Фотография из Люцерна

Спасибо за предложение вернуть письма. Пожалуйста, уничтожьте их. Я предпочитаю не замыкаться на прошлом, а все осмыслить и жить дальше. То же относится к утрате моей дорогой Шанталь – хотя это ужасно трудно.

С наилучшими пожеланиями,

графиня Ева.





* * *


Я взбудоражена. Встретиться лицом к лицу!.. Что до просьбы уничтожить письма, я не в силах этого сделать.

В вестибюле налетаю на Джоша. Мы вместе садимся в лифт.

– Ваш этаж, мэм? – он изображает лифтера.

– Уничижаешься? Может, тебе еще и на чай оставить?

– Уничижение. Какое интересное слово. Третьего дня даже было актуально.

– С чего вдруг?

– Обед с бывшей супругой.

Он хохочет. Лифт останавливается на шестом. Джош поворачивается ко мне.

– Я закончил «Королеву кубков». Хочешь посмотреть?

Я вижу ее сразу, едва мы заходим в мастерскую. Мольберт повернут к свету. Картина великолепна. Она так же хороша, как «Королева мечей», – но совсем в другом роде. С холста на меня смотрит мое собственное отражение с открытым, уязвимым взглядом. У Шанталь в руках меч, она воплощает власть и тайну. Моя королева же держит кофейную чашку и выглядит приветливо и дружелюбно.

Джош идет за чаем.

– Снова беседовала с твоим дружком-детективом. Тот еще персонаж.

– Мой дружок?

– А разве нет? – Джош ставит на огонь чайник и поворачивается ко мне. – У меня сложилось впечатление… впрочем, неважно. Увиваться рядом с ним совсем неглупо.

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «увиваться». Он источник информации. Ты ведь молчишь как рыба.

Он наливает в заварочный чайник горячей воды и составляет на поднос посуду.

– Так ты и не спрашиваешь.

Я иду за ним в гостиную.

– Как же я могу, Джош, если не знаю правильных вопросов?

– А ты стреляй наугад.

Потираю лоб. Сколько эвфемизмов: увиваться, молчать как рыба, стрелять наугад. Хватит уже болтовни.

Мы садимся на диван, и я сразу перехожу к делу:

– Ты наблюдал за ее сеансами, так что знаешь, как это выглядело. Опиши, а? Конечно, если не испытываешь неловкости.

Он вздыхает.

– Я не испытываю неловкости. Однако считаю, что самое важное про Шанталь к ее сеансам отношения не имеет. А вот странности, которые так или иначе с ней связаны… Вроде фотографии, для которой я позировал. Зачем это все было? А увлечение Гитлером? Когда я спрашивал, Шанталь настороженно улыбалась и меняла тему. Показывала мне репродукции. Дрянные картины. Кажется, она рассчитывала понять его через творчество. Я сказал ей, что творчество любого художника скорее что-то затуманит, нежели прояснит – и что, как по мне, Гитлер больше иллюстратор, чем художник. – Вздох. – Такое впечатление, что свою внутреннюю жизнь она закрыла на замок и надежно охраняла. От всех. И это самое интересное.

– Ты думаешь, эта закрытая часть жизни могла привести к ее гибели?

– Не знаю. – Он снова пожимает плечами. – Я считал ее другом, но понимал, что наша дружба ненадолго. Шанталь была замкнута. Вещь в себе. И не хотела, чтобы кто-то что-то о ней знал. Однажды она сказала, что образ госпожи – отличный способ конспирации. При работе над портретом я исходил из идеи, что Королева – куда больше, чем просто могущественная дама с мечом в руке.

– У тебя получилось, Джош, – говорю я. – Твоя Королева мечей могущественна и загадочна. Спасибо, что разрешил взять ее на время. Очень помогает обрести вдохновение.



Я работаю над «Проектом Шанталь». И вспоминаю утверждение Рекса о том, что каждое сколько-нибудь заметное действующее лицо драмы должно иметь собственную тайну – то, что тщательно укрыто от публики и остальных персонажей; то, что накладывает особенный отпечаток на все произносимое и совершаемое.

Какие тайны будут скрывать три мои героини? Что сведет их жизни в одну точку? Если бы я это знала, пьеса была бы давно закончена.


Одно я знаю точно: чем больше я узнаю о Шанталь, тем более сложной и многогранной личностью она мне кажется.



Во время перерывов в работе я часто брожу по своему жилищу. Смотрю на «Королеву мечей» и размышляю о том, что здесь происходило; о странных удовольствиях, которые видели эти стены.

А порой, когда работа идет гладко, моей рукой будто водит Шанталь.

В эти минуты я думаю: так вот что она от меня хочет! Так вот что желает донести до зрителей!



Сегодня доктор Мод намерена поговорить о Лу Саломе. Она наслушалась моих рассказов, изучила литературу; оказывается, Лу была серьезным и увлеченным идеями психоанализа специалистом.

