Год и один день

Если она действительно потеряла Аннетт, а именно это, судя по всему, и произошло, что ее ждет дальше? Неужели она выйдет за Чарли и променяет один дом на другой, чтобы снова проводить дни за уборкой и готовкой? Неужели иначе не бывает? Или пора, наконец, сделать что-то для себя? Хоуп вспомнила слова Меган: та хотела добиться признания сама, без помощи мужчины. До сих пор Хоуп думала, что боится остаться одна, что она просто потеряется и не будет знать, что делать. Однако здесь, в Праге, ей пришло в голову, что все еще может сложиться как надо. Вероятно, в одиночку ей будет даже лучше, чем с Чарли.

Однако что ни говори, а все эти поиски собственного пути очень утомительны. Да еще часы повсюду, куда ни кинь взгляд. Если поначалу это казалось очаровательной особенностью Праги, то теперь – скорее издевкой. Часики тикают… Давно пора заняться своей жизнью, Хоуп! Неустанное тиканье раздавалось прямо у нее в голове.

Предполагая, что грусть на нее навевает окружающая обстановка, Чарли поспешил увести Хоуп с кладбища обратно в Старый город, где на площади день и ночь работала рождественская ярмарка. Там он купил ей стаканчик горячего грога и традиционную чешскую булочку, обсыпанную сахаром, – трдельник. Хоуп, до сих пор не замечавшая голода, слопала его в один присест. Тогда-то Чарли и предложил ей массаж.

– А ты чем будешь заниматься, пока я там? – спросила Хоуп, когда они подошли к дракону у дверей салона.

– Да так, кофейку попью.

Она кивнула и проводила его взглядом: Чарли медленно двигался сквозь толпы туристов в сторону площади. Ох, если бы счастье было так легко достижимо, как он думает… Хоуп с трудом могла припомнить ту пору своей жизни, когда ее переполняла чистая радость – много лет назад, еще до свадьбы. Дейв был так внимателен и заботлив, что Хоуп не ходила, а летала на крыльях его любви, и все казалось простым и очевидным: он любит ее, она любит его, они будут жить долго и счастливо и умрут в один день. А потом родилась Аннетт.

Даже Хоуп оказалась не готова к тому, какие сильные чувства разбудит в ней дочь. Внезапная, сокрушительная, всепоглощающая любовь моментально заняла все ее сердце без остатка. Дейву было трудно это понять. Безусловно, он тоже любил Аннетт, но его чувства оказались далеки от той пугающей, почти невротичной любви, которую испытывала Хоуп. Она с трудом доверяла ему драгоценный сверток и часто находила поводы этого не делать. «Ты ничего не умеешь, ребенком должна заниматься мать, – говорила Хоуп мужу. – Я ее выносила и родила, это мое право».

Дейв поначалу был настроен благосклонно, только иногда бормотал под нос что-то про «чертовы гормоны». Время шло, Аннетт уже исполнился год, а Хоуп по-прежнему не отходила от нее ни на шаг и паниковала по поводу и без. Дейв не выдержал и велел жене обратиться за помощью. Хоуп посетила психолога, но снисходительное отношение врача и необходимость надолго оставлять дочь привели к тому, что больше она к нему не вернулась. Тогда-то они с Дейвом начали ссориться и делали это еще лет двадцать, пока оба окончательно не ушли в себя, устав от войны, но не желая признавать поражение.

