Дурная кровь
Часть 79 из 141 Информация о книге
– Не переживай, – повторила она и добавила: – Я очень тебе сочувствую, Корморан. – Спасибо, – сказал Страйк. – Я и забыл, каково это. Планировать похороны. Мне уже пришлось выступить судьей в одном споре. После того как он изложил планы прощанья с Джоан, составленные ею самой, и Люси с Тедом осушили слезы, Тед предложил попросить всех, кто будет присутствовать на похоронах, не покупать цветы, а вместо этого сделать взнос в фонд Макмиллана. – …Но Люси говорит, Джоан хотела бы цветов, и побольше, – продолжил свой рассказ Страйк, – чтобы было как у людей. Я предложил обозначить и ту и другую возможность. А Тед такой: дескать, многие поймут нас так, что обязаны платить дважды, а им это дорого, ну и ладно. Они попрощались, и Робин некоторое время посидела за столом партнеров, размышляя о том, не стоит ли послать цветы на похороны тети Страйка от лица агентства. Она никогда не встречалась с Джоан: ее беспокоило, не покажутся ли их соболезнования неуместными или назойливыми. Ей вспомнилось, как прошлым летом она предложила Страйку, что заедет за ним в Сент-Моз, и как резко он ее окоротил, проведя, по обыкновению, жесткую границу между Робин и своей личной жизнью. Позевывая, Робин выключила компьютер, сохранила законченный файл «Открыточница», внеся в него последние изменения, а затем поднялась со стула и пошла за своим пальто. Она остановилась у входной двери и в темном стекле увидела свое отражение с непроницаемым лицом. Затем, будто подчиняясь неслышной команде, ноги сами понесли ее назад, в приемную, где она вновь включила компьютер и, прежде чем успела засомневаться, заказала букет темно-розовых роз с доставкой третьего марта в церковь Святого Модеза и с карточкой: «С глубочайшими соболезнованиями и сочувствием от Робин, Сэма, Энди, Сола и Пат». В конце месяца Робин трудилась без передышки. Она провела окончательное совещание с преследуемым синоптиком и его женой, рассказала им, кто такая Открыточница, назвала ее настоящее имя, сообщила адрес и получила оплату услуг агентства в полном объеме. Затем она попросила Пат завтра связаться со следующим клиентом, ожидавшим своей очереди, – это была товарный брокер, которая подозревала, что муж изменяет ей с нянькой их детей, – пригласила женщину в офис, записала ее данные и получила авансовый платеж. Брокерша не скрывала разочарования оттого, что ее принимает не Страйк, а Робин. Это была тощая, бесцветная блондинка, чьи пережженные химией волосы текстурой походили на тонкую проволоку. Робин прониклась к ней сочувствием лишь в конце разговора, когда та завела речь о муже, который после банкротства своего бизнеса работал из дому, целыми днями оставаясь наедине с няней. – Четырнадцать лет, – выговорила брокерша. – Четырнадцать лет, трое детей и теперь вот… Она прикрыла глаза дрожащими руками, и, невзирая на внешнюю холодность этой женщины, Робин, которая была рядом с Мэтью со школьной скамьи, почувствовала неожиданный прилив сострадания. После ухода новой клиентки Робин позвонила Моррису и дала ему задание в первый день понаблюдать за няней. – Ладушки, – согласился он. – Слушай, я предлагаю называть новую клиентку БС. – И как это понимать? – спросила Робин. – Богатенькая сучка, – ухмыльнулся Моррис. – У нее бабла до фига. Согласна? – Нет. – Робин даже не улыбнулась. – Ух ты! – Моррис приподнял брови. – Феминистская бдительность? – Вроде того. – Хорошо, тогда как насчет… – Мы обозначим ее как Миссис Смит – по названию улицы, на которой они живут, – холодно ответила Робин. Несколько следующих дней Робин, когда наступал ее черед, сама вела слежку за няней, фигуристой брюнеткой с блестящими волосами, которая немного напоминала Робин бывшую подружку Страйка Лорелею. Создавалось впечатление, что дети товарной брокерши обожают няню так же, как и – к опасению Робин – их отец. Не выдавая свою страсть касаниями, он проявлял все признаки пылкого влюбленного: подхватывал ее бессловесные реплики, преувеличенно громко смеялся ее шуткам и чересчур торопливо бросался открывать ей дверь или ворота. Через пару ночных дежурств Робин на несколько секунд задремала за рулем, когда ехала к дому Элинор Дин в