила: «Спасибо, Эмили» — и нырнула в кадр, прилепив на лицо свою лучшую улыбку.

— А теперь все улыбнитесь! — скомандовала она.

Жар, зародившийся у кончиков моих пальцев ног, поднялся по всему моему телу, словно лава, которая вырывается из вулкана. Каждый дюйм моего тела зудел от напряжения. В животе у меня все дрожало. Характерная щекотка в горле подсказывала, что слезы вот-вот неминуемо хлынут. Но я поборола их, отчаянно моргая, чтобы на время перекрыть поток. Я быстро повернулась спиной к другим гостям, чтобы они не видели унизительную красноту, которая ползла по моей шее спереди — как водится, снизу вверх. Я пыталась улыбаться, делая вид, что вовсе не рассчитывала попасть на это «семейное» фото. В конце концов, рассуждала я, формально я же не родня, так что ничего особенного тут нет. Не важно. Только вот для меня это было важно. Меня это по-настоящему задело.

Делая этот снимок, я посмотрела на Адама, торчавшего в заднем ряду с широкой беззаботной улыбкой. Я почувствовала, что сердце у меня рвется пополам.

— Так на чем я остановился? — спросил Адам, снова занимая свое место у микрофона.

Я постаралась побыстрее затеряться в толпе зрителей.

— Да-да, — настойчиво говорил Адам, перекрикивая шум. — Ну-ка потише. Хочу сказать кое-что важное.

Все притихли.

— Итак, мне уже тридцать, и я должен быть совсем взрослым и зрелым.

— Такого с тобой никогда не будет! — крикнул откуда-то сзади Дино, еще один его товарищ по команде.

— О-о, тебя ждут сюрпризы, старина. Итак, первым делом хочется всех вас поблагодарить за то, что вы пришли. Для меня это невероятно много значит. Особенно меня воодушевляет, что мой кузен Фрэнк прилетел из Канады лишь для того, чтобы оказаться тут в этот вечер.

Толпа разразилась восторженными криками. Последовали новые хлопки по спинам.

— А еще я хочу поблагодарить мою замечательную подругу Эмили за то, что она меня терпит. И просто за то, что она такая потрясающая. Эм, где ты там?

Я почувствовала, как кто-то подталкивает меня в спину, но упорно не поднимала взгляд и просто вяло возвела вверх руку, показывая, где я.

— Давай, Эм, иди сюда.

Я помотала головой, но давление сзади усиливалось, направляя меня вперед, хотя больше всего мне в тот момент хотелось забиться поглубже в толпу, куда-нибудь в тень, где (как наверняка полагала Памми) мне самое место.

Пока я брела к нему, мне казалось, что щеки мои вот-вот лопнут от наполняющего их жара. Я заметила Джеймса, стоявшего на дальнем краю полукруга тел, который как-то сам собой образовался рядом. Возле него стояла Пиппа. И по-прежнему никаких признаков девушки в синем.

Казалось, все поры моего туловища заблокированы, меня словно пекли в духовке, и не было вытяжного вентилятора, чтобы меня хоть немного охладить. Я оглянулась на озабоченное лицо Пиппы. Моя подруга, преувеличенно двигая губами, неслышно спросила: «Ты в порядке?» Я слегка кивнула ей и взяла Адама за руку. На лице у меня застыла улыбка.

— Эта женщина — та причина, которая позволяет мне жить дальше. Она делает хорошие дни еще лучше, а плохие дни заставляет исчезнуть и забыться.

Глаза мне заволокло туманом, все расплывалось, но я все-таки видела, как из кружка на меня смотрит мама, широко раскрыв собственные глаза от удивления.

Адам повернулся ко мне:

— Надо признаться — я тебя обожаю. Я не мог бы без тебя жить. Ты — самое лучшее, что со мной когда-нибудь случалось.

Я смущенно взъерошила ему волосы в попытке как-то снизить пафос ситуации, отвести от себя этот невидимый прожекторный луч. Но тут он упал передо мной на одно колено.

Зрители заахали и заохали. Я пыталась сохранить ясность взгляда. Какого черта? Неужели он делает то, что я думаю? Или все это — один большой розыгрыш? Я огляделась, посмотрела на все эти задумчивые лица, пялившиеся внутрь пузыря, который я сама создала вокруг себя. Все словно бы двигалось в замедленном режиме, как будто я наблюдала за собой со стороны, откуда-то снаружи собственного тела. Голос Адама доносился до меня словно из-под воды. И все эти глуповатые ухмылки и расширенные глаза делались все ближе, ближе. Только одно лицо, съежившись от горя, казалось, удаляется все дальше и дальше.

— Окажешь ли ты мне честь? Согласишься ли ты стать моей женой? — спросил меня Адам, по-прежнему стоя на одном колене.

Не помню, в какой точно момент вопли восторга перешли в крики ужаса. Но я знаю, что у меня на пальце уже был бриллиант, вырезанный в форме куба, когда я гладила Памми по волосам. Она лежала на полу, мокром от многих пинт пролитого пива.

Адам стоял рядом с нами на коленях, держа мать за руку, а Джеймс вышагивал рядом, сообщая скорой по телефону, как к нам добраться.

Я слышала, как он кричит:

— Пожалуйста, побыстрее! Она в отключке!

Все произошло так стремительно, что мой мозг не успевал обрабатывать эту информацию. Я утратила способность выстраивать события в том порядке, в каком они происходят. Я уже не могла отличать то, что на самом деле, от того, что я себе представляю. Правда ли Адам только что сделал мне предложение? Действительно ли Памми свалилась? С каждой секундой граница между реальностью и выдумкой становилась все более зыбкой.

— Мама, мама, — снова и снова повторял Адам. И с каждым разом его голос становился все менее человеческим.

Ее голова пошевелилась, и она что-то непонимающе пробормотала.

— Мама! — опять воззвал к ней Адам. — О, слава богу! Мама, ты меня слышишь?

Она не отвечала. Ее глаза резко открылись, но она тут же опустила веки.


— Мам, это Джеймс. Слышишь меня?

Она произнесла что-то неразборчивое.

Пространство прорезал луч света: толпа раздалась, чтобы пропустить санитаров. Они поставили носилки рядом с Памми.

— Ничего, мам, — проговорил Джеймс, опускаясь на колени рядом со мной. — Все у тебя будет в порядке.

Он бросил на меня панический взгляд, будто ожидал: сейчас я скажу что-то такое, что избавит его от страданий. Мне бы очень хотелось это сделать, но я просто смотрела вниз, на Памми, и понимала, что ничем не могу его утешить.

— О господи. Пожалуйста, спасите ее. — У Адама затряслись плечи.

Майк положил ему на спину свою твердую руку:

— Все будет нормально, дружище. Все с ней будет нормально.

Я, словно онемев, наблюдала, как они окликают ее по имени. И потом, не добившись ответа, они подняли ее и уложили на носилки.

Мне не полагалось ехать с ней на скорой. Поехали Адам и Джеймс, а я осталась в сюрреалистической пустоте, которая в результате возникла. Среди внезапно прервавшегося праздника. Музыка давно умолкла, но огни еще горели. Мое кольцо доставил по назначению воздушный шарик в форме сердца, но теперь его неузнаваемые резиновые ошметки валялись на полу.

Потрясенные гости проходили мимо меня с сочувственными улыбками. Им приходилось преждевременно прощаться, и они просили, чтобы я передала наилучшие пожелания Памми и ее мальчикам. Смутно помню, что один-два человека неловко пожелали мне удачи по случаю нашей помолвки, но их поздравления резко контрастировали с вежливыми сожалениями, которые за ними неизбежно следовали.

— Мне очень жаль, Эм, — проговорил Себ, протягивая руки и обнимая меня. — Уверен, с ней все будет в порядке. А ты что будешь делать? Отвезти тебя домой? Или предпочитаешь остаться здесь?

Я обвела взглядом зал. Всего четверть часа назад тут было не продохнуть от друзей и родственников. То место, где Адам отмечал свое тридцатилетие. То место, где он предложил мне выйти за него замуж. Казалось, все это теперь не имеет никакого значения.

— Мне, наверное, нужно всех проводить? — Я и сама не знала, какой ответ правильный.

— Мы можем быстренько всех спровадить, — заверил он меня. — Ты давай, соберись с духом. А я подгоню отстающих. Хорошо?