Хоуп исправно исполняла роль жены и матери, не позволяя себе хотеть чего-то иного. Особенно ее подхлестнул категоричный отказ Дейва задуматься о втором ребенке. Она с болезненной ясностью помнила тот день, когда муж уехал на вазектомию. Хоуп умоляла Дейва остановиться, но тот был настроен решительно. Если между ними еще теплилась какая-то любовь, теперь она окончательно потухла. Аннетт было десять лет, она только-только начинала выползать из любимого укрытия под юбкой матери. Не могло быть и речи о том, чтобы разрушить ее мир в такой переломный момент. Хоуп похоронила свою клокочущую ярость по отношению к Дейву, и они зажили спокойной, якобы «нормальной» жизнью. А когда Аннетт выросла и покинула родительский дом, Хоуп и Дейв столкнулись с жестокой реальностью. Оба были в равной мере виноваты в том, что игнорировали происходящее. Теперь-то Хоуп понимала: именно тогда ей следовало уйти от мужа. Болезненные отношения вылились в ее измену, в желание отомстить Дейву за боль, которую он причинил ей много лет назад. А потом все окончательно вышло из-под контроля, и сейчас Хоуп сама до конца не знала, радует ли ее такое положение вещей.

– На этом все.

Хоуп распахнула глаза и усилием воли отогнала мысли о прошлом.

– Спасибо. Это было чудесно – то, что доктор прописал!

Чарли уже стоял у входа, задумчиво глядя вдаль. Быть может, и он сейчас переоценивает их отношения? Быть может, и он каждое утро просыпается с мыслью: как же все так получилось?

– Надо поговорить, – вырвалось у нее, как только она подошла к Чарли.

Он мрачно улыбнулся.

– Надо, но предлагаю отложить разговор до завтра. Давай просто хорошо проведем время и постараемся на пару часов забыть все плохое?

Он был так обворожителен и говорил так искренне, что Хоуп сразу сдалась.

– Давай, – с улыбкой ответила она.

– На площади играет джаз-банд, – сообщил Чарли, оглядываясь через плечо. – Пойдем, послушаем?

Когда они шли к сцене, поскальзываясь на булыжниках мостовой и чувствуя, как морозные веретенца танцуют на их щеках, Хоуп подняла голову и увидела: на золотые стрелки часов упал тонкий лучик солнца.





30




– Ты как там?

В дверь кабинки тихонько постучали. Софи застонала. В унитазе плавали непереваренные куски только что съеденного претцеля. Она закрыла глаза.

– Это Меган. Тебе плохо?

– Все нормально, – выдавила Софи, спуская воду и уже второй раз за день поднимаясь с пола на ноги. Ох, ну и упрямая зараза попалась!

Когда Софи вышла из кабинки, Меган стояла у раковин, прислонившись спиной к стене. На голове у нее опять было гнездо, а на лице застыла тревога.

– Похоже, тебе нездоровится, – сказала она.

– Да просто съела что-то не то, – пробормотала Софи и зашипела, когда горячая вода хлынула на ее замерзшие руки. Во рту все пересохло, горло неприятно чесалось, однако она сумела выдавить из себя улыбку.

– Слушай. – Меган шагнула вперед и поймала в зеркале ее взгляд. – Понимаю, это не мое дело, но ты случайно не?..

Софи сдавленно засмеялась.

– Нет!

– Прости. Не надо было спрашивать. Вечно я сначала скажу, а потом уж подумаю.

– Не извиняйся. – На сей раз Софи улыбнулась как следует. – Я бы на твоем месте тоже спросила – но дело не в этом, правда. И мне уже гораздо лучше, – соврала она. – Может, с вином вчера перестаралась?..

– Да, выпили мы будь здоров, – кивнула Меган.


Они вместе вышли из уборной и поднялись по лестнице в зал. Завидев их, Олли тут же вскочил и предложил свой стул Софи.

– Нет-нет, не нужно, что ты! – замахала руками она.

Олли покосился на Меган: мол, точно?

– Может, хотя бы к нам присоединишься? – предложил он, уже доставая третий стул из-под соседнего пустого столика. – Я заказал нам обед – со штруделем, разумеется, – сообщил он Меган.

– Я вообще-то не голодна.

– Водички, чаю? – настаивала Меган, усаживая Софи на стул. – На улице льет дождь, а ты такая бледная. Мы тебя проводим до отеля, когда поедим, да, Олли?

