Глаша

– Не переживайте, Ефрем Евграфович, в следующий раз непременно получится, – сочувственно произнесла Глафира.

– Милочка, вы не правильно меня поняли. Я в общем-то не переживаю, так как знаю, что у меня по дамской части никогда осечек не случалось. Со мной такой казус впервые произошел. Возможно, здесь какая-то и ваша вина имеется. Я не утверждаю сие, но полагаю так…Словом, я удовлетворял многих женщин – и все они были вполне довольны.

– Они все от вас рожали?

– Нет-с, то есть… что вы имеете ввиду?

– А то, что вы мне говорили несколько ранее. Что с женщиной в постели надобно сходиться лишь для продолжения рода, – не без ехидства ответила Глафира.

– Вы полагаете, что поймали меня на лжи? – надменно произнес он.

– Я ничего не полагаю. Позвольте, я хочу уснуть.

– А я полагаю, что вы дерзки! И хорошо, что это наша первая ночь, иначе – я вас бы наказал, чтобы было неповадно дерзить своему мужу. Еще раз повторю: я силен как мужчина, а потому способен производить здоровое потомство.

Но Глаша почти не слушала его, сон одолевал ее русую голову. Ей приснился во сне теплый котенок, который мурлыкая, жался к ее рукам и ногам. А потом его усатая и полосатая мордочка оказалась меж ее раздвинутых ног, шершавый язычок дерзко и настойчиво коснулся нежного лона. «Киска, что ты, делаешь?» – сладко потянувшись, спросила Глаша. Но киска молча, продолжал ласкать Глашин распахнутый пирожок, пока тело не содрогнулось от сильного оргазма.

Ефрем Евграфович, не спавший в этот момент, с удивлением услышал и увидел в свете вышедшей из-за облаков луны, что стройное тело его молодой супруги странно выгнулось во сне; длинные ноги раздвинулись в стороны; спящая голова слегка приподнялась на подушке, обнажив поток длинных волос; изо рта вырвался неприличный и сладострастный стон…

Ефрем Евграфович долго не мог уснуть. Мрачные мысли начали одолевать его, вмиг протрезвевшую, голову: «Что она почувствовала во сне? Кто ей снился? Поздравляю тебя, дружок, ты женился на развратной и распутной эротоманке. Она и красива, как ведьма. Бесовская вакханка! Чую – хапну я с ней горя…» – удрученно думал он. – «Видишь ли, на смех меня поднимает… будто знает, какие отношения меж мужем с женой бывают. Будто опыт имеет.

И уд как умело поглаживала. Не смутилась, не отказалась в руки взять. О, господи! Она и устами, поди, умеет… Кто научил ее?»





Глава 21




– Как прошел марьяж? Какова была невеста? Хороша? – с улыбкой спросила Мари.

– Невесты все красивы. Белое платье с фатой обладает удивительным феноменом – облекать носительницу оного в ореол чистоты и божественной непорочности… – с усмешкой ответил Вольдемар, но его глаза не улыбались. – Ты, моя белокурая вакханка, смотрелась бы не хуже.

– О Вольдемар, ты, как всегда, не объективен ко мне. Час, когда я могла бы стать чей-нибудь невестой давно прошел – годы, да что там годы… порой, мне кажется – века минули с тех счастливых пор. Меня когда-то обманул мой жених. Это – долгая история. О ней не буду говорить. Одно могу сказать: я сильно его любила. Какой наивной я была. Еще наивней, чем твоя кузина. В итоге – жестокая судьба привела меня к вратам борделя.

– Мари, ты хочешь, чтобы я поплакал вместе с тобой? Я, к сожалению, давно бесчувственен к страданию. Ничто меня не может разжалобить: ни свои печали, ни чужие. Единственное, что заставляет меня двигаться, шевелиться, предпринимать какие-то поступки – это скука… Смертельная скука, как отрава, въелась в каждую каплю моей крови. Да, и потом, я думаю, что ты, Мари, сейчас вполне довольна жизнью. У тебя хороший доход, ты живешь в свое удовольствие.