Стоук-Ньюингтоне. Проснувшись как от толчка, она тут же включила радио и открыла окно, чтобы в лицо ей бил холодный, с запахом сажи ночной воздух, но этот эпизод ее испугал. Спустя еще несколько дней она для бодрости увеличила потребление кофеина. От этого она сделалась немного дерганой и поймала себя на том, что ей трудно заснуть даже в тех редких случаях, когда выпадает такая возможность. За финансами агентства Робин всегда бдила не меньше Страйка: она боролась за каждый пенни, словно его собирались удержать из ее зарплаты. У нее сложилась стойкая привычка к экономии, хотя для агентства давно миновали те дни, когда оно едва сводило концы с концами. Робин прекрасно понимала, что Страйк выводит из бизнеса для своих нужд очень немного, предпочитая вкладывать прибыль в агентство. Он продолжал вести спартанское существование в своих двух с половиной комнатах над офисом, и бывали месяцы, когда Робин, сидевшая на зарплате, уносила домой больше, чем старший партнер и учредитель. Из-за этого она терзалась угрызениями совести, когда бронировала себе гостиницу «Премьер-Инн» в Лемингтон-Спа на ночь с воскресенья на понедельник – перед открытием выставки Сетчуэлла. До города было всего два часа езды; Робин знала, что могла бы не ночевать в гостинице, однако из-за постоянной усталости боялась опять задремать за рулем. Сама для себя она оправдывала бронирование тем, что выехала за сутки до вернисажа, дабы ознакомиться с церковью, в которой Марго якобы видели через неделю после исчезновения. Робин также захватила с собой ксерокопии всех астрологических заметок Тэлбота, где упоминался Пол Сетчуэлл, намереваясь изучить их в тиши гостиничного номера. К ним она приложила купленный у букиниста экземпляр книги Эванджелины Адамс «Ваше место под солнцем», запечатанную колоду карт Таро и «Книгу Тота». Она не докладывала Страйку об этих покупках и не собиралась требовать возмещения расходов. При всей любви к Лондону ее, уроженку Йоркшира, порой неудержимо тянуло к рощам, болотам и холмам. Проезжая по ничем не примечательному шоссе M40 мимо крошечных поселений и деревень с архаичными названиями вроде Мидлтон-Чини, Темпл-Хердуайк и Бишопс-Итчингтон, она мельком видела ровные зеленые поля. В холодном, влажном воздухе призывно веяло весной, и самоуверенно-яркое солнце, проникающее сквозь промежутки между несущимися по небу облаками и запыленные окна, наполняло старое авто светом, который превращал отражение Робин в пепельно-серый призрак. Вообще говоря, ей бы давно следовало помыть машину: за время бессменной работы в агентстве у нее накапливались мелкие личные дела: перезвонить матери, на чьи звонки она не отвечала, и своему адвокату, который оставил сообщение о предстоящей медиации, не говоря уже о том, чтобы сделать коррекцию бровей, купить новые туфли без каблука и разобраться с банковским переводом Максу на оплату ее половины муниципального налога. Пока мимо нее проносились ряды деревьев и кустов, Робин сознательно отвлекла свои мысли от гнетущих рутинных обязанностей и направила их к Полу Сетчуэллу. Она сомневалась, что застанет его в Лемингтон-Спа, поскольку не могла представить, чтобы семидесятипятилетний старик сподобился уехать из своего дома на Косе только для того, чтобы посетить провинциальную художественную галерею. Сетчуэлл, возможно, переслал свои картины из Греции вместе с разрешением на их экспонирование. Зачем ему покидать, как виделось Робин, ослепительно-белую виллу с мастерской среди оливковых рощ? Чтобы заполучить его адрес, она планировала сделать вид, будто хочет купить или заказать у него картину. На пару секунд она даже позволила себе пофантазировать о том, как они со Страйком летят в Грецию для беседы с престарелым художником. Представила себе жар, как из духовки, который окатит их на спуске по трапу в Афинах, представила, как идет, в платье и босоножках, по пыльной дороге к парадному входу в дом Сетчуэлла. Но когда воображение показало ей Страйка в шортах, с поблескивающим металлическим стержнем протеза, на нее вдруг нахлынуло смущение, которое пресекло эти маленькие фантазии, не дав им перекинуться на пляж или в отель. На окраине Лемингтон-Спа Робин проследовала по указателю