Дурная кровь
Часть 56 из 141 Информация о книге
Теперь настал черед Робин вспомнить Рождество, когда единственной, но недолгой радостью стало для нее погружение в работу за кухонным столом в родительском доме. – Просто я всегда читаю внимательно, вот и все. – Видишь ли, мне до сих пор неясно, почему Тэлбот не взял в разработку этого Риччи; впрочем, такая зацикленность на гороскопах в течение тех шести месяцев, когда он вел это дело, показывает, что его психическое состояние заметно ухудшилось. Надо думать, он выкрал эту коробку с пленкой незадолго до того, как был отстранен от дела, потому-то она и не фигурирует в полицейских протоколах. – А потом он так ее запрятал, что не оставил бывшим сослуживцам никаких шансов на раскрытие убийства женщины, – сказала Робин; ее сочувствие к Тэлботу не то чтобы сошло на нет, но получило серьезную пробоину. – Какого черта он хранил эту запись дома и не отнес в полицию, когда к нему вернулся рассудок? – Рискну предположить, что он хотел восстановиться на службе или хотя бы убедиться, что ему назначена пенсия, а кража вещдоков по другому делу вряд ли сыграла бы ему на руку. От него уже взвыли все: и родственники жертв, и пресса, и сослуживцы – всех бесило, что он запорол расследование. И тут появляется ненавистный ему Лоусон, оттирает его в сторону и настоятельно рекомендует не попадаться больше на глаза. По всей видимости, он сам себе внушил, что покойная – всего лишь какая-то проститутка или… – Как ты можешь? – вспылила Робин. – Это не мои слова – «всего лишь какая-то проститутка», – поспешил оправдаться Страйк. – Я только пытаюсь восстановить ход мыслей полицейского семидесятых, публично опозоренного за срыв резонансного дела. Робин умолкла и до конца поездки сидела с каменным лицом, а Страйк, у которого ныли полторы ноги, исподволь поглядывал на ее сжимающие руль руки. 35 Спешит восстать Аврора ото сна. Румянцем возвещает нам она, Что у Тифона коротала ночь На ложе ледяном и, право, смущена. Эдмунд Спенсер. Королева фей – Раньше здесь бывала? – спросил Страйк, когда Робин парковалась на автомобильной стоянке в Хэмптон-Корте. После его рассказа о пленке Робин всю дорогу молчала, и теперь он пытался разрядить обстановку. – Нет. Они вышли из «лендровера» и под холодным дождем зашагали через стоянку. – Где конкретно встречаемся с Синтией? – В кафе «Тайная кухня», – ответила Робин. – Думаю, на кассе можно будет взять поэтажный план. Она понимала, что Страйк непричастен к той записи. Не он спрятал пленку на чердаке у Тэлбота, не он сорок лет помалкивал, а когда устанавливал ее на проекторе, даже помыслить не мог, что вот-вот увидит последние кошмарно-мучительные мгновения жизни некой женщины. Робин не считала, что он должен был утаить от нее правду об увиденном. Но ее покоробило его сухое, лишенное эмоций описание. Разумно это было или нет, но она ждала от него хоть какого-нибудь знака неприятия, или отвращения, или ужаса. Но быть может, она слишком многого хотела. Задолго до их знакомства он служил в военной полиции, где научился абстрагироваться, чему Робин иногда завидовала. Сейчас, не выдавая внешне своих чувств, она терзалась душевными муками; ей хотелось знать наверняка, что Страйк, просматривая запись последних минут жизни незнакомой женщины, признавал в ней личность не менее реальную, чем он сам. «Всего лишь какая-то проститутка». Их шаги гулко разносились над мокрым асфальтом, а впереди возвышался огромный кирпичный дворец, и Робин, стремясь выбросить из головы ужасающие образы, пыталась вспомнить все, что знала о Генрихе VIII, жестоком венценосном толстяке из династии Тюдоров, который обезглавил двух из шести своих жен; но на ум почему-то приходил только Мэтью. Когда Робин была зверски изнасилована человеком в маске гориллы, притаившимся под лестницей в ее общежитии, Мэтью проявил доброту, терпение и понимание. Если адвокат