– Это так…

– А Глаша, действительно, была чертовски хороша. Белое платье, розы… Эх, ежели я когда-нибудь женюсь, ха-ха, то непременно на такой, – вставил Игнат.

Трое друзей сидели за столом в банной горнице и, не торопясь, потягивали фронтиньяк[93]. Меж ними шла ленивая беседа.

– Жестокий ты, человек, Вольдемар. Почему ты не выдал Глашу за хорошего, порядочного, приятного внешне жениха? Откуда такое коварство? – спросила Мари, улыбаясь кончиками крупного рта.

– Mon cher, это – не моя заслуга. Это – Maman у меня такая добрая оказалась. С ее энергией она могла бы выдать кузину за самого черта, обставив все самым наилучшим образом и, внушив окружающим благость своих намерений. Перечить ей – невозможно.

– Так невозможно, или не захотел?

– Мари, перестань, меня пытать.

– Мне жаль эту девочку. Лучше бы ты отдал ее мне.

– О старая, Мегилла. Я догадался: ты на нее крепко глаз положила.

– Я для забав себе найду любое тело… хоть девушки, хоть юноши. Просто, я думаю, что с ее данными она могла бы сделать хорошую карьеру в самом лучшем борделе. И как следствие – разбогатеть. Или просто стать содержанкой какого-нибудь добропорядочного богатого господина, неискушенного частой сменой партнерш. Владимир, если твоя кузина сбежит от мужа или отравит его, – в этом месте Мари задорно расхохоталась, белые кудри пружинисто заплясали на худеньких обнаженных плечах, – ты дай ей мой адрес. Я с удовольствием решу ее проблемы.

– Уговорила, так и быть! А что ты, там про юношей говорила?

– Вольдемар, не узнаю тебя. Ты стал всерьез юношами интересоваться?

– Я же не спрашиваю Мари, почему ты иной раз предпочитаешь ласки женщин, нежели мужчин. Я понимаю твою порочную натуру и тягу к разнообразию. А ты мне глупые вопросы задаешь.

– Нет, нет, что ты, я вовсе не осуждаю тебя. В области удовольствий нет запретных тем и предосудительных поступков. Здесь допустимо все, что может вдохновить. Я просто хотела бы предупредить тебя о том, насколько скользок путь, по которому ты собрался идти.

– Скользок? Вот и прекрасно, не нужно специальных масел… – рассмеялся Владимир.

– О, шутник! Я не то имела ввиду. Обычно, если мужчина начинает любить особей своего пола, он редко возвращается к основам естества. Ну, пойми меня, мне просто очень жаль терять такой славный образчик, коим является твой фаллос.

– Мой фаллос всегда к твоим услугам!


– Это ты сейчас так говоришь, а когда тебя затянут путы содомии, тебе не нужна будет ни одна дама. Поверь мне…





– Я, вивёр[94], Мари, и живу одним днем. И предугадать течение событий я не волен… Сегодня меня тошнит от спелости грудей, плавности линий, округлости задов. Хочу другого. Я капризен и чудовищно прихотлив. Порою, сам себе не рад.

– Ясно, с тобой все ясно. Попробуй другое. Спешу тебя успокоить: ты не единственный в своих пристрастиях. Видимо, в тебе течет кровь благородного патриция. Весь древний Рим подвержен был таким изыскам. Я уж не говорю о греческих традициях. Тем женщины и вовсе были не нужны. Они вспоминали о женщинах, лишь тогда, когда нужно было производить новое потомство. Об этом много писали Аполлодор, Лукиан, Гомер и Геродот, пожалуй…

– О чем это? – удивленно спросил Игнат.

– Об однополой любви, мой друг. О ней. Все эти традиции восходят к древности. Такая любовь практиковалась и в Древнем Египте, Вавилонии, Асирии, Китае, Индии. Но воспевалась более всего, пожалуй, греками. Чего только стоит миф о Зевсе и Ганимеде[95]! Это – любимый миф всех содомитов. В нем есть религиозное оправдание страсти мужчин к юным мальчикам. С тех самых пор природа изредка дает рождение все новым «Ганимедам» на усладу похоти сильных мира сего. Иной юноша рождается настоящим мужчиной, с надеждой стать мужем и отцом. Но и на него найдется какой-нибудь «Зевс», который лаской, подарками, а порой и силой сделает его своим «Ганимедом». Содомиты, к сожалению, коварны.