к церкви Всех Святых, которая, как показал ей поиск, только и могла претендовать на то место, где Чарли Рэмидж видел Марго. Дженис упомянула «большую церковь»; благодаря своей величине церковь Всех Святых привлекала туристов. Ни у одной другой лемингтонской церкви не было примыкающего к ней кладбища. Более того, церковь Всех Святых не мог пропустить ни один автомобилист, едущий из Лондона к северу. Только зачем было Марго бродить среди надгробий в Лемингтон-Спа, пока ее муж через национальные СМИ умолял сообщить ему о местонахождении жены, а любовник из Лемингтон-Спа зависал в Лондоне? И все равно Робин преследовало странное ощущение, что местную церковь необходимо увидеть своими глазами, дабы установить, бывала ли там когда-нибудь Марго. Исчезнувшая женщина-врач становилась для Робин вполне реальной фигурой. Сумев приткнуть машину на улице Прайори-Террас, она пешком двинулась в обход церкви, дивясь размерам этого сооружения, невероятно большого для провинциального городка и напоминающего кафедральный собор высокими арочными окнами. Повернув направо, на Чёрч-стрит, она отметила еще одно совпадение: название улицы вызывало в памяти домашний адрес Марго. По правую руку от Робин тянулась низкая стена с ограждением: идеальное место, где мог бы остановиться мотоциклист, чтобы выпить чашку чая из термоса, глядя на церковное кладбище. Только никакого кладбища не было. Робин резко остановилась. Ей были видны только два надгробья установленных на цоколе каменных саркофагов со стершимися надписями. Заросший бурьяном участок пересекали две тропы. – Сюда упала бомба. К Робин приближалась жизнерадостная мамочка, толкая перед собой двойную детскую коляску, в которой спали мальчики-близнецы. Она правильно истолковала замешательство Робин. – Правда? – спросила Робин. – Да, в сороковом году, – замедляя ход, пояснила молодая мать. – Люфтваффе. – Подумать только. Вот ужас-то, – сказала Робин, представив себе развороченную землю, разбитые надгробные памятники, щепки от гробов и осколки костей. – Да, только эти два и уцелели. – Женщина указала на пару старых надгробий, стоявших в тени тиса. Один из мальчуганов чуть потянулся во сне, и веки его дрогнули. Взглянув на Робин с комичной гримасой, мамочка бодро зашагала дальше. Робин зашла в огороженный участок на бывшее кладбище, огляделась и призадумалась: как же теперь понимать рассказ Рэмиджа? В семьдесят четвертом году, когда он, по его словам, видел бродившую у надгробий Марго, кладбища здесь не было и в помине. Может, это Дженис Битти, услышав, что Марго разглядывала могилы, решила, что дело было на полноценном кладбище? Робин повернулась к двум уцелевшим надгробьям. Если Марго и впрямь рассматривала именно их, она оказалась бы всего в нескольких шагах от мотоциклиста, припарковавшегося у церковной ограды. Взявшись руками за холодные черные перекладины, не позволявшие любопытствующим дотрагиваться до памятников старины, она пристально в них вгляделась. Что могло привлечь внимание Марго? Высеченные на замшелом камне надписи практически не поддавались расшифровке. Робин склонила голову, пытаясь хоть что-нибудь разобрать. Наверно, ей померещилось? Неужели одним из слов и вправду было «Вирго» – «Дева» или она слишком долго копалась в астрологических записях Тэлбота? Но чем дольше она вглядывалась, тем больше убеждалась в своей правоте. В настоящее время Робин связывала этот знак зодиака с двумя людьми: своим почти разведенным мужем и с Дороти Оукден, вдовой, некогда работавшей в амбулатории вместе с Марго. Робин, вдоль и поперек изучившая гороскопные заметки Тэлбота, автоматически вспоминала имя Дороти при виде такого символа. Сейчас она достала телефон, нашла в интернете описание этого могильного камня и слегка успокоилась, обнаружив, что ей не померещилось: здесь нашел последнее пристанище некий Джеймс Вирго Данна. Но какой интерес это представляло для Марго? Просмотрев генеалогические страницы всех Вирго и Даннов, Робин выяснила, что человек, чьи кости обращались в прах буквально в нескольких шагах, родился на Ямайке, где впоследствии владел сорока шестью рабами. – Тогда тебя жалеть не стоит, – пробормотала Робин, возвращая телефон в карман, и