– Не из главных фигур в истории психоанализа, – поясняет она, – но довольно важной. Они с Фрейдом поддерживали теплые отношения до самой ее смерти. Однако большая часть их переписки была достаточно официальной. Она обращалась к нему «дорогой профессор», а он многие годы называл ее «дражайшая Лу». Только однажды он обратился к ней «мой несгибаемый друг!». Они оба чрезвычайно высоко друг друга ценили. Однажды, в самом начале знакомства, фрау Саломе попросила Фрейда прислать ей фото. Он согласился при условии, что она пошлет ему свое. Фотографию, полученную от Лу, он поставил на полку рядом с рабочим столом. Если зайти в музей Фрейда в Хэмпстеде, можно увидеть эту фотографию на прежнем месте.

Как всегда в конце сеанса, доктор Мод старается связать все воедино:

– Я знаю, вы отождествляете себя с Шанталь. Помните, вы назвали себя ее зеркальным отражением? Я не согласна. Я полагаю, вы находите в ее личности те черты, которые хотели бы иметь у себя.

Обдумываю сказанное.

– Я выхожу на сцену и играю для публики. Она ублажала своих клиентов. Я разыгрываю роль. Она в ней жила.

– Завидуете?

– Нет. Я бы не рискнула заходить так далеко. Мы по-прежнему не знаем причину убийства, однако Скар-пачи уверен, что это связано с ее работой.

– А что насчет ее одержимости личностью Лу Саломе? У вас появились по этому поводу новые мысли?

– Кнут и все прочее на снимке из Люцерна… такое впечатление, что Шанталь зациклилась на этом; вот почему она решила повторить тот же образ, с собой в главной роли. У меня нет сомнений: она тоже отождествляла себя с Лу – в том смысле, что была очень похожа по типу личности и темпераменту. Только в результате Лу стала профессиональным психоаналитиком, а Шанталь – госпожой БДСМ. Обе искренне жаждали помогать людям, но в первую очередь хотели понять себя.

Доктор Мод улыбается.

– Многих к нашей профессии приводит именно стремление себя понять. Однако не стоит недооценивать желание избавить от боли других.

Я горячо киваю; поняв Лу, я стала лучше понимать Шанталь и ее веру в то, что боль лечится болью: боль тела в состоянии облегчить ужасную душевную боль, засевшую где-то внутри. Мне кажется, они обе так считали – да и я тоже.

– Думаю, это же чувство заставляет меня обращаться к публике со своими историями.

В постановке «Черные зеркала» я стояла у шеста в центре восьмиугольной конструкции из тонированного стекла. Я танцевала у шеста, я показывала стриптиз, я говорила непристойности. Я знала: за каждым затемненным зеркалом скрыта приватная кабинка – и в каждой онанирует, глядя на меня, похотливый самец.

Доктор Мод кивает.

– Временами вы будто не уверены, кто вы на самом деле. Однако это самообман: вы прекрасно себя понимаете. Вот почему эти две женщины так вас зацепили.

Я ухожу от нее в замешательстве. Неужели доктор Мод права, и мы с Шанталь отличаемся друг от друга куда сильнее, чем мне сначала показалось? И – самое главное – как это повлияет на пьесу?



В итоге я принимаю важное решение: отказаться от хронологического порядка. Мое повествование будет состоять из разрозненных элементов мозаики, перескакивать по времени взад и вперед, побуждая публику самостоятельно складывать узор. Кем мне суждено стать в этом полотне? Кто я: идущий по минному полю сапер? исследователь? просто человек, сующий нос не в свое дело? Одно я знаю точно: сторонним наблюдателем мне быть не суждено. Это история не о Шанталь и Лу; это история о нас троих.





* * *


Среди ночи подскакиваю, дрожащая и покрытая потом. Мне снова снилось, что я занимаюсь с Шанталь любовью. В этот раз никакой нежности; только доминирование и подчинение. Шанталь хриплым шепотом отдает команды, как ее следует ублажить, а я, утопив голову между ее ног, повинуюсь.

Она стонет и извивается, все сильнее сжимая мое лицо бедрами. Когда ее тело начинают сотрясать спазмы, я поднимаю голову и смотрю на нее. Ее губы искривлены в гримасе довольства. «Хорошая девочка», – шепчет она.

Я просыпаюсь в поту. Муха попалась в паутину.



Отвечая Еве, я обхожу молчанием ее требование уничтожить письма. Пишу, что с радостью приеду в Нью-Йорк, что готова встретиться, когда ей удобно. Даю ссылку на свой веб-сайт и немного рассказываю о том, чем занимаюсь. Подчеркиваю, что, хотя мои истории вымысел, они всегда основаны на фактах. Признаюсь, что то немногое, что я успела узнать о Шанталь, подтолкнуло меня написать пьесу, основанную на событиях ее жизни, особенно на ее увлеченности личностью Лу Саломе, женщины самой по себе необыкновенной. Надеюсь, Ева не сочтет это злоупотреблением? Обещаю при встрече рассказать все, что мне известно о полицейском расследовании… Само собой, я надеюсь, это поможет выстроить доверительные отношения.



Карл возбужденно смотрит на меня и ждет пояснений. Он что-то подозревает?

Утро. Мы сидим в «Даунтаун-кафе» и потягиваем латтэ.