Ферма

Она знает, что должна развернуться и уйти, но не в силах этого сделать.

Разговор за столом утихает. Несколько хост открыто глазеют на Джейн, даже не делая вид, что едят.

Сегундина поднимает глаза, и Джейн с удивлением видит в них страх.

– Садись, Джейн! – настойчиво предлагает Делия, подвигаясь так, чтобы Джейн могла занять место между ней и Сегундиной. – Сядь, пока не увидели координаторы.

– Как твой ребенок, Джейн? – спрашивает Кармен.

Джейн она никогда не нравилась. А недавно она подслушала, как Кармен шепотом, достаточно громким, чтобы Джейн могла разобрать слова, заявила, что Джейн заносчива, бегает за американками, как ручная собачонка, и считает себя лучше других из-за ребенка, которого носит.

– С ним все в порядке, – отвечает Джейн напряженным голосом.

Все остальные молчат, как будто ждут, что она скажет еще.

– Ты получила бонус за третий триместр? Мой был невелик, но твой, верно, очень большой? – нетерпеливо спрашивает Делия.

Недавно она с завистью и тоской в голосе сказала Джейн, что носить ребенка миллиардера – неслыханная удача.

Джейн качает головой, взволнованная сыплющимися вопросами. Девушки смотрят на нее, обмениваясь взглядами и переговариваясь так тихо, что она не может разобрать слов.

– Из какой ты провинции? – спрашивает Джейн, поворачиваясь к Сегундине.

Сегундина крутит салфетку в руках.

– Я с Висайских островов. Бохоль…

– Висайи? Ах, вот как. Тогда откуда ты знаешь Ату Эвелин?

Сегундина колеблется, ее взгляд бегает по столешнице.

– Я тоже ее знаю. Она моя двоюродная сестра, – объясняет Джейн, стараясь скрыть нетерпение в голосе. – Но откуда ее знаешь ты?

Голос Сегундины понижается до шепота:

– Я знаю Ату Эвелин по общежитию в Квинсе.

– Как часто Ата оставляла с тобой ребенка…

– Больше никаких вопросов! – шикает Кармен. – Это запрещено. Ты сама знаешь, Джейн.

– Я просто разговариваю, – парирует Джейн, оглядывая стол в поисках поддержки, но все отводят глаза. Даже Делия.

– Сперва просто разговариваешь, а потом снова на нее донесешь! – восклицает Кармен, так сильно перегибаясь через стол, что Джейн видит, как раздуваются ее ноздри и оспины на лице становятся отчетливей.

Джейн испуганно смотрит на Сегундину, закрывшую лицо руками.

– У тебя были неприятности? – спрашивает Джейн. – Из-за меня?

– Не отвечай ей, Сегундина! Ты только потеряешь еще больше денег. Она не заботится о правилах, потому что скоро будет богата! – выпаливает Кармен по-тагальски, слова слетают с ее губ одно за другим.

– Я на нее не доносила! – отвечает Джейн, но без гнева, только с удивлением.

– Тогда кто же? – огрызается Кармен.

Джейн лихорадочно соображает. Рейган сказала Лайзе? Лайза доложила госпоже Ю?

– Когда ты попала в беду? – спрашивает Джейн Сегундину, переходя на тагальский.

Сегундина опускает руки и поднимает голову.

– Это случилось на следующий день после нашего разговора. Госпожа Ю позвала меня в кабинет…

– Простите, леди! – неожиданно произносит за их спинами координатор, с которой Джейн разговаривала недавно. Та, чья дочь отпраздновала день рождения фейерверком. Все вокруг стола замолкают. – Вы забыли, что в «Золотых дубах» разрешен только английский?

Сегундина и Джейн виновато смотрят друг на друга. Кармен лепечет:

– Мэм, дело в том, что…

– Привет, Джейн. Не видела, что ты тоже здесь, – улыбается координатор, и ее дружелюбие вызывает у Джейн чувство стыда.

Уже более мягким голосом координатор говорит, что она хорошо понимает: родной язык удобнее, особенно для Сегундины, которая здесь новенькая.

– Но вы должны придерживаться английского, леди. В противном случае остальные могут подумать, что ими пренебрегают!


Координатор отходит, но остается в пределах слышимости.

– Пошли отсюда, – объявляет Кармен с утрированным американским акцентом.

Она бросает на Сегундину сердитый взгляд и встает. Сегундина, спотыкаясь, поднимается на ноги и складывает столовые приборы и салфетку на поднос. Она избегает смотреть на Джейн. Другие сидят тихо, наблюдая за их уходом. В конце концов разговор возобновляется, еда съедается. Джейн замечает взгляды в свою сторону, но игнорирует их.

Пугливость Сегундины. Понесенное ею наказание.

Кто рассказал госпоже Ю?

Рейган бы никогда ей не доверилась. Лайза ее ненавидит.

Может, ее и Сегундину в тот день подслушала одна из координаторов? Но их не было рядом, Джейн уверена в этом, она всегда очень осторожна.

Разве только…

Джейн оглядывает стол. Женщины ковыряют яичницу, потягивают зеленый сок. Сплетничают, смеются и украдкой посматривают на нее. В тот день многие из них сидели рядом с ней и Сегундиной. У них у всех есть уши. И рты тоже.

И все они нуждаются в деньгах.

Джейн делает глубокий вдох и закрывает глаза, собираясь с мыслями.

– Джейн! – шепчет Делия так настойчиво, что Джейн открывает глаза.

– Да?

Делия наклоняется ближе, так что ее губы оказываются всего в нескольких дюймах от ушей Джейн:

– Джейн! Скажи, что ты будешь делать со своими деньгами, когда разбогатеешь?