– Мари, divine, я всегда знал, что ты необыкновенно умна для женщины. Снимаю шляпу и перед твоею образованностью, – с восхищением промолвил Владимир Махнев.

– Я благодарна тебе, мудрейший, за признание, – ответила Мари, – ты знаешь меня очень давно, но не все тебе обо мне известно. Пусть, я навсегда хоть немного, но буду для тебя загадкой.

– Мари, позволь мне поцеловать твою руку, ты – просто восхитительна, – Владимир встал на колени. Цепочка мелких поцелуев покрыла обнаженную руку белокурой француженки. – Ты одна меня понимаешь, – он положил голову на колени Мари, крепкие руки обхватили ее стройные колени. – Меня лишь смущает твой упрек в коварстве. Разве я похож на злодея?

Глаза Мари с любовью смотрели на Владимира, тонкие пальцы перебирали его волнистые волосы.

– Вольдемар, ты так хорош, и я люблю тебя безмерно. Но сердце мое болит в предвкушении потери. Возможно, это – эгоизм. Я грущу оттого, что тебя тянет к мужчинам.

– Не сгущай краски! Я лишь чуть-чуть попробую иное, и снова полюблю сладкие булочки. Разве, ты не поняла: насколько я всеяден, алчен и прожорлив? – Он начал дурашливо кусать Мари за ноги и живот, – я и это съем, и то съем, и другое… Р-ррр. Моя сладкая булочка с кремом.

– Ну, перестань, Володя! Ты – как ребенок! – смеялась Мари, чуть отодвигая колени от шаловливых укусов любовника. – Успокойся! – она еще раз улыбнулась и летуче поцеловала его в серые глаза. – Я поняла, что не смогу тебя переубедить. Не смею проявлять настойчивость в таком деликатном вопросе. Раз тебе это засело в голову, иди до конца. Если ты когда-нибудь пожалеешь – тебе некого будет винить. Это будет лишь твое решение. Еще более пожалеешь, если не пойдешь на этот шаг. Итак, теперь о практической стороне вопроса. Возможно, тебе здесь понадобятся мои советы. С кого ты намерен начать?

– Я давно думал об этом. Среди моих крепостных я не нашел подходящей кандидатуры. Не хочу дурных толков – их и так хватает. Да и потом все эти сермяжные рыла слишком уж прямолинейны и дурно воспитаны. А здесь должна быть тонкая душа, изысканная, с детства обученная на иное предназначение. Возможно, даже кастрат, – глаза Владимира мечтательно зажглись.

– Это точно, нашим деревенским только предложи. Они и за большие деньги не согласны будут! И ославят чего доброго, по глупости, – с усмешкой добавил Игнат.

– Игнат, да полно тебе. Этот грех бывает всюду. Помнишь, как мы застали кузнеца Федота со спущенными посконными портками перед его помощником – молодым, кудрявым Никитой? Ты долго потом смеялся глупости этой сцены. Просто, я сам с нашими связываться не желаю. Еще более из-за болтливости последних.

– Charmant! Кастрат – это хорошая идея. Только где же его взять в наших-то землях? – спросила Мари.

– Друзья, я не хотел опережать события… Одно скажу: на следующей неделе нарочный привезет мне ценную посылку. Сия посылка необычна – она живая. Ее мне турок Эфенди знакомый передал.

– Владимир, не мучайте же нас своими тайнами. Мы знаем, как вам по душе мистификации. Живая посылка – это как? – удивленно спросила Мари.