Нет. Не было тут ничего хорошего. Мне только что сделали предложение, но я этого уже почти не помнила. Воспоминание стерлось, навсегда оказалось испорченным.

— Детка, я просто не знаю, что сказать. — Мама протянула ко мне руки, прижала меня к себе. — Иди ко мне.

Тут-то и упала первая слеза. Плотину прорвало, и я уже не могла остановиться. Меня сотрясали отчаянные рыдания, просто разрывавшие мне грудь. Мама пыталась меня утешить.

— Ш-ш, все хорошо, все будет хорошо.

Есть в материнском голосе что-то такое, чего нет ни в каком другом. Вспоминается школа, когда ты была совсем маленькая и ждала в кабинете медсестры, чтобы мама пришла и забрала тебя. Помню, меня толкнула на игровой площадке школьная задира Фиона, я упала на покрытие из черного гудрона и ударилась лбом. Здоровенная шишка, как в «Томе и Джерри», набухала и пульсировала над самым моим глазом, и медсестра быстренько отвела меня к себе в кабинет, который на самом деле состоял лишь из маленькой кушетки и стола, отделенных от бокового коридора занавеской.

Теперь я уверена, что пришла бы в полный порядок, если бы просто тихо посидела там несколько минут, прежде чем присоединиться к своему классу, который уже отправился на урок музыки. Но к тому времени, когда я очутилась на этом стульчике за ширмой, я хотела одного — чтобы рядом оказалась мама, чтобы она уняла всякую мою боль — и физическую, и эмоциональную. Шишка-то наверняка спадет уже через несколько часов, а вот душевный шрам останется надолго. Вдруг Фиона разозлилась на меня за то, что я пошла к медсестре? Вдруг завтра она сделает то же самое? Вдруг она вечно будет меня доставать? Все эти загадки могла разрешить только мама — во всяком случае, так казалось моей девятилетней голове. Я ощущала себя виноватой, потому что ей придется раньше времени уйти с работы, но недостаточно виноватой, чтобы ответить «нет», когда медсестра спросила, хочу ли я домой. Я переживала насчет того, будет ли мама на меня сердиться. Моя травма — достаточный повод, чтобы ей позвонить? Но мне так нужно было ощутить себя в безопасности, что я решила пойти на этот риск. Казалось, она появилась только через несколько часов, но я поняла, что она здесь, даже еще до того, как ее увидела. Я просто это почувствовала. И когда она отвела занавеску и заглянула в кабинетик, мне показалось, что сердце у меня сейчас лопнет. Это ощущение, когда тебе нужна только мама, никогда по-настоящему не пропадает. И когда она шепчет мне на ухо, что все будет хорошо, у меня сердце кровью обливается при мысли об Адаме, у которого, несомненно, такие же воспоминания, — и который теперь может потерять единственного человека в своей жизни, умеющего сделать так, чтобы все стало лучше.





12




Было уже шесть утра, когда Адам наконец позвонил. Накануне мама с папой вернулись вместе со мной, но быстро сообразили, что мне надо поспать, и уехали, строго-настрого наказав мне им позвонить, как только я что-то узнаю. Но я бы не уснула, даже если бы мне за это заплатили. В голове у меня крутился вихрь всевозможных мыслей, и я вышагивала по кухне, держа в руке большой бокал красного. Взад-вперед. Пока пронзительный звонок моего телефона не заставил меня подпрыгнуть.

— Эм? — Он явно очень устал.

— Да. Как она? Что там творится?

— Она нормально. — Голос у него сорвался.

— И дальше у нее все будет нормально?

Я услышала в трубке негромкие всхлипы.

— Адам… Адам…

— Это такое облегчение. — Он шмыгнул носом. — Эм, я не вынес бы, если бы с ней что-нибудь случилось. Честное слово, просто не знаю, что бы я тогда делал.

— Но у нее все будет в порядке? — снова спросила я. Мне отчаянно хотелось получить подтверждение.

— Да. Да. Она сидит в постели, пьет чай, и вид у нее совершенно беззаботный. — Он неловко рассмеялся.

У меня перехватило дыхание.

— А что же тогда произошло? — поинтересовалась я. — Что врачи говорят?