Где наша не пропадала

Местных, в первую очередь, зацепило, что образованный человек впервые слышит про их город. Они же привыкли считать себя золотой столицей, ничуть не уступающей Магадану. Повозмущались, поворчали на разных и прочих знатоков географии, а потом потянулись к Воронкову, поздравлять с чудесным исцелением. Однако болезнь, сами понимаете… Был бы он, к примеру, на костылях, а потом танцевать начал – это одно, а когда хвороба – в деликатном месте. Не каждый любит о своих болезнях распространяться.

Хотя всякий народ есть. Коля Дзюба со мной работал. Тот на геморрой, прилипший к нему, как банный лист, всем без разбору жаловался. Народной медициной интересовался, везде выспрашивал рецепты и на себе пробовал. Юрка Халилов возьми да и посоветуй ему засунуть туда брусочек несоленого сала, у него, дескать, и отец, и четверо братьев таким методом вылечились. Только сало должно быть свежезамороженным. Дзюба сходил на базар и целый месяц старательно ставил себе самодельные свечи. Не помогло. В поисках сочувствия с мужиками на работе бедою поделился. А ему кто-то возьми да и ляпни, что для татарина сало, засунутое в это место, может быть и лекарство, а для хохла – лишнее раздражение. Жалко, поди, было, когда мимо рта, сразу на выход отправлял? Дзюба аж позеленел от злости. Решил, что Юрка поиздевался над ним. Побежал морду бить. Но Юрка христом-богом поклялся, что и отец, и братья вылечились салом. Обошлось без национального конфликта. Выпили бутылку, салом закусили. Но не тем, которое Дзюба для свечей покупал, то – сырое было, а Халилов любил соленое, с чесночком.



У Воронкова случай другой. Он свой недуг в секрете держал. А тут поделился с доктором, и вся страна узнала. Обитатели Вологды или, допустим, Сыктывкара его не очень волновали, а с земляками беда. Сразу после передачи любознательный народ потянулся с расспросами. Демонстрировать отсутствие шишек вроде бы не требовали, но каждому не терпелось узнать, каким образом все происходило. Давно ли страдает? Чем лечился до Кашпировского? Как намерен дальше жить? Особо заинтересованные напирали на подробности: каким местом поворачивался к экрану, на каком расстоянии от телевизора сеансы принимал и прочие тонкости. Кто – от нужды, кто – ради расширения кругозора. От нечего делать тоже подходили: почтение засвидетельствовать, рядом с героем постоять. И все это не в укромных уголках, не в стороне от любопытных глаз и ушей – все на людях. Даже в столовой геморроем интересовались. Иные по несколько заходов делали. Сначала сам спросит потом родню или друга тащит на консультацию или просто показать Фоме неверующему с каким человеком близко знаком.

Доктор один, кооператор, моментом решил воспользоваться. Явился с предложением: давай, мол, платную встречу во Дворце культуры устроим, тебе вопросы будут задавать, а я отвечать на них. Заработанные деньги – пополам. Мужик отказывается. Доктор-кооператор сбавляет свою долю до двадцати процентов. Разговор при жене шел. Доктор к ней перекинулся. Уговаривай, мол, супруга: двадцать процентов – это не то что по-божески, это – по-ангельски, можно сказать. Ушлый кооператор, но одного не учел, что у забитых мужиков, как правило, языкастые бабы. Ну и понесла она проходимца и в Бога, и в Дьявола, и в Ангела, и в Архангела. Еле ноги унес.

У жены своих забот полно. Круглосуточной охранницей при мужике находиться некогда. Воронков и раньше-то красноречием не отличался, а тут вообще говорить перестал. Пыкает, мыкает, плечами пожимает, а сам смотрит, куда бы смыться. На работу, конечно, ходил, не прогуливать же, а то вытурят, и всероссийская слава не поможет. Но после работы нос из дома уже не высовывал. Даже за водкой. Очередищи за ней, родимой, в те годы были, самое малое часа на два. Хотя другой мог бы и здесь выгоду поиметь, но не Воронков.

Хоть из города уезжай. И уехал бы. Да некуда. Кто его на новом месте ждет? Волчьи времена уже подступали – каждый за себя и никто просто так не поможет. Так не в петлю же? И кто знает, чем бы все кончилось, если бы другой случай не отвлек.