– Терпение, друзья, я расскажу немного предысторию этой оказии. Когда я был в служебной поездке на Российско-турецкой границе, три года тому назад, то свел знакомство с любопытными людьми. Всего о них я рассказать не смогу. Тем паче не назову и их имен. Скажу одно: это очень почтенные и знатные турки. Высокие чиновники на службе у султана. Турки – они, в общем, неразговорчивый народ, особенно не любят тем интимных… Не любят посвящать в свои секреты «неверных». Эти же оказались счастливым исключением. Скорее потому, что получили европейское образование. Они неплохо говорят по-русски, знают французский язык, прекрасно разбираются в искусстве, политике и множестве других вопросов. Мы часто вместе обедали, ужинали и сблизились настолько, что свободно рассказывали друг другу о национальных обычаях, традициях, особенностях культуры. Они мне рассказали кое-что об устройстве Османских гаремов, где:

«… Красавицы роскошно отдыхают,

Как пестрые прекрасные цветы,

Которые томятся и вздыхают

В садах волшебной южной красоты…»[96]





Многое мне было по душе. Уже тогда, я – любитель частой смены партнерш и безумных оргий, проникся уважением к обычаям того народа. Там каждая женщина с рождения мечтает попасть в гарем к султану. Все ее помыслы с раннего детства направлены на то, чтобы научиться ублажать мужчину так, чтобы он провел с ней не одну лишь ночь, а хотя бы несколько. Не каждой это удается. Наложницы Султана сами обнажаются с охотой, сами садятся у ног повелителя… Разве, это не мечта любого мужчины?

– О, Вольдемар, ты прямо как сладострастный турок рассуждаешь. Понятно теперь, кто отчасти сформировал твои пристрастия и вкусы. Жаль, что мы не в Османской империи живем. Хотя, ты и тут прекрасно преуспел на поприще устройства гарема из Лушек, Параш, Наташ и прочих русских пейзанок, – весело проговорила Мари.

– Напрасно, ты смеешься. Турецкий гарем – моя мечта. И вообще любой гарем – китайский, индийский, марокканский… У всех свои приятные особенности.

– Боже, как это все интересно. Ты расскажешь нам подробнее. Меня жутко волнуют разговоры о прекрасных одалисках и наложницах. Я слышала, что девочек из многих стран до сих пор воруют и везут в Стамбул. Что там они живут в серале, их воспитывают, обучают петь и танцевать. И, конечно же, их главная наука – наука любви.

– Все это так! Я вам потом о многом расскажу. Вернемся к моим турецким знакомым. Среди прочего, они научили меня употреблять опиум, гашиш и многое другое. Наверное, вы догадались, что эти беседы простирались на разные темы. Одна из важных – это чувственные наслаждения. Я много любопытного постиг из этих разговоров. Они, (признаюсь все же – их было двое, они братья) из щедрости душевной преподносили мне изысканные подарки: коня и двух девственниц в придачу. С девственницами я развлекся отменно… Одна была – грузинка, другая – строптивая итальянка. Это были очень юные и нежные создания. Почти девочки. Но, не о них речь.

– О, расскажи, нам очень любопытно, – глаза Мари горели от возбуждения.

– Мари, ну что о них рассказывать? Меня сейчас не женщины волнуют. Были у них некоторые особенности. Я потом о них поведаю. К слову сказать, братья свели меня с торговцем «сладкого товара» Мехмедом-эфенди. У него я купил благовония, притирки, мази, пахучие жиры и многое другое. У него купил и несколько рукотворных фаллосов, кои «дилдо» на Востоке и в Европе называются.

– Итак, скажи нам прямо: что за живую посылку тебе везут?

– На следующей неделе прибудет важный и дорогой для меня груз. Из Турции мне привезут юношу. Два месяца тому назад Мехмед-эфенди прислал письмо, в котором сообщил подробности. Скажу сразу: юноша – кастрат. Но не полный, слава богу. Говорю об этом, а у самого мурашки по спине… Виной всему – европейское образование и навязанная нам мораль, от которой я бегу, но сам же, к стыду, бываю скован ею с головы до ног.

– О боже, не интригуй нас, Вольдемар. Скажи одно: у юноши остался пенис?

– Да успокойся, пенис есть. Он даже способен заниматься любовью. Единственное, чего он не может – это произвести на свет потомство. Не по сердцу мне такие подробности, но Мехмед-эфенди поведал мне в деталях о том, что над мальчиком была произведена ужаснейшая операция в подростковом возрасте – «фалиби»… Это – отсечение тестикул. Его готовили к работе в серале или пению. Эскулапам показалось, что у него прекрасные вокальные данные, что он может петь сопрано.