Горлов тