Где наша не пропадала

Я начал успокаивать, говорить, что воруют не только бывшие кочевники.

Она хмурилась, молчала, потом громко, на весь автобус, объявила срывающимся голосом.

– Вон сидит негодяй, который действительно украл перчатку. Товарищ шофер, я прошу вас помочь мне на ближайшей станции сдать его в милицию.

Водила пообещал. Даже добровольные помощники вызвались. Но не понадобились. Несчастный в перчатке на левой руке не оправдывался и не сопротивлялся.

Сдали и успокоились.



А через пятнадцать лет в Туве вызрели такие сложности, такие пережитки… До стрельбы доигрались.

Бедная Анжелика Монгушевна! Как она это пережила? Если, конечно, до того не уехала на повышение в Москву.





Международный поезд




В отпуск летел самолетом, а пока набирался сил под родительской крышей, услуги аэрофлота взлетели на неприличную высоту, и мне очень сильно захотелось прокатиться на поезде, осмотреть просторы необъятной родины с близкого расстояния.

Москва – порт пяти морей и город девяти вокзалов, трудно прошмыгнуть мимо нее.

Перехожу с родного Савеловского на Казанский, прошу билет на вечер. Кассирша предлагает:

– На улан-баторском поедете?

Ничего себе, думаю, дожил. Нет, честно, я всегда считал, что в международный поезд нормальный человек просто так не попадет, вдруг – шпион. Хотя Монголия вроде и не совсем заграница, но все равно – не Бурятия. Я и в мягком-то ни разу не ездил, а тут – международный. Одного в толк не возьму, с каких кренделей моим согласием интересуются? Сомнение возникло, но любопытство победило.

Москва, кстати, с последнего приезда совсем другим городом стала. Жуликов там всегда хватало, но раньше они маскировали свою сущность и вроде как стеснялись ее – теперь чуть ли не гордятся, не совсем приличное увлечение сделалось не только профессией, но и должностью, а должности стесняться нельзя, иначе потеряешь. Едва приехал, и сразу же начались знакомства с новой столицей. Пришел в камеру хранения, встал в хвост длиннющей очереди, время раннее, музеи закрыты, спешить некуда – есть возможность оглядеться. Стою. Созерцаю. Подходит парень и предлагает жетон. Я отказался. Он не обиделся, дальше побрел. Потом смотрю, возвращается с двумя чемоданами, следом дамочка семенит. Уловка знакомая, я и раньше видел, как продают место в очереди, но товарец, как правило, разовый, а тут, смотрю, через пять минут на вторую ходку двинул. Устроил вещички второго клиента. Потом – третьего. Пятого… Десятого… Очередь медленная, так что условия для работы – лучше не придумаешь. И напарник его из камеры хранения не очень торопится. Правда, я не сразу высчитал, что они на один карман играют, но это уж серость моя провинциальная виновата.

В метро другой хмырь, но жутко похожий на вокзального, другими жетонами торговал. Если торопишься, деваться некуда – возьмешь.

А сплошному базару на улицах я уже не удивлялся, наслышан был, да и что мне базар – не за барахлом же приехал. Пошлялся по Арбату, прокатился на Ваганьковское к могилам Есенина и Высоцкого и где-то за час до отхода заявился на вокзал. Забрал сумку из камеры хранения, иду на перрон, уверенный, что посадка уже началась. И вдруг упираюсь в пробку. Мальчики в пятнистой форме перекрыли вход на платформу. Народу тьма, а барахла еще больше. Громаднейшие баулы на тележках навьючены выше человеческого роста. Все чего-то кричат и не по-русски. Хотя и без перевода понятно, что возмущается толпа, поскольку радоваться нечему. Да тут еще и с неба закапало, не сказать, что густо, но все равно чувствительно. Холодный душ успокаивает нервы, а холодный дождь почему-то – наоборот. Задние давят на передних, передние – на военных, но не так азартно, больше глоткой, чем грудью. У солдатиков морды каменные, руки на дубинках. До отхода поезда десять минут, а никого не пропускают. Почему? Непонятно. Никто не может объяснить, но кто-то в этом что-то находит. Потом, когда военные расступились и толпа хлынула на платформу, я думал, что кого-то обязательно затопчут. Видели, как вода рвется в пролом запруды? Так же и там, если не страшнее. Но все обошлось. Правда, девчушка одна оказалась на рельсах. Не понял: или тачкой смели, или собственный баул стащил ее вниз. Кстати, парней там было меньше, чем девиц, и каждая, как муравьиха, волокла ношу громаднее себя. А состав длиннющий. И передохнуть никакой возможности. Остановишься – затопчут. И все это под дождем…

Кое-как загрузились.

