Фотография из Люцерна

Произошедшее страшно потрясло Мюллер. Актрисе не привыкать к ролям, которые совершенно не соответствуют ее темпераменту, – но ведь здесь не было ни режиссера, ни оператора, ни съемочной группы, и сцена оказалась ей не по силам. Рассказывая о случившемся друзьям, она говорила, что кроме отвращения и брезгливости испытала ощущение, что ее обманули. За это она очень гневалась на Геббельса и заявляла, что больше не хочет иметь с ним ничего общего. Она также намекнула друзьям, что намерена взять пример с Марлен Дитрих, покинуть Германию и воссоединиться во Франции со своим евреем.

Слухи энергично муссировались в кинематографических кругах Берлина. К тому моменту на экраны как раз вышел последний фильм фрау Мюллер – «Тоггер». Посмотреть его я отправился в «Универсум» на Курфюрстендам. Даже ранним утром зал был полон. В этой забавной, идеологически выдержанной ленте Мюллер сыграла журналистку, опубликовавшую разоблачение преступного иностранного синдиката. По-моему, она переигрывала. Было очевидно, что от своей роли актриса не получает никакого удовольствия; я слышал, роль была ей навязана силой.

Как можно унять разговоры? Слухи о ее скандальном свидании с Гитлером распространялись из самых верхов столичного общества и при каждом новом витке обрастали новыми подробностями. И не было никакой возможности эти слухи остановить. Если можно так сказать, кот уже выбрался из мешка. Мне на ум пришли три варианта действий: заставить фрау Мюллер яростно все отрицать и выставлять клеветниками тех, кто распространяет слухи; объявить ее сумасшедшей, отправить в психиатрическую лечебницу – и пусть болтает что хочет; либо последовать намеку Бормана и организовать «аварию».

Будь она обычной женщиной, мог бы сработать любой из этих вариантов. Но кинозвезда, вращающаяся в самых высоких артистических кругах, среди элиты; кинозвезда, которая на короткой ноге с высокопоставленными персонами?.. Я решил, что для начала лучше всего просто с ней побеседовать.

Встреча состоялась утром двадцать третьего сентября тысяча девятьсот тридцать седьмого года на вилле фрау Мюллер в берлинском районе Далем. Организовать встречу оказалось несложно – все прошедшие недели актриса находилась под неусыпным надзором гестапо. Борман связался с секретариатом доктора Геббельса и договорился о моем визите.

Дверь открыла служанка, она же провела меня в небольшую гостиную на втором этаже, где меня ждала фрау Мюллер в соблазнительно изящном бледно-розовом шелковом платье.

Очень красивая, страшно нервозная, невозможно хрупкая. В ярких лучистых глазах сквозило то же отчаяние, как во взгляде роскошной птицы с поломанным крылом. Мне было трудно узнать в этой женщине актрису, которая бодро пела "Ich Bin Ja Heut’ So Glücklich", актрису[7], покорившую сердца всей Германии.

Я мягко заговорил с ней. Она отвечала настолько тихо, что мне пришлось наклониться вперед. Я сказал: «Вы, конечно, знаете, какие дикие слухи ходят вокруг вашего предполагаемого свидания с фюрером и как это оскорбительно и опасно». Я заверил фрау Мюллер, что совершенно не желаю знать, что там произошло в действительности, что моя единственная цель – не допустить ущерба для репутации конкретных высокопоставленных деятелей. И назвал первые два варианта решения проблемы, оставив ей самостоятельно додумать существование третьего варианта. Разумеется, ей будет очень сложно обвинять в клевете своих близких знакомых и друзей: актрису Габриэле Шварц, продюсера американского происхождения Альфреда Зейслера… А раз первый вариант не годится, возможно, она добровольно даст согласие отправиться в психиатрическую лечебницу? Право, это наилучшее решение. Объявим, что дело в переутомлении. А, скажем, через девять месяцев можно будет снова предстать перед публикой и продолжить блистательную карьеру.

Вряд ли я когда-либо забуду печаль, исказившую ее лицо.

– Психиатрическая больница? На год? – прошептала она, и из ее прекрасных глаз покатились слезы.