Робин могла только гадать о причинах мстительности Мэтью в ходе несложного на первый взгляд бракоразводного процесса, то сама Робин не сомневалась: крушение их брака стало для Мэтью глубоким потрясением, поскольку он считал, что она по гроб жизни должна быть ему благодарна, коль скоро он держался рядом в худший период ее жизни. Мэтью, по мнению Робин, убедил себя, что теперь она у него в неоплатном долгу. У Робин щипало глаза от слез. Заслонившись от Страйка зонтом, она часто моргала, чтобы избавиться от предательской влаги. Они молча шли по мощенному камнем двору, пока Робин вдруг не остановилась. Страйк, который из-за протеза терпеть не мог ходьбу по неровным поверхностям, был только рад остановке, но слегка забеспокоился, как бы на него не обрушилась лавина эмоций. – Ты только посмотри, – сказала Робин, указывая куда-то под ноги. Страйк пригляделся и, к своему удивлению, различил выгравированный на квадратном кирпичике маленький крест Святого Иоанна. – Совпадение, – отрезал он. Они пошли дальше; Робин то и дело оглядывалась по сторонам, заставляя себя фиксировать все детали окружающего пространства. Во втором дворе они застали группу одетых в плащи с капюшонами школьников, которые слушали экскурсовода в костюме средневекового шута. – Ух ты, – тихо сказала Робин и, оглянувшись через плечо, отступила на пару шагов назад, чтобы получше разглядеть предмет, установленный высоко на стене, над аркой. – Посмотри-ка вон туда! Страйк так и сделал: его взору предстали гигантские, затейливо украшенные кобальтом и позолотой астрономические часы шестнадцатого века. По периметру располагались знаки зодиака – с ними Страйк ознакомился по долгу службы; каждый знак сопровождался соответствующим изображением. Робин улыбнулась, видя, как на лице Страйка отражается изумление, смешанное с досадой. – Что? – выпалил он, поймав ее насмешливый взгляд. – Ты, – она развернулась, чтобы идти дальше, – сердишься на пояс зодиака. – Доведись тебе убить три недели, продираясь через эту Тэлботову хрень, ты бы тоже не особо радовалась встрече с поясом зодиака, – парировал Страйк. Он посторонился, пропуская Робин вперед. Сверяясь с картой, которую выдали Страйку, они направились по каменным плитам крытой галереи в сторону кафе «Тайная кухня». – А мне в астрологии видится своего рода поэзия, – сказала Робин, которая сознательно гнала от себя мысли об оставшейся после Тэлбота старой коробке с пленкой и о своем бывшем муже. – Не хочу сказать, что от нее есть польза, но некая симметрия, стройность… Через дверь по правую руку виднелся маленький тюдоровский садик. На страже квадратных грядок шестнадцатого века, зеленеющих лекарственными травами, стояли ярко раскрашенные геральдические животные. Внезапное появление среди них пятнистого леопарда, белого благородного оленя и красного дракона как будто приободрило Робин утверждением силы и притягательности символа и мифа. – В этом есть некий… переносный смысл, – продолжила Робин, когда диковинные животные остались позади, – он сохраняется в веках не без причины. – Ну правильно, – сказал Страйк. – Люди готовы верить в любую замшелую фигню. К его некоторому облегчению, Робин улыбнулась. Они вошли в обставленное темной дубовой мебелью кафе с побеленными стенами и небольшими витражными окнами. – Найди столик потише, а я возьму нам чего-нибудь попить. Ты что будешь, кофе? Выбрав безлюдный боковой зал, Робин заняла столик под витражным окном и просмотрела полученный вместе с билетами буклет с кратким изложением истории дворца. Она узнала, что когда-то этими землями владели рыцари ордена Святого Иоанна (отсюда крест на мостовой) и что кардинал Вулси подарил дворец Генриху VIII в тщетной попытке оттянуть крах собственного могущества. Однако, когда она прочла, что по Галерее призраков якобы проносится призрак девятнадцатилетней Екатерины Говард, вечно умоляя своего