Поехали.

В моем купе монголов не оказалось – три замотанных русских тетки, обозленных на Москву, на правительство, на монголов, на американцев и на собственных мужиков. Но где-то под утро они, на мое счастье, сошли. До Вятки барствовал без соседей. Хотя барство довольно-таки относительное. Проводники, два здоровенных «быка», даже в сортире не убирали, не говоря уже про коридор или купе – самообслуживание. Раньше я думал, что самый грязный поезд «Красноярск – Карабула». Заблуждался. Но, говорю же, в международных путешествовать не доводилось.

Подъезжаем к вокзалу. Народищу на перроне!!! Если бы пустили сплетню, что сам Сергей Миронович воскрес и возвращается в город юности, вряд ли бы встречающих больше набралось. Поезд затормозил, и начался базар. С земли протягивают деньги, из окон – кофточки, рубашки, свитера и прочие набедренные повязки. Вдоль состава – рой очередей и очередишек.

Видел, как мужик в кудрявой шевелюре кроссовки покупал. У монголки их полный мешок. Он просит сорок третий. Она, не глядя, как лотошный номер, выдергивает из мешка пару. На глаз видно, что маленькие, а ей без разницы – всучила и к другому покупателю поворачивается. Кудрявый требует заменить. Она опять вслепую другие сует. Совсем крохотные. Мужик – матом на нее. Тогда монголка высыпает полмешка на асфальт и велит выбирать. Кто-то из мельтешащих рядом нечаянно, а может, и не совсем, поддел кучу ногой. А торговке что делать? Караулить мешок? Или бежать за откатившейся парой? Стоит дергается – шаг вперед, два – назад. Но кудрявый сблагородничал, принес сам.

Под окнами толкучка. Деньги – товар. Товар – деньги. И тут же рабочие ходят, колеса простукивают. Народ на них орет, мешаются, мол, под ногами у бизнесменов. И работяги, странное дело, не очень-то и огрызаются. Обычно наш человек, если он при исполнении, такой уж воинственный, возьмите любую уборщицу – окажитесь-ка на пути ее швабры, – а тут сбой. Против базарной толпы – слабо.

Поезд трогается, а сделки не кончаются. Кто-то бежит возле окна и что-то требует, кто-то выпрыгивает на ходу из вагона. Кто за товар не расплатился, кто сдачу не получил – базар-вокзал.

В Вятке в мое купе заявился молодой парнишка и, не присаживаясь, раскрыл чемодан. Я не приглядывался, чего он там перебирает или пересчитывает – неприлично как-то. Потом он закрыл чемодан, бросил его на полку и быстренько умотал, даже познакомиться не успели. Вернулся через полчаса. И сразу же – к чемодану, будто проверяет, не спер ли я чего. Жду, что дальше будет. Смотрю, вытаскивает жилетку, были как раз в моде эти безрукавки, разукрашенные чуть ли не десятком карманчиков на молниях, одевается в нее, потом извлекает вторую, точно такую же, и натягивает поверх первой. За ней – третью. Четвертую. Глазами хлопаю, ничего понять не могу. А он достает из чемодана маленькие коробочки и рассовывает по карманам. Рассмотреть опять не успеваю, но что-то наподобие фотопленки, а может, упаковки с лекарством – да какая разница. Возвратился без жилеток и без коробочек, но с кожаной курткой в руках. Сложил приобретение в чемодан и снова начал «заряжаться». Один жилет, второй и т. д. И опять молча. Появился, когда поезд уже подходил к станции. Улыбнулся на прощание, помахал ручкой и был таков.

А чего лишнего-то говорить – по кривой дороге вперед не видать.

Я в этом деле – человек неопытный, сразу не сообразил, но потом понял, что у парнишки работа такая, приноровился к расписанию и мотается с поезда на поезд по своему короткому перегону.