зашагала вдоль границы участка к фасаду церкви, где увидела двустворчатую парадную дверь, дубовую, окованную железом. Когда она поднималась по каменным ступеням, ей слышались звуки псалма. Она слышала тихое звучание церковного гимна. Ну конечно же: воскресное утро. Секунду поколебавшись, Робин с крайней осторожностью приотворила дверь и заглянула внутрь. Ей открылось огромное мрачное пространство: холодные своды из серого камня, сотня футов зябкого воздуха между паствой и потолком. Несомненно, во времена Регентства, когда люди в огромных количествах стекались в город-курорт на воды, церковь такого гигантского размера казалась совершенно необходимой, но нынешняя паства даже и близко не могла ее заполнить. На Робин оглянулся священнослужитель в черном одеянии; она с виноватой улыбкой бесшумно закрыла дверь и вернулась на тротуар, где стояла большая современная стальная скульптура в виде неровной спирали, вероятно изображающая целительный источник, вокруг которого и возник город. Неподалеку как раз открывался паб, а Робин хотелось кофе; она перешла через дорогу и толкнула дверь «Старой читальни». Просторный зал, мрачноватый, как церковь, был отделан в коричнево-бежевых тонах. Взяв себе кофе, Робин села за угловой столик, подальше от посторонних глаз, и погрузилась в раздумья обо всем и ни о чем. Ее мимолетное впечатление о внутреннем виде церкви не сказало ей ничего. Марго была атеисткой, но храмы – из тех немногих мест, где можно спокойно посидеть и подумать о своем, не беспокоясь, что тебя потревожат. Что, если к церкви Всех Святых Марго потянула та же смутная, исконная потребность, которая однажды привела Робин на незнакомое кладбище и заставила сесть на деревянную скамью, чтобы обдумать ужасающее состояние их с Мэтью брака? Робин поставила перед собой кофе, открыла большую сумку с ремнем через плечо и достала пачку ксерокопий тех страниц из тетради Тэлбота, где упоминался Сетчуэлл. Разглаживая складки, она мельком взглянула на двоих мужчин, усевшихся поблизости. Тот, который сидел к ней спиной, рослый, широкий в плечах брюнет с вьющимися волосами, вызвал у нее радостное волнение, но она тут же напомнила себе, что это никак не может быть Страйк – тот находился сейчас в Сент-Мозе. Незнакомец как будто почувствовал на себе взгляд Робин и оглянулся. Она мельком увидела голубые, как у Морриса, глаза, безвольный подбородок и короткую шею, после чего опустила голову к гороскопным записям, чувствуя, что краснеет и что внезапно утратила способность воспринимать лежащие перед ней рисунки и символы. Ее захлестнула волна стыда, совершенно непропорциональная перехвату чужого взгляда. Под ложечкой еще какое-то время теплились и угасали последние искры волнения, которое она ощутила, думая, что видит Страйка. Да просто обозналась, сказала она себе. Абсолютно не о чем волноваться. Успокойся. Но вместо того чтобы читать записки, она спрятала лицо в ладони. В этом незнакомом пабе, когда ее сопротивление было ослаблено усталостью, Робин поняла, что в последний год избегает раздумий о своих чувствах к Страйку. Это отстранение давалось ей без особого труда, поскольку все ее время было занято другим: она пыталась развязаться с Мэтью, осваивалась в новой квартире и старалась притереться к новому квартирному хозяину, противостояла родительским тревогам и уклонялась от осуждений, отбивалась от постоянных заигрываний Морриса, уворачивалась от настырности Илсы, надумавшей ее сосватать, и при этом работала вдвое больше обычного – где уж тут было углубляться в серьезные вопросы вроде ее чувств к Страйку. Сейчас, в уголке этого тускло-коричневого паба, где ничто ее не отвлекало, Робин обнаружила, что возвращается мыслями к тем ночам своего медового месяца, которые она проводила у моря, шагая по мелкому белому песку после того, как Мэтью ложился спать, и устраивала себе допрос: не влюблена ли она в мужчину, который был тогда ее начальником, а не партнером. Прогуливаясь в темноте туда и обратно, она проложила по пляжу глубокую борозду и в конце концов решила, что ответ отрицательный, что ее отношение к нему состоит из дружбы, восхищения и благодарности за предоставленную возможность начать карьеру, которая