Тот кивнул и погладил Софи по руке. Сегодня они какие-то другие, подумала она. Не дразнят друг дружку, а Меган такая мягкая, даже удивительно. И радостно. Софи заставила себя не думать о подступающей тошноте и уставилась в меню.

Официантка принесла Олли и Меган пиво, а Софи, как ей было велено, заказала чаю. От него наверняка опять станет дурно, но попытка не пытка. Из-за беспокойной ночи и постоянной тошноты у Софи голова шла кругом, сознание бы не потерять… Сквозь туман она заметила, как Олли скользнул рукой по столу, обхватил пальцы Меган и легонько их потер. Меган не последовала его примеру, но и руки не убрала – лишь едва заметно напряглась и сделала глоток пива. Значит, с Олли все понятно, он в самом деле неравнодушен к Меган. Но взаимно ли это? Софи надеялась, что да.

Став свидетелем этого жеста со стороны Олли, – казалось, он дотронулся до Меган из необходимости, почти неосознанно, как люди обычно зевают или чешут нос, – Софи с новой силой затосковала по Робину. Они всегда прикасались друг к другу, когда были вместе. То он невзначай погладит ее по щеке, то она скользнет рукой по его бедру или потрется ногой о ногу… Иначе просто не получалось.

Олли не отпускал Меган до тех пор, пока им не принесли еду, да и тогда сделал это неохотно. Меган на миг замерла, спрятала пальцы, а затем поднесла руку к лицу и рассеянно погладила себя по щеке.

– Знаете, я вас лучше оставлю, – сказала Софи, отодвигая в сторону пустую чашку и блюдце. – Не хочу мешать.

– Ты ни капельки не мешаешь! – поспешно ответила Меган. – Честное слово, Олли у меня уже в печенках сидит. Такой зануда!

Она явно дразнилась. Олли оторвал кусочек хлеба, скомкал его в шарик и бросил в нее.

– Расскажи нам лучше про свои путешествия, – попросила Меган, поднося ко рту ложку. – Ты ведь говорила, чтобы объехала уже весь мир, да?

Софи кивнула.

– Да. Мы с Робином объехали.

– Вот и расскажи! – не унималась Меган. – Хочу придумать, куда ехать в следующий отпуск.

И Софи начала свой рассказ. Про исполинскую статую Будды, которую они с Робином видели в Шри-Ланке, и про то, как по улицам города там разгуливают коровы, а в кузове проезжающего мимо грузовика запросто можно увидеть слона. Про солнце Лос-Анджелеса, которое всегда висит низко и проливает какой-то потусторонний свет на пляжи и небоскребы – от него постоянно хочется щуриться, будто ты только что проснулся.

Меган слушала с восхищением; у ее внутреннего фотографа уже чесались руки. Олли больше интересовали жители других стран, он задавал бесконечные вопросы о нищете и культуре. Меган же спрашивала, какие места показались Софи самыми красивыми и живописными. Она с открытым ртом слушала ее рассказы про Пхукет, Новую Зеландию и Буэнос-Айрес.

– Надо больше путешествовать, – мечтательно произнесла Меган. – Немудрено, что меня так редко посещает вдохновение – в Лондоне-то!

– У Лондона есть свое очарование, – сказал Олли. – Ричмонд-парк просто прекрасен. А как же Темза на закате?

– Все, что есть у Лондона, – это шум, – возразила Меган и захлопала руками, как крыльями. – Везде толкотня, пробки, смог! Этот шум присутствует на всех моих фотографиях, от него невозможно отделаться. Поэтому я их так не люблю.

– Серьезно? – Олли был искренне удивлен ее словами. Видимо, они нечасто говорят о ее работе, поняла Софи. C Меган она была знакома всего несколько дней, но видела, что та искренне болеет своим делом. И она прекрасно поняла, что Меган имеет в виду под «шумом» на фотографиях. Его часто бывает видно и на картинах. В конце концов, Лондон – один из самых оживленных и громких городов мира.