Дальше – снова один. Проводники про меня словно забыли. На станции пачку чая купил, пирожков, колбаски. Сажусь перекусить. И вдруг в купе врывается молодая красивая монголка. Нет, честное слово, красивая. Перепуганная, как козочка на асфальте. Палец к губам прижимает и, ничего не объясняя, ловко так, в три приема, заскакивает в нишу над дверью, ту, что для чемоданов предназначена. Свернулась калачиком и снова пальцем показывает, чтобы я молчал. А что делать? Сижу, смотрю на свой чай. В голове сплошные шпионские кинокартины. Жду, кто ворвется следом. На всякий случай открыл нож и режу колбасу. Не спешу, чтобы оружие из рук не выпускать.

Или украла что-нибудь у своих? Или с кем-то не хочет рассчитываться натурой? Может, с проводниками? Говорю же, красивая.

Прислушался – не копытит ли погоня – нет, обычное вагонное шарканье. Утром в проходе бутылку лимонада разбили. Проводник такой хай на монголов поднял, заставил делать уборку от тамбура до тамбура. И послушались. Сам он, конечно, ни тряпки, ни веника отродясь в руках не держал. Гостья, как рысь на дереве, притаилась: ни звука, ни запаха.

Стучат колеса, в окне мелькают деревья, в голове сумятица.

Не вытерпел, спрашиваю, от кого прячется. Она снова палец к губам. Наконец слышу, останавливаются возле моего купе. Продолжаю резать колбасу. Входит проводник, за ним толстая тетка в форме. Ревизор пожаловал. С билетами у меня все в порядке, да и стол, приготовленный к обеду, внушает дополнительное доверие, так что процедура не затянулась. Заглядывать в нишу над дверью не стали – так ведь не обыск же. Ушли. Девчонка выждала для страховки пару минут и спустилась. Рассмотрел ее внимательнее. Нет, не померещилось со страху – действительно и молодая, и красивая. Она тоже вроде как приглядывается, в глазенках любопытство.

– Ты один здесь? – интересуется. И, не дожидаясь ответа, заявляет: – Я к тебе перехожу, вместе поедем.

Лицо аж светится от счастья и нетерпенья. Представляете, заявочка? Первый раз в жизни женщина застала меня врасплох. Стою, не знаю, что ответить. Отказываться вроде бы не по-мужски, пусть и не совсем молодой, и все-таки… Однако честно признаюсь, как на духу – струсил малость. Мнусь, допытываюсь, как звать-величать… Тяну время. И еще раз признаюсь: к позорному отступлению был ближе, чем к вступлению в права. От конфуза спасло ее нетерпение. Пока я телился, она попробовала открыть окно. Не получилось. И мордашка ее сразу поскучнела.


– Нет, – говорит, – плохое купе, торговать нельзя.

И пошла. За то, что позволил спрятаться от ревизора, даже не поблагодарила, сильно расстроилась, я – тоже.

Из любопытства и от растерянности начал дергать окно. И открыл. Там заело малость, надо было сначала вверх надавить, потом дернуть порезче. Дело мастера боится.

Окно открыл, однако в погоню за красавицей не бросился.

Проявил гордость. А потом задумался, почему она впорхнула именно в мое купе. Кто знал, что я один еду? Только проводник. Он и направил птичку. Потому и ко мне никого не подселял, таил резерв.

Зато в Свердловске пригнал целую партию новых монголов. Свободных мест было три, а вот сколько человек со мной ехало, я не понял до конца дороги. Ночующих – пятеро: четыре парнишки и девица, молодежь легковесная, по два человека на полке запросто умещались, а чтобы гостей пересчитать – «Феликс» нужен.

Нет, не Дзержинский – арифмометр так назывался.

Впрочем, при желании люди из органов без улова бы не остались. Ребятишки что-то про визы, про сертификаты, про билеты лопотали, где по-монгольски, где по-русски – всего не разберешь, но кое-что понять можно. Рыбка ловится в мутной воде. Проводник эту муть поднимал и сам же в ней рыбачил. Я видел, как он в приоткрытую дверь пальчиком сделал. Монголы посовещались, потом старший из них нацепил пояс с раздутым подсумком и поплелся рассчитываться. Вернулся быстро. Проводник до лишних разговоров не опускался: деньги – на бочку, и как можно реже попадайся на глаза. Доходное место. Но купчикам, видимо, тоже чего-то оставалось, иначе бы не разъезжали. Кстати, соседи мои, заверяли, что зимой учатся в институте, а летом пытаются заработать. Сначала едут в Китай за товаром, потом уже к нам, в Россию.