В соседней деревне новый герой объявился. Мужик спирта из Нерчинска привез. На вокзале купил. Нормальный мужик, не на продажу брал, к свадьбе дочери готовился. Не утерпел, сел с друзьями попробовать. Пили впятером. Четверо, включая хозяина спирта, не проснулись. А одному – хоть бы хны.

Везунчик этот, до злосчастной выпивки, говорят, тоже не очень разговорчивым был. А потом как прорвало. Целыми днями молотил. Одно и то же по сто раз, да еще и с подробностями. Всех любопытствующих от Воронкова к себе переманил. Не знаю, почему доктор-кооператор не догадался к нему подключиться. Они бы могли по всей области с гастролями разъезжать.





История с памятником




Шибко грамотный друг мой, Анатолий Степанович, между пьянками и преферансами подсчитал, что БАМ строили медленнее, чем Транссибирскую магистраль. Разделил километры на время и получилась неутешительная циферка, обидная для некоторых штатских, а для нештатских – тем более. И если учесть, что первую дорогу тянули по диким местам…

И на БАМе, говорите, дикие?

Кто бы спорил, но любой срочный груз на великую комсомольскую стройку можно перебросить вертолетом с ближайшей станции старой дороги. В царские времена ни дороги той, ни вертолетов не существовало. А если к этим неудобствам приплюсовать проигранную войну с Японией и «революцию имени попа Гапона», как ее Анатолий Степанович называл, получается, что работать мы не научились. К тому же БАМ так и не достроили, а вот КВЖД, которую царь одновременно с Транссибирской строил, – вообще профукали.

Но есть дорога еще глупее БАМа.

Салехард – Игарка, или, как ее при жизни называли – стройка № 503. Детище Иосифа Виссарионовича, кстати, КВЖД именно в то время и подарили китайцам в безвозмездное пользование. Ту дорогу, что китайцам досталась, я не видел, а на той, что для себя оставили, довелось побывать.

Нет, не строить. Слишком соплив был в те годы. Батя дружка моего тянул там рельсы через тундру. Вот мы и решили устроить поход по местам боевой и политической славы.

Добрались до недостроенного моста через Турухан. Под насыпью сваленный с рельсов паровоз раскорячил колеса, как дохлая кобыла ноги. В тендере капкан на соболя. Кто-то говорил мне, что паровоз опрокинули зэки на радостях, когда узнали про амнистию. Вряд ли, зэки – народ пуганый, соображали, что сегодня дали, а завтра и отобрать могут. Скорее всего, сам завалился. Насыпь с одного бока просела, вот и повело. Из-под палки ничего путного не построишь. Мы по дороге этой целый день шли. Шпалы перед мостами через ручьи на полметра над насыпью висят.

Спрашиваете, как такое случиться могло?

Да очень просто: сваи, забитые в мерзлоту, остались на прежнем уровне, а насыпь просела. Воздушно-подвесная дорога получилась. А рельсы, кстати, уже стоптанные. Я удивился сначала, некогда вроде было так разработать, потом посмотрел маркировку, и оказалось, что делали их еще в прошлом веке, демидовские железяки. И ведь лежали где-то, стонали под гружеными составами, да, видно, слабо стонали, раз кому-то показалось, что без дела прозябают, а может, и проще: подошел начальник и без лишних объяснений приказал разобрать дорогу от пункта «А» до пункта «Б» – надо же для советского народа какое-то занятие придумать. А народишку на строительство согнали, не оглядываясь на штатное расписание, на северных просторах для всех места хватит. Те зоны, что ближе к речке, рыбаки на избушки да на дрова разобрали, но отошли мы чуть подальше и видим – целехонькая стоит, только молодым лесочком, как щетиной, заросла, а так – хоть сейчас заселяй: и холодные бараки, для народа, и утепленные – для обслуги, и БУР, и колючая проволока в два ряда, и вышки по периметру – все сохранилось. Одна из вышек чуточку скособочилась, но такие мелочи отремонтировать недолго и недорого, если силами тех же новоселов.