пятидесятилетнего мужа не отрубать ей голову, Робин закрыла буклет, не дочитав до конца. Когда пришел Страйк с кофе, он обнаружил, что она сидит со скрещенными на груди руками, уставившись в пространство. – Все в порядке? – Да, – ответила она. – Просто думаю о знаках зодиака. – До сих пор? – Страйк закатил глаза. – У Юнга сказано, что гороскоп – первый шаг человечества в сторону психологии, ты это знал? – Не знал. – Страйк уселся напротив; насколько ему помнилось, Робин училась на факультете психологии, пока не бросила университет. – Но теперь-то, когда у нас есть психология как таковая, астрологию можно сдать в утиль, верно? – Фольклор и суеверия не исчезли. Они не отомрут никогда. Человечество в них нуждается, – продолжила она, сделав глоток кофе. – Думаю, сугубо научный мир был бы холодным местом. Между прочим, Юнг также писал о коллективном бессознательном. В каждом из нас таятся архетипы. Но Страйк, мать которого побеспокоилась о том, чтобы он провел изрядную часть своего детства в удушающей атмосфере курений, грязи и мистицизма, отреагировал резко: – Ну, как сказать. Я, к примеру, рационалист. – Людям нравится чувствовать связь с чем-то более высоким, – сказала Робин, устремляя взгляд на дождливое небо за окном. – Наверно, это помогает преодолеть одиночество. Астрология соединяет тебя со Вселенной, правда ведь? А также с древними мифами и идеями… – И как бы между прочим подпитывает твое эго, – перебил ее Страйк. – Позволяет чувствовать себя не столь ничтожным. «Ты посмотри, как хвалит меня Вселенная». По-моему, вера в то, что у меня больше общего с людьми, родившимися двадцать третьего ноября, чем с кем-либо другим, так же нелепа, как предположение, что человек, рожденный в Корнуолле, лучше того, кто родился в Манчестере. – Я же никогда не говорила… – Ты – может, и нет, а мой самый старинный друг говорил, – сказал Страйк. – Дейв Полворт. – Тот, который бесится, когда клубника не помечена флажком Корнуолла? – Тот самый. Рьяный корнуолльский националист. Если его подначить, он оправдывается: «Я не говорю, что мы лучше всех», но считает, что право на приобретение там недвижимости должны иметь только этнические корнуолльцы. Если дорожишь своими зубами, не напоминай ему, что он родился в Бирмингеме. Робин улыбнулась. – На самом деле то же самое, так ведь? – спросил Страйк. – «Я особенный и отличаюсь от других тем, что родился в этих горах». «Я особенный и отличаюсь от других тем, что родился двенадцатого июня…» – Хотя место рождения все-таки существенно, – заметила Робин. – Культурные нормы и язык формируют характер. Кроме того, есть исследования, которые доказывают, что люди, родившиеся в разное время года, подвержены разным недугам. – Значит, Рой Фиппс подвержен кровотечениям потому, что родился… Приветствуем вас! – неожиданно прервался Страйк, глядя на дверь. Робин повернулась и, на мгновение изумившись, увидела стройную женщину в длинном зеленом платье и головном уборе тюдоровской эпохи. – Простите меня, пожалуйста! – Подходя к столику с нервным смешком, незнакомка жестом указала на свой костюм. – Я думала, что успею переодеться! У меня была школьная группа… мы задержались… Страйк встал для рукопожатия. – Корморан Страйк, – представился он и, взглянув на ее жемчужное ожерелье – копию исторического украшения с инициалом «Б» на подвеске, – спросил: – Анна Болейн, я полагаю? Смех Синтии перемежался нечаянными всхлипами, которые, притом что она была в возрасте, усиливали сходство с нескладной школьницей. Ее движения, несуразно утрированные, не вязались с летящим бархатным платьем. – Ха-ха-ха, да, это я! Сегодня у меня всего-то второй выход в облике Анны. Только начинаешь думать, что предусмотрела все-все вопросы, какие тебе могут задать дети, так непременно находится выскочка, который спрашивает: «Что вы почувствовали, когда вам отрубали голову?», ха-ха-ха-ха!