Рейган




Рейган просыпается с горячим туманом в голове. Она полыхает. Солнце сдвинулось за время сна, и она больше не лежит в тени зонтика у бассейна. Кожа вплавилась в ткань купальника. Она нащупывает на столике стакан, глотает нагретую солнцем воду, потягивается. Напряжение в мышцах – сладкая истома.

Она ловит себя на том, что напевает. Теряется в небе над головой, бесконечном и синем. Внутри ее зашевелился сын Келли. Он любит двигаться, когда Рейган замирает, и лежит неподвижно, когда она ходит. Она посылает ему безмолвный привет. Наслаждается солнцем на коже, пушком на своем животе. Нет рака, нет больше страха и паранойи (мыслей, что «Золотые дубы» ее доконают, а госпожа Ю лжет).

Со всем этим покончено.

Нет места, которое она бы предпочла «Золотым дубам». Она полулежит в шезлонге, жара утяжеляет ее, и ребенок Келли ворочается внутри. Ее тело здоровое и сильное.

Когда на днях Келли приехала к ней в гости – с бутылкой безалкогольного шампанского, желая с опозданием отпраздновать хорошую новость о том, что биопсия дала благоприятный результат, – она привезла свою детскую фотографию, на которой была запечатлена в компании братьев. На фотографии Келли стояла босиком, волосы заплетены в косички, она зажата между двумя худощавыми мальчуганами, показывающими фотокамере розовые языки. Рейган попыталась представить себе новорожденным старшего из них, более красивого. Келли сказала, что он упрямый, умный и немного сумасброд.

Рейган думает о ребенке Келли, кувыркающемся в животе. Упрямый, умный, немного сумасбродный мальчик, который увидит свет лишь благодаря тому, что она его носит. Мальчик, который может стать промышленником или изобретателем летающего электромобиля. Или сенатором. Губернатором. Президентом! Мальчик, который вырастет в сильного, здравомыслящего чернокожего человека, похожего на его сильную, здравомыслящую мать.

У нее по спине ползут мурашки. Рейган ничего не может с этим поделать, хотя, когда она говорит об этом Лайзе, та усмехается. («Богачи, они и есть богачи».)

Но Рейган теперь видит все по-другому. Она не винит Лайзу. Просто Лайза не понимает – не может понять. Она никогда не приближалась к краю пропасти и не смотрела смерти в лицо. Она не осознает, что жизнь ослепительно захватывающа и одновременно хрупка. Достаточно одной веточки, обломанной в лесу. Одной мутировавшей клетки.

На днях во время обеда у Рейган было видение. Откуда-то с высоты, как будто в кино, она увидела все, что было внизу: толчею в столовой, множество женщин, залитых полуденным светом. И в каждой из них – болтающей, жующей, хихикающей, дующейся, дразнящейся, смеющейся, черной, коричневой, бронзовой, розовощекой, персиковой, кремовой – обитало живое существо.

Потом столовая в одно мгновенье преобразилась в некое священное пространство, больше похожее на церковь. Не было ни облаток на языке, ни гула молитв, ни воздуха, насыщенного запахом ладана, слишком густого, чтобы легко дышать. И все же в этом просторном зале присутствовала какая-то святость.

– Ты, похоже, пропустила новость, что в мире больше нет такой вещи, как святость? Все продается. Включая всех на этой детской фабрике, – отвечает Лайза, вытирая со рта соус. – Я думаю, ты просто пребываешь в эйфории, свойственной спасшимся от смертельной опасности. Это понятно, учитывая то, через что ты прошла. – Подумав, она добавляет, уже менее любезно: – Или тебе промыли мозги. На это здесь мастера.

Рейган пропускает мимо ушей этот выпад. Не то чтобы Лайза ошибалась. «Золотые дубы» действительно зарабатывают деньги, вероятно, много денег, делая из беременности бизнес. Некоторые из клиенток могут сами вынашивать детей, но предпочитают этого не делать по разным причинам – тщеславие и якобы загруженный рабочий график. Рейган не слишком-то их уважает. И клиенты Лайзы также не должны были лгать, будто эндометриоз мешает матери родить. Лайза узнала правду – что клиентка снова начала работать моделью и не хотела рисковать фигурой, – только когда была уже беременна третьим ребенком. Лайза, понятно, обижена.

Но многие клиентки «Золотых дубов» действительно отчаялись родить самостоятельно. Как Келли. Рейган знает: чувство, которое она испытывает, не может оказаться ложным – чувство правоты в отношении вынашивания ребенка Келли. Может, это у нее впервые в жизни: осознание того, что она делает бесспорно сто́ящее дело.

Вот чего Лайза не видит. Того, что, кстати, никогда не мог понять папа. Он продолжает посылать ей статьи о людях, возрастом не намного старше Рейган, совершивших невероятные подвиги (американка иранского происхождения в Стэнфорде, работающая над лекарством от лихорадки Эбола; уроженец Огайо с двумя высшими образованиями, основавший сеть ремесленных магазинов, продающих товары для дома и ювелирные изделия в возрождающемся Детройте). Отец утверждает, что ключ к жизненному успеху – это корпеть над чем-то в течение десяти тысяч часов (Билл Гейтс! Йо! Йо! Ма!).

Но не нужно быть выдающимся лидером, или автором бестселлеров, или любимцем театральной публики, чтобы оставить свой след. Бежать, просто чтобы бежать быстрей, бессмысленно. Это постоянное стремление к чему-то, кому оно, в самом деле, нужно? Лесть незнакомцев? Невероятное количество подписчиков в Инстаграме? Заискивающая статья в каком-то дурацком журнале, причем совершенно пустая?

Рейган вздрагивает от тычка, более сильного, чем обычно. Она кладет руки на живот и улыбается. Следующий пинок она ловит ладонями.

Я тебя обыграла, говорит она сыну Келли.