Однако сказать, что дорога эта совсем бесполезная и никому не нужна, я бы не отважился. Охотники используют ее как путик. А что, по насыпи шагать намного проще, чем по тундре. Человек – не паровоз, ему колдобины и перекосы не мешают. И опять же глухарям раздолье на карьерах вдоль дороги, есть где камушки поклевать.

Целыми днями шлялись по заброшенным зонам. Даже сувениры кое-какие нашли: зажигалку, вырезанного из корня шахматного коня, клещи самокованные… Зэки – народ рукодельный, это не секрет. Интересно другое, возле зоны в ручье увидели топорище из песка торчит. Товарищ мой не поленился, куртку снял, чтобы рукав не замочить, вытащил из воды. Топорище оказалось при топоре. Больше тридцати лет пролежало орудие под водой и хоть бы что. Новье! А сталь… я такой отродясь не видел. Жало на гвоздь нарвалось – гвоздь пополам, а на нем ни зазубринки. Я долго был уверен, что туруханские зэки новую булатную сталь изобрели. Но потом меня просветили. Такие топоры находили не мы одни, причем в разных реках. И все они после долгого лежания в воде вроде как самозакаливались. А вот почему это происходит, никто объяснить не смог.

Приехать на Север и не порыбачить – это не про меня. На удочку, правда, кроме момчика и ершей, ничего не клевало, а в сеть, не считая щук, попалась пара чиров, килограммчиков по семь «поросятки», жирнющие… Первому чиру даже просолиться не дали, сырым слопали. Сетешку нам хозяин, метеоролог, выделил. Кстати, забавная у него работенка. В четыре или пять утра он должен был по рации выходить на диспетчера и докладывать результаты замеров. Если проспит и вовремя не доложит – лишался премии. Так что будильник берег бдительнее ружья и лодочного мотора.

И вот почти перед нашим отбытием на метеостанции появился промысловик, знакомый хозяина, выбирался в Туруханск со своего участка. Мужичонка вроде и неказистый, но жилистый. Пальцы цепкие, глаза острые. Узнал, что мы из города, сразу в расспросы: почем рыба, почем шкурки… А нам откуда знать – по базарам не ходим. Но хоть какая-то польза должна от нас быть, спрашивает, носят ли в городе собачьи шапки. Здесь мы не опозорились: носили, говорим, носят, и будут носить. Тогда он вывалил из мешка ворох собачьих шкур, вернее, щенячьих, потому как размер чуть больше заячьего, видать, подкормил выводок до отроческого возраста и ободрал. Пока мы ужин готовили, он скорняжил в уголке. Понемногу разговорились. Его папаша тоже строил эту дорогу, но по другую сторону «колючки», как потом выяснилось, когда он на полном серьезе начал доказывать, что зэкам на стройке жилось намного лучше, чем вохровцам. Не на что им жаловаться, говорит, работа в одну смену, никакой, мол, ответственности, никаких забот, одежда казенная, харчи казенные, а зарплата на книжке копится. Был обыкновенный зэк, а после срока сразу в богатого человека превратился, некоторые даже машины купили, а попробовал бы кто-нибудь из них на воле скопить такую сумму, и опять же, в артисты широкая дорога, режиссер из контриков, поэтому и зэкам блат, охраннику или вольняшке даже второстепенную роль в их театре получить трудно, а о главной и мечтать бесполезно, кисни обыкновенным зрителем и будь доволен.

Мужик рассуждает о тяготах вохровской доли, а друг мой смотрит на него и не знает, куда кулаки спрятать. Стоило бы, конечно, кое-какие точки поставить да неудобно перед метеорологом. Кто знает, какой устав в его монастыре? Нас приютили и того приютили, мы уедем, тот останется…

Сидим слушаем. Щенячьи шкуры понемногу в шапку превращаются, а он соскучился на своем озере по разговорам, вот и просвещает свежих людишек, видел, мол, по телевизору, как писатель один рассказывал про памятник вождю, дескать, утопили его в Енисее, а капитанов до сих пор в дрожь бросает, когда проплывают над белым мраморным человеком. Насчет дрожи в капитанских коленках писатель, может, и прав, пуганые вороны… рыльца-то у этих бандитов у всех в пушку, сколько девок порченых по берегам оставили, отольются им когда-нибудь чужие слезы. Только памятник им всего-навсего мерещится. Нету его на дне. Никиткины холуи думали, что, кроме них, и людей в Союзе не осталось. А народ не кукуруза, он и в Нечерноземье и на Севере растет. Одни сбросили, другие подняли. Нашлась бригада надежных мужиков, катер пригнали, пару тракторов. Водолазы, которые бочки с воздухом и тросы к памятнику крепили, между прочим, ни копейки за свою работу не взяли. На берег вытащили, а потом на санях в надежное место отвезли, пусть дожидается в укрытии своего часа, а час этот обязательно придет и зоны, которые вдоль дороги остались, дождутся тех, по кому давно соскучились…