грезилась ей в мечтах, но, казалось, была для нее закрыта. Нынешний деловой партнер ей нравился. Вот как-то так. И это все. Разве что… она вспомнила ту радость, с которой увидела его в кафе «Ноутс» после недельного отсутствия, вспомнила, как теплеет от счастья всякий раз, когда на экране телефона высвечивается – вне зависимости от обстоятельств – имя Страйка. Теперь почти испугавшись, она заставила себя припомнить, какое жуткое раздражение способен вызвать Страйк: брюзгливый, скупой на слова и неблагодарный, со сломанным носом и курчавыми, «лобковыми», по его собственному выражению, волосами, далеко не такой эффектный, как Мэтью или даже Моррис… Но он был ее лучшим другом. Она так долго не позволяла признаться в этом даже самой себе, и в сердце болезненно кольнуло, вероятно, оттого, что сама она едва ли посмела бы когда-нибудь сказать это Страйку. Несложно было представить, как от такой обнаженности чувств тот неуклюже пятится, подобно испуганному бизону, и множит барьеры, которые воздвигал при малейшем партнерском сближении. Тем не менее она испытала своего рода облегчение, осознав болезненную истину: ей далеко не безразличен ее партнер. В важных делах она могла рассчитывать, что он поступит как должно, если для того есть веские основания. Она восхищалась его интеллектом и ценила его упорство, не говоря уже о самодисциплине, недоступной многим людям с целым и невредимым телом. Часто изумляясь почти полному отсутствию у него жалости к самому себе, она разделяла его стремление к справедливости, непоколебимую готовность урегулировать и решать непростые вопросы. И было кое-что еще, нечто совершенно необычное. Ни разу Страйк не вызвал у нее физической неловкости. Они могли подолгу находиться вдвоем в офисе, как два равноправных сотрудника агентства; Робин отличалась высоким для женщины ростом, но он был намного выше, и никогда в его присутствии она не чувствовала себя так, как с другими мужчинами, которые, даже если не пытались вогнать ее в краску, просто любили покрасоваться и по-павлиньи распускали хвост. Мэтью так и не смог отрешиться от мысли, что Страйк и Робин все время находятся вместе, в тесном офисном пространстве, и не верил, что Страйк при этом не делает ей непристойных предложений, пусть даже ненавязчивых. Но Робин, всегда сверхчувствительной к непрошеному прикосновению, к брошенному искоса блудливому взгляду, вторжению в личное пространство, в присутствии Страйка никогда не хотелось съежиться от чужих попыток перевести отношения в другую плоскость. Личная жизнь Страйка была запретной зоной, и хотя это подчас сбивало ее с толку (перезвонил он или не перезвонил Шарлотте Кэмпбелл?), его нелюдимость выражалась и в уважении чужих границ. Он ни разу не позволил себе ни одного лишнего прикосновения, даже на первый взгляд продиктованного любезностью, ни разу не положил руку чуть ниже ее спины, не схватил за руку так, чтобы у нее по коже побежали мурашки или возникло желание прикрыться, – наследие тех жестоких столкновений с мужчинами, которые исполосовали ее шрамами, причем не только зримыми. По правде говоря (когда же признаться себе в этом, если не сейчас, в минуты усталости и ослабления рубежей обороны?), за четыре года она припоминала только два момента, когда Страйк бесспорно видел в ней желанную женщину, а не друга, не ученицу и не младшую сестру. Впервые это произошло в тот раз, когда она предстала перед ним в том зеленом платье от Кавалли в ходе их первого совместного расследования: он отвел от нее взгляд, словно ослепленный ярким светом. Позднее она устыдилась собственного поведения: ей не хотелось, чтобы он думал, будто она решила ему понравиться или бросить вызов; она всего лишь пыталась выудить информацию у продавщицы. Но когда он впоследствии подарил ей это зеленое платье, считая его прощальным подарком, она заподозрила, что его жест полон особого смысла: что он подтверждает свой тогдашний восхищенный взгляд, и это подозрение не вызвало у нее неловкости, она была только счастлива и польщена. Второй момент, воспоминания о котором были гораздо более болезненными: она стояла на верхней лестничной площадке у банкетного зала, где праздновалась ее свадьба, а