В Новосибирск прибыли вечером, в темноте. Но народ к поезду собрался. Ребятишки быстренько опустили стекло, распластались на верхних полках. У одного в руках – женская кофта, у другого – мужская рубашка. Девчушка на подхвате, подает товар и принимает деньги. Двое выскочили на перрон, приторговывали возле окна, ну и для страховки, наверное.

Там же, в Новосибирске, видел, как парень выхватил у монголки кожаную куртку и дал стрекача. И сразу же четверо кинулись за ним. Не знаю уж, специальная охрана или комсомольцы-добровольцы. Догнали быстро. Схватили на лестнице в подземный переход, но бить не стали, хотя монголов на перроне была тьма, или не приняты у них самосуды над ворами, или соображали, на чьей территории находятся…

Короче, торговля кипит, в вагоне грязища, сортирная дверь на одной петле болтается, проводники барыши по тайникам прячут, пассажиры сами себе чай готовят – международный поезд.

Осчастливили город и двинулись дальше. Бока у баулов заметно потощали, но барахла еще предостаточно. Попутчики, отработав, сели ужинать. Гости понабежали. Бутылку на десятерых раздавили, а разговоров чуть ли не до утра. Лежу, ворочаюсь, уснуть не могу, будто вместе с ними торговал, нервы так же взъерошены. Угомонились только под утро. А когда проснулся, смотрю, уже к дому подъезжаю. Сдал постель, возвращаюсь в купе. Попутчики улыбаются, поздравляют с прибытием, за беспокойство причиненное извиняются. Я тоже улыбаюсь, ладно мол, дипломата из себя корчу, желаю им вернуться на родину с пустыми сумками и полными карманами. Ребятам приятно, улыбаются еще шире. Но чтобы слова мои с делом не расходились, предлагают купить у них кожаную куртку. Я им в ответ, рад бы, да денег у меня мало. Они не унывают, не беда, мол, за полцены отдадим, как-никак двое суток вместе ехали, подружились. Песню нашу вспомнили: «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем». Мне даже стыдно стало, будто я эти полцены выторговывал, а у меня без всякого кино копейки оставались – после отпуска-то, понятное дело. И брал ведь не потому, что на халяву губу раскатал, иностранцев уважить хотелось. По карманам пошарился, все выскреб, только на автобус оставил.

Домой пришел, померил куртку, а она бракованная. Мало того, что руки поднять никакой возможности, так еще ведь и в локтях не согнуть…

Почему не примерил, когда покупал, спрашиваете?

Потому что дурак. Они спросили, какой размер ношу, покопались в сумке и выбрали, девчонка еще к плечам мне ее приставила. Да и некогда было, разговор о продаже зашел, когда уже поезд останавливался. Шустрые ребята, быстро сориентировались.

Вот вам и «дети разных народов» с мечтою о мире и дружбе… А, в общем-то, все правильно. Плохой товар – слепой купец. Пословица русская, но и у монголов, полагаю, что-нибудь похожее имеется.





Базар-вокзал




Это даже не история, а так – горькие мысли после долгой дороги. Постоял перед зеркалом, в перекошенной куртке, уступленной по дешевке улыбчивыми монголами, полюбовался на себя и грустно стало. Материться вдогонку? Бесполезно – не услышат. Обмывать обнову, что бы дольше носилась? Смысла нет – носить ее нельзя. Но кое-какие дополнительные соображения все-таки появились. Вспомнил другой поезд, не международный, а свой, родимый – «Рыбинск – Москва». Кстати, Рыбинск только что в очередной раз поменял вывеску, перестал называться Андроповым. Бедный город, он ведь еще и под именем Щербакова около десяти лет выступал. Но это к слову, речь-то о поезде.

В общем-то, поезд как поезд. Одних – увозит, других – привозит. Меня увозил. Не в первый и не в десятый раз, а все равно грустно. Остановились на узловой станции Сонково. Стоянка долгая, что-то там подцепляют, отцепляют, перегоняют – волынка минут на тридцать. Вышел на перрон ноги размять и покурить. Смотрю, двое парней вытаскивают из вагона ящик пива, потом – второй, третий… Угомонились на шестом. Аккуратно одетые мальчики, оба при галстуках, один даже в очках. В начале разгрузки я еще подумал: экие заботливые, едут из города со своим угощением. Потом, когда ящики выросли в баррикаду, решил, что для широкого жеста это слишком хлопотно, скорее всего, идет подготовка к свадьбе. Один остался караулить, другой побежал искать встречающих, вдвоем с таким грузом явно не управиться.