Такая вот закавыка. А место укромное там найти не трудно. Туруханская тайга – это еще не тундра. Деревья пусть и не в два обхвата, но вполне приличные. Мне в Айхале довелось побывать, это на севере Якутии, там, где алмазы нашли. На те лиственницы действительно жалко смотреть. Хроменькие, скособоченные, сквозь куцые веточки ствол, как хребет, выпирает. Разбежались по тундре, словно колхозные телята по мартовскому полю. Слеза наворачивается, глядя на них, честное слово. В такой тайге трудно что-то спрятать. А под Туруханском – запросто.

Я спросил уж не его ли папаша ту бригаду добровольцев сколачивал.

– Что ты, – говорит, – он человек маленький.

Потом сделал пару последних стежков, перекусил золотыми зубами нитку, нахлобучил готовую шапку на лысину и добавил:

– Маленький, но честный.

А шапка, между прочим, приличная получилась. И про бригаду с водолазами наверняка не врал. Нет, все это, разумеется, сказочка про белого бычка, но он-то уверен был, что говорит чистейшую правду.



И ничем эту правду из него не выколотишь.






Бюстгальтер на северном ветру




А что это я все о мужиках. Среди женщин тоже весьма интересные особы встречаются. Я не о внешности. Красивая баба – это… Как бы вам сказать… Да, в принципе, и говорить нет смысла. И дело не в том, что внешность обманчива. На красивую надо смотреть. Хотя и на Викторию нашу заглядывались. За пазухой одно богатство, ниже талии – другое. Но талия меж этими богатствами тоже присутствовала. Жгучая брюнетка. Она утверждала, что в ее жилах течет четыре крови: русская, греческая, польская, и еврейская, хотя многие принимали ее за хакаску. Работала у химиков. Фильтры налаживала, котлы кислотой промывала, но это неинтересно, в химии нормальному человеку разбираться некогда, очень темная наука. Но спиртишко у нее водился. Особо хворых по утрам частенько выручала. И сама под настроение любого мужика могла перепить. Анатолий Степаныч звал ее Виктóром. Мог запросто сказать: «Виктóр вчера в гости заходил, бутылку принес, душевно поговорили», или прямо в лицо и при свидетелях: «Виктóр, а не сходить ли нам в пивнуху». И она вроде как злилась, кричала, грозилась убить. Потом прижимала его лысеющую голову к своей мощной груди и мурлыкала: «Убила бы, но люблю подлеца».

Мне кажется, она и вправду была влюблена в него. Хотя, если верить ее рассказам, любовники у нее не переводились и все непростые, от спортсменов до профессоров. С двумя даже в ЗАГС ходила. Но из наших орлов вроде ни с кем ничего, ни при каких… Даже Валера Клиндухов помалкивал.

Модницам в те годы несладко жилось. Не у каждой имелся блат в торговле, и не всякая могла позволить себе слетать на барахолку в Одессу или в Находку. Виктория дама общительная, какие-то знакомства у нее, конечно, были, но главное, что сама умела найти там, где другие ничего не находили. Послали ее в Дудинку. Пришла в магазин. Видит цигейковые детские шапочки, крашенные под леопарда. Уцененные! Рубль штучка, два – кучка. Закупила на полторы сотни и целый месяц белыми полярными ночами порола эти шапки. Помощницу, молодую специалистку, подпрягла, доверила рукоделье от безделья. Не удивлюсь, если и местных лаборанток загрузила. Освободила шкурки от всего лишнего, упаковала в три ящика и отправила домой с попутным танкером, чтобы на авиапочту не тратиться. А в городе нашла хорошего портного и заказала три шубы: одну – себе, другую – матери, а третью – продала. Мало того, что себя и матушку бесплатно приодела, так еще и на ресторан хватило, чтобы обнову обмыть. А шуба роскошная получилась. Анатолий Степанович увидел и закричал от восторга:

– Обалдеть можно! Виктóр, ты прямо как витязь в тигровой шкуре!