– Лечебница роскошная, – заверил я. – Совсем не то, что обычно понимают под психиатрической больницей.

– Дурдом? Психушка? – переспросила фрау Мюллер.

– Просто место для отдыха. Спокойное и мирное, похоже на домик в Альпах.

Внезапно она вскрикнула:

– Спокойное и мирное? Ха! Да я ночами спать не могу! После того кошмарного вечера…

– Пожалуйста, фрау Мюллер, – взмолился я, – не нужно об этом говорить, прошу вас.

– Почему? Боитесь услышать правду?

– Потому что это не мое дело.

– А что именно ваше дело, герр Флекштейн? – ожесточенно спросила она.

– Я приехал сюда дать вам совет.

– О, конечно! Добровольное согласие, как же! Поскольку упомянутые вами господа так жаждут от меня избавиться, отчего бы им не засунуть меня в смирительную рубашку и не бросить в сумасшедший дом? – Она заплакала. – Я ничем не заслужила такого обращения. Какая жестокость! Разве у меня нет права искать утешение у друзей?

Видя, что она выходит из равновесия, я забеспокоился, не перегнул ли палку.

– Полагаю, самое разумное решение в такой ситуации, – я старался говорить со всей мягкостью, – доверить случившееся психоаналитику, специалисту, поклявшемуся хранить врачебную тайну.

– Они же все евреи! – воскликнула она с истерическим смешком. – И вы полагаете, Геббельс не узнает все, о чем мы говорили? Вы полагаете, у него нет шпионов среди евреев? Если вы верите в это, герр Флекштейн, то, как говорят американцы, вам можно продать даже Рейнский мост!

Пагубные пристрастия, депрессия, истерия, теперь еще и паранойя, – знаменитая кинодива продемонстрировала полный набор симптомов. Думаю, ей и в самом деле не помешал бы хороший длительный отдых в альпийской клинике. Решив сделать именно такую рекомендацию в своем докладе Борману, я поблагодарил фрейлейн Мюллер за уделенное время, пожелал всего доброго и отбыл.

Если верить версии, которая позже получила распространение, в тот же день в дом ворвались четыре гестаповца, скрутили фрау Мюллер и выбросили с балкона. По другой версии, эти четыре агента довели ее до самоубийства, и она совершила прыжок сразу после их ухода. Истина же заключается в том, что она спрыгнула вниз не после их, а после моего ухода. Я знаю это точно, поскольку в тот момент еще не успел отъехать от виллы, а сидел в автомобиле и делал записи. Когда раздались крики прислуги, в дом одновременно ворвались я и четыре гестаповца из службы наблюдения.

Молодая красивая женщина, с которой я недавно разговаривал, теперь лежала под балконом в луже крови. Не было никаких сомнений, что она выпрыгнула добровольно.

Ужасная картина: теперь фрау Мюллер была сломлена не только душевно, но и физически. Обнаружив, что она еще дышит, один из агентов вызвал карету скорой помощи. Актрису отправили в ближайшую больницу; там она пробыла в коме четырнадцать дней и умерла, не приходя в сознание. Ее кремировали, и прах захоронили. Вопреки возражениям семьи, драгоценности и имущество кинозвезды были проданы с аукциона для погашения долгов.



После ее смерти меня терзала мысль: почему я должен раз за разом подчищать за фюрером последствия его порочных склонностей? Мало того что выполнение таких задач требовало напряжения всех внутренних сил и нервов, – это было еще и крайне рискованно: человек, который слишком много знает, рано или поздно становится слишком опасным.

Именно в тот сложный период своей жизни я вспомнил короткую встречу с фрау Лу Саломе, ее кушетку для психоанализа, – и мне представилось совсем иное будущее для себя. Примерно через месяц после смерти Ренаты Мюллер я сообщил Борману, что намерен кардинально изменить род деятельности.

Прищурившись, Борман долго рассматривал меня. Мое заявление его позабавило.

– И чем, дорогой Флекштейн, вы предполагаете заняться?

– Я решил посвятить себя изучению психоанализа. Думаю, это важный инструмент для вытягивания информации у наших врагов. Ведь мы оба хорошо знаем, рейхсляйтер: пытки не особенно эффективны.