В Сонкове в те годы пиво появлялось редко, да и время было вечернее. Возле ящиков народец начал останавливаться. Я еще пожалел парня, знакомые алкаши прилипнут, клянчить начнут, нелегко такое добро до свадьбы уберечь. Суровый характер нужен. Гляжу, и впрямь, начал раздавать – не перевелись чудаки на Руси, думаю. Потом присмотрелся, чудачок-то денежки пересчитывает. А другой – покупателей зазывает. И довольно-таки бойкая торговля идет. Все отработано, видно, что не в первый раз. Когда народ схлынул, и в последнем ящике осталось три штуки, мне тоже пива захотелось. Подхожу, покупаю пару бутылок. Цена в полтора раза выше, чем в Рыбинске. Ушлые ребятишки, время даром не теряют. Пробовали, наверно, и больше заломить, но сельское население небогатое, к ресторанам неприученное – отыскали золотую середину. Взял юноша у меня деньги, отсчитал сдачу и спрашивает: «Дядя, дайте, пожалуйста, закурить». Сам я стрелять у незнакомых стесняюсь, но если просят, отказать не могу.

Потом поезд тронулся, и все мы поехали в столицу нашей родины: я чтобы отправиться дальше, в Сибирь, а они, может быть, за товаром, а может, и знаний университетских набираться. Я не в претензии. Пиво выпил и забыл о них.

А теперь вот подумал: интересное отношение к вещам у этих ребят – на свое смотрят уже по-капиталистически, а на чужое – еще по-социалистически. Я тебе продам, а ты мне – дай. Очень удобная позиция. Далеко парни пойдут. Комсомолята! Они у нас всегда впереди, всегда на острие, у них, вроде и в уставе это прописано.

Но вы дальше послушайте.

Приезжаю в горячо любимый Красноярск. Выхожу из вокзала, закуриваю. И сразу же бичара перед глазами вырастает. Одежда: двойное б/у, физиономия трагичная, глаза честные, голос извиняющийся: «Дружище, дай закурить». Бичу отказать – грех, его судьба-злодейка обидела. Кто-то в этой жизни крупно выиграл, кто-то по нулям разошелся, а он проиграл, с каждым могло случиться. Протягиваю папиросу. Прикуривает от моей. А потом уже предлагает: «Купи чеснок». И достает из пакета пригоршню головок. Чесночишко мелкий, но свежий, грязь еще не обсохла. И явно с чужой грядки. «Купи, недорого отдам».

И этот туда же вслед за комсомолом: твое, купленное – дай, а его, ворованное, – купи.

Такой вот базар-вокзал по дороге к рынку. Кто с пивом, кто с чесноком, кто с пароходом, кто с заводом…

Оно вроде и не моего ума дело. Грамотных экономистов у нас пруд пруди. Но куртку-то не кому-нибудь, мне, придурку, всучили. Пока держишь в руках, кажется вполне приличной, а носить нельзя. Куда ее девать? Втюхать тому, кто глупее меня? Не приучен. И уже не обменяешь. Поезд ушел.





Еще раз о воровстве




О воровской романтике пусть вам рассказывают из телевизора. Мне за рассказы не платят, так что и врать никакого резона. Жадность, она не только фраера сгубила. Она всех губит. И в первую очередь – воров.

Старинный мой приятель Гена Саблин отпраздновал сорокапятилетие и женился. Первую половину отваги потратил на дорогу в ЗАГС, вторую – на прощание с бродячей жизнью. Испугался оставлять молодую жену без присмотра и опеки. Избыток жизненного опыта доверия к женщинам не прибавляет. Ко времени и предложение подоспело. Завод, на котором его бригада ремонт вела, задумал расширение производства и строительство новой котельной. Вот и предложили ему должность механика. Неслучайно, конечно. При любой реконструкции нужен глаз да глаз. Плохой товар – слепой купец. А такого спеца, как Саблин, на кривой козе не объедешь, мозги не запудришь, глаза не замылишь. Директор знал, кого нанимать. Он ему и квартиру дал, и жалованье достойное. Реконструкция набирает обороты, Гена крутится, заявки на оборудование составляет. А здесь принцип один: пока дают – требуй как можно больше, запас не лошадь, овса не просит. Так, не для себя же.