А Виктория шубу распахнула, прижала его к себе, потом оттолкнула и говорит:

– Нахамить даме особого ума не требуется, а полет ее фантазии оценить не каждому дано.

Она и в преферанс неплохо соображала, но играла очень шумно, с криками, оскорблениями и угрозами, поэтому, если ситуация позволяла, старались ее не брать. Но она запросто могла выманить какого-нибудь игрочишку из-за стола, сунуть ему червонец, чтобы за вином сходил, а сама плюхнуться на его место.

Командировки у нас долго не совпадали. Но сколь веревочка ни вейся… Угораздило! На одном объекте и в одной гостинице.

Приходим в столовую. Только винегрет доклевали, она выдергивает из сумки пакет и бежит к другому столу. Углядела, что люди поднялись и оставили недоеденную котлету. Опрокинула тарелку вместе с остатками макарон в пакет и вернулась к нам, доедать свой обед. Я человек привычный и похлеще придурков видал, но начальник мой, тот, что наполовину немец, наполовину остяк, мужчина интеллигентный, сразу возмутился, как, мол, не стыдно объедки с чужих столов собирать, что люди о нас подумают.

Виктория нижнюю губу оттопырила, смерила моего шефа брезгливым взглядом.

– А мне плевать, – говорит, – пусть думают что угодно, меня возле гостиницы два влюбленных пса дожидаются.

– В кого влюбленных? – не понял он.

– В меня! В кого же еще можно влюбиться? – возмущается она. – Пусть и бездомные, но все равно приятно!

Подходим к гостинице. Собаки под окнами ее номера лежат. Учуяли кормежку и навстречу кинулись, аж повизгивают от радости. И Виктория вся в блаженстве. На корточки присела, щеку для поцелуя подставляет. Они ею не надышатся, она на них не наглядится.

Я уже говорил, что главные удобства в северных гостиницах выставлены на свежий воздух. И бельишко простирнуть тоже негде. В длинной командировке без постирушек не обойтись, особенно женщине. Но на каждой приличной котельной имеется душ. Виктория потребовала у местного начальства новое ведро, якобы для анализов, и устроила себе банно-прачечный день. Вышла из душевой с полным ведром мокрого белья. Подозвала слесаря и велела натянуть проволоку в кабинете начальника. А тому куда деваться, если такая представительная дама приказывает? Добыл у электриков изолированный провод, пару дюбелей и сдал работу со знаком качества. Виктория пообещала ему налить мензурку неразбавленного и отпустила. Потом развесила бельишко, покурила и ушла к своим фильтрам просвещать лаборанток.

Жена у начальника работала в отделе техники безопасности. Шла мимо по своим делам и решила заглянуть к муженьку. Без всякой задней мысли, просто время рабочее скоротать. Заходит и видит «вражеские знамена». Другая, может быть, и в обморок упала бы, но эта выносливой оказалась. Засаду решила устроить. Позвонила в контору, узнала, что планерка закончилась, значит, благоверный должен появиться с минуты на минуту. Сидит переживает. Поднимет голову, полюбуется чужими трусами и лифчиками, оценит внушительность размеров, сравнит со своими и копит ласковые слова.

Дождалась.

Вошел муж. Увидел порнографическую живопись и остолбенел. А жене и не надо его оправданий. Сдернула с провода чужие трусы и по харе справа налево. Потом распахнула раму, и летите, голуби, летите, для вас нигде преграды нет.

Остальное выбрасывал уже он. Очистил служебный кабинет, схватил жену за руку и потащил к Виктории слушать объяснения.

А у той на его претензии десять своих. И личных и производственных. Обеспечьте специалисту человеческие условия, переселите в люкс, который для партийного начальства прячете, наведите чистоту в котельной, выделите лаборантам отдельное помещение и так далее. А для того, чтобы сказанное лучше усваивалось, не скупясь, пересыпала доводы доходчивыми матерками. Жена послушала интеллигентную даму в белом халате и все подозрения забыла, прониклась сочувствием и сама пошла собирать разбросанное белье.