Он хмыкнул, но когда я начал развивать свою мысль, стал слушать с куда большим интересом.

– А что, Флекштейн, в этом что-то есть.

Затем Борман упомянул, что доктор Маттиас Геринг, старший кузен рейхсминистра Германа Геринга, возглавил берлинский Институт психологических исследований и психотерапии.


– Он выгнал всех евреев и теперь развивает чисто арийскую науку. Если вы действительно этим увлечены, я могу позвонить ему и замолвить словечко.

– Большое спасибо, рейхсляйтер.

Он ухмыльнулся.

– Мне будет вас недоставать, Флекштейн. Вы забавный парень – и прекрасный сотрудник. Если мне когда-нибудь потребуется специалист в деликатных делах, я ведь могу на вас рассчитывать?

Я горячо его в этом заверил.

Таким образом, вскоре после кончины великой актрисы Ренаты Мюллер, воодушевленный примером другой исключительной женщины, фрау Лу Саломе, я переехал из Мюнхена в Берлин, где, завершив обучение, стал практиковать «черную магию», как некоторые называют психоанализ…





Глава 20




Доктор Мод улыбается, когда я признаюсь, что провела ночь с Лео Скарпачи.

– Если хотите знать, все было супер-пупер, – с вызовом говорю я.

– Рада слышать. Без секса-то что за жизнь? – И она меняет тему: – На предпоследнем сеансе вы говорили мне, что иногда чувствуете себя потерянной. Это по-прежнему так?

Пожимаю плечами.

– Пропускать через душу и рассудок столько разных персонажей очень тяжело, можно себя утратить. Я играю эскорт-девицу в постановке у Рекса, и подчинение кажется мне чем-то само собой разумеющимся. Затем вижу фото Шанталь с хлыстом, представляю себя на ее месте, – и меня тянет к доминированию.

– Наш рассудок – это всегда сцена, где мы отыгрываем собственные скрытые конфликты. Полагаю, у вас та же проблема, что и у многих исполнителей: трудно отделить роли, которые ты играешь на сцене, от тех, которые отыгрываются во внутренних драмах разума. Отсюда все вопросы, которые вы себе о себе задаете.

– Вообще-то я задаю их вам.

– Нет, Тесс, ответить на них можете только вы сами. Каждый человек растет и меняется. Вспомните Лу Саломе. Сколько ролей у нее было? Муза-вдохновительница, писатель, психоаналитик. А вы – актриса. Часто и быстро трансформируетесь – порой чрезмерно быстро. Но у вас прочная основа. Проигрывая все эти роли – ценителя порока и развращенности, эстета, – вы не обязана показывать миру свое истинное «я». Впрочем, наблюдательный зритель, например, опытный психотерапевт, – тут она улыбается, – или опытный детектив способен увидеть за всеми этими масками тонкую отважную женщину.

– То есть я мошенница?

Она энергично качает головой.

– Вовсе нет! Вы просто носите маски. Мошенником был ваш отец.



Я снова на ринге с Роситой. Ее удары так быстры, что блокировать их я не успеваю. Она достает меня раз за разом. Больно. Хотя она не бьет в полную силу, а просто развлекается. Я отступаю на шаг, бросаю взгляд на Курта. Он смотрит без выражения.

Опускаю руки в перчатках.

– Сдаюсь.

Росита кивает, выходит из стойки, смотрит на Курта. Прощальный жест – и она выбирается за канаты.

Подхожу к Курту.

– Чего ты добиваешься? Хочешь посмотреть, как меня отлупят? Ты же знаешь, что она мне не по зубам.

– Я хотел выяснить, есть ли у тебя на самом деле бойцовский дух. После сегодняшнего боя уже не уверен.

– И я не уверена. Бой с откровенно более сильным противником – что это за тренировка?

– Если тебе здесь не нравится, я не настаиваю. Есть другие залы.

– Ты меня прогоняешь?

– Сама решай.

Я в упор смотрю на него.

– Это оттого, что я знаю про тебя и Шанталь?

– Ничего ты не знаешь. И как бы то ни было, Шанталь мертва.

– Ты больше не называешь ее Мари.