Страйк, стоя у подножья лестницы, обернулся, когда она его окликнула, и, травмированный, измотанный, посмотрел на нее – невесту в подвенечном платье – снизу вверх. Тогда она вновь увидела на его лице проблеск чего-то большего, чем дружба; потом они обнялись, и он показался ей… Лучше об этом не думать. Лучше не размышлять об этом уютном объятии, о нахлынувшем на нее безумии; она представила, как он говорит: «Уедем вместе», и знала, что пошла бы по первому зову. Робин сгребла со стола астрологические выкладки, запихнула их обратно в сумку и вышла на улицу, не допив и половины кофе. Пытаясь заглушить воспоминания быстрой ходьбой, она перешла через каменный мостик, соединяющий берега реки Лем, подернутой скоплениями ряски, и миновала колоннаду Королевского курзала, где на следующий день открывалась выставка Сетчуэлла. Засунув руки в карманы, Робин стремительно шагала вперед и разглядывала Променад, где некогда широкая белая терраса эпохи Регентства была исполосована витринами магазинов. Лемингтон-Спа не смог поднять ей настроение. Наоборот, он слишком упрямо напоминал другой курорт на водах – Бат, где Мэтью учился в университете. У Робин удлиненные, изогнутые здания времен Регентства с их простыми классическими фасадами всегда пробуждали некогда дорогие сердцу воспоминания, изуродованные более поздними открытиями: на мысленный образ их с Мэтью, гуляющих рука об руку, наложилось знание того, что в то время он уже спал с Сарой Шедлок. – Да катись оно все к чертям, – пробормотала Робин, часто моргая от слез, а потом резко развернулась и зашагала назад к «лендроверу». Припарковавшись поближе к «Премьер-Инну», она сделала крюк, чтобы купить в соседнем кооперативном магазине сколько-то продуктов, потом зарегистрировалась в гостиничном автомате самообслуживания и поднялась в свой одноместный номер. Тесный и скудно обставленный, но безупречно чистый, он выходил окнами на невероятно безобразное здание городской администрации из красного и белого кирпича, перегруженное завитками, фронтонами и львами. От пары бутербродов, шоколадного эклера, банки диетической колы и яблока Робин приободрилась. Когда солнце стало медленно опускаться за Променад, она скинула туфли и протянула руку к сумке, чтобы достать ксерокопии записей Тэлбота и колоду карт Таро (версия Алистера Кроули), при помощи которых Билл Тэлбот пытался решить загадку исчезновения Марго. Вынув колоду из коробки, она перебрала карты и внимательно разглядела. Как и следовало ожидать, Тэлбот скопировал в свою тетрадь многие элементы – предположительно с тех карт, которые выпадали во время его упорных попыток раскрыть дело. Робин разгладила ксерокопию страницы, которую мысленно называла «рогатой», – на ней Тэлбот размышлял о трех рогатых знаках зодиака: Козероге, Овне и Тельце. Эта страница находилась в последней четверти тетради, где цитаты из Алистера Кроули, астрологические символы и загадочные рисунки появлялись гораздо чаще, чем конкретные факты. «Рогатая» страница демонстрировала, что у Тэлбота вновь возник интерес к Сетчуэллу, которого следователь вначале исключил из числа подозреваемых на том основании, что его знаком был не Козерог, а Овен. Судя по всему, Тэлбот рассчитал полную натальную карту Сетчуэлла и не поленился отметить различные ее аспекты, которые, как он заметил, были такими же, «как у АК. Как у АК… НЕ ЗАБЫТЬ о связи с ЛС». Чтобы еще больше запутать выкладки, таинственный Шмидт все время исправлял знаки, хотя Сетчуэлл в его системе сохранял свой изначальный знак Овна. А потом в голову Робин пришла странная идея: понятие о зодиаке из четырнадцати знаков было явно абсурдным (но чем оно абсурднее зодиака из двенадцати знаков? – вопрошал голос у нее в голове, удивительно напоминавший голос Страйка), но ведь чтобы втиснуть два лишних знака, даты пришлось бы потеснить, разве не так? Она взяла свой мобильник и набрала в «Гугле» «зодиак 14 знаков Шмидт». – О господи, – вслух произнесла Робин, обращаясь к безмолвному гостиничному номеру. Не успела она переварить прочитанное, как у нее в руке зазвенел мобильный. Страйк. – Привет, – сказала Робин, быстро переключившись на громкую связь, чтобы можно было продолжить чтение. – Как ты?