Так бы все и обошлось маленькими нервами без особого скандала, если бы не северный ветер. Когда начальник выкидывал тряпочки, черный бюстгальтер подхватило воздушным потоком и бросило на трос растяжки, которая трубу держит. А заусенцы на таких тросах чуть ли не на каждом сантиметре. И повисла эта интимная принадлежность, как черный пиратский вымпел.

Высоко. Не допрыгнешь. Не собьешь.

Развевается, но не улетает.

День висит. Два висит. Народ посмеивается. Любознательные из других цехов на экскурсии приходят. Начальник мрачнее тучи. Жена боится, как бы в запой не сорвался. С работы выгонят, а на руднике это очень чревато – могут даже и слесарем не взять.

Думала, думала и придумала. Купила ему бутылку и отправила к другу охотнику, чтобы тот сшиб неприличную улику из ружья. Охотник водки выпил, задумался и отказался. Сомнения обуяли, как бы зарядом трос не перерубило. Рухнет труба и самому стреляться впору. За диверсию такой срок накрутят, век свободы не увидишь. Рудник-то зэки начинали строить. Мало ли, что времена изменились – ветер свежий, а страхи те же. Ими, как радиацией, и земля и воздух пропитаны. Сам стрелять отказывается и ружье не дает. Больному страхом всюду статья мерещится. Начальник за второй бутылкой отправился. Ищешь одно, а находишь другое. В магазине его осенило. Баба перед ним соль брала. И вспомнил он, что сторожа вместо дроби солью патроны заряжают. На сдачу от водки взял пачку нейодированной соли, она покрупнее, и радостно побежал к охотнику. И убедил. Вскрыли два патрона, высыпали дробь, запыжили соль и отправились на ликвидацию. Охотник пусть и выпивший, но управился одним выстрелом. От бюстгальтера только клочья полетели.

Но Виктория не удержалась, чтобы не напугать. Объяснила ему как дипломированный химик, что поваренная соль усиливает коррозию металла, поэтому выстрелом своим они заложили мину замедленного действия. Озадачила мужика на ближайшее будущее.

Но это еще не все. Если какая-то местность принялась шутить над человеком, она просто так не отпускает. По себе знаю.

В те годы вылететь летом с Севера было сложнее, чем с южного курорта. Продрогшее за долгую зиму население оголтело рвется к дешевым витаминам и теплому солнышку. О билетах на самолет надо заботиться очень предварительно или искать блат. Шеф мой подпряг нужных людей. Его, конечно, помурыжили для порядка, но за день до отъезда позвонили и велели приходить с паспортами. По правилам хорошего тона в таких случаях положено выставлять прозрачное человеческое спасибо. А шеф мой, как я уже говорил, наполовину немец, наполовину остяк. И, видимо, за долгую командировку немецкий полушарий подустал, а остяцкий на северном ветру возбудился. Не уследил мужик за собой. Перебрал. Доплелся до гостиницы и рухнул. А у меня в тот день работы не было, и я договорился с местными мужиками в преферанс поиграть. Короче, бросили даму на растерзание сомнениям. Не подозревали, что и она волноваться может. Несколько раз в номер прибегала. Сначала никого не было, Потом увидела шефа, спящего поверх одеяла. Нюх у нее тонкий, учуяла причину усталости. Растормошила и требует свой паспорт с билетом. Он спросонья сунул руку в задний карман брюк, а там – пусто. Пробормотал, что выронил, когда в сортир ходил, и снова мордой в подушку. Она еще раз тряханула его. Усадила на койку, попыталась допросить, а он глянул мутным взором, извинился и снова упал.

Возвращаюсь после игрищ. Довольный и расслабленный. Вижу, Виктория караулит на лавочке возле входа в гостиницу. Хватает меня за руку и тащит туда, где жирная буква «М».

– Смотри, – говорит, – он там!

Я не врубаюсь: кто, куда, зачем… Она объясняет ситуацию:

– Ни денег, ни паспортов, ни билетов, – говорит. – Были ценными специалистами, а превратились в бичей.

Я никак переключиться не могу, спрашиваю, что делать.

– Извлекать будем! – кричит. – Я уже ведро нашла, осталось только ручку приделать.