– Ты ведь знаешь, мне мои фотографии никогда не нравятся, – говорила Меган скорее смиренно, чем раздраженно. – Мне редко удается ухватить и передать нужное чувство.

– А я думаю, что твои работы потрясающие, – не согласился Олли.

Софи улыбнулась. Какой он все-таки славный. И бесконечно предан Меган. Скорее бы она увидела это и приняла! Софи всегда принимала чувства Робина. Она знала, что он ее любит, и он тоже знал, что его чувства взаимны. Пусть порой их отношения переживали не лучшие времена, они никогда не были похожи на войну. Друзья часто рассказывали Софи о трудностях любви, о бесконечных внутренних сомнениях: действительно ли я счастлив? А может, счастье ждет меня в другом месте, с другим человеком? Софи же всегда твердо знала: нигде и ни с кем ей не будет лучше, чем с Робином. Больше ей никто не нужен.

Олли к этому времени открыл на телефоне сайт Меган и стал показывать Софи избранные фотографии. Они в самом деле были потрясающие, но Меган явно так не считала.

– Мне хочется, чтобы мои работы будили в людях чувства, – пояснила она Софи. – Да, многим нравятся мои ракурсы и перспектива, то, как я работаю со светом… Но это все технические моменты. А мне хочется задевать за живое, вызывать у зрителя те эмоции, которые я испытываю сама, когда делаю фотографию.

– Прага задевает тебя за живое? – спросила Софи, хотя ответ был ей уже известен.

– Еще как! – воскликнула Меган, подбирая кусочком хлеба остатки подливки. – Здесь так красиво, что я почти не выпускаю камеру из рук. Куда ни кинь взгляд – всюду отличные кадры! Надеюсь, я не подведу Прагу, сумею передать ее красоту…

– Ни капли в этом не сомневаюсь, – сказал Олли. Руку он уже положил на стол, заметила Софи, – ждал подходящего случая, чтобы дотронуться до Меган. Наверное, именно это он любит в ней больше всего – ее увлеченность, страсть к своему делу. Редкое качество в современном мире. И именно поэтому многих, в ком нет подобной страсти, тянет к таким людям. Страстная душа горит ярче остальных, и неудивительно, что вокруг Меган и Робина всегда скапливается столько народу: они надеются, что хоть малая толика этого огня передастся и им.

Меган жестом попросила официантку их посчитать и отмахнулась от предложения Софи разделить счет.

– Ой, брось, ты только чай пила!

Они втроем двинулись в сторону отеля. На Карловом мосту было не протолкнуться. Все туристы как один – в шапках и перчатках. Тяжелые снежные тучи слегка разошлись, и сумеречное небо представляло собой этюд в серых тонах. Поверхность Влтавы казалась сплошной серой плитой с редкими белыми вкраплениями чаек тут и там. Время от времени птицы с пронзительным криком проносились у моста, ловя на лету лакомые кусочки, которые люди либо роняли, либо бросали нарочно.

На низких каменных ограждениях по обеим сторонам внушительной конструкции сидели, пытаясь слиться со скульптурами, бесчисленные голуби. Меган держала камеру у лица и, улыбаясь, безудержно фотографировала. Олли шел прямо за Софи и смотрел больше на нее, чем по сторонам – как будто боялся, что она в любой момент может свалиться в реку.

– Ой, мне наконец полегчало! – сказала она как можно искренней. Чай, к счастью, не просился наружу, а три ложки сахара уже сделали свое дело: руки перестали дрожать. Но голова по-прежнему немного кружилась. Земля под ногами казалась пастью огромного ужасного монстра, который пока терпит голод, но в любой миг может открыть рот и проглотить ее целиком.

Софи попятилась, чтобы не получить по голове очередной палкой для селфи, и врезалась в Олли, который как раз остановился у нее за спиной. Меган, похоже, увидела что-то интересное на стене моста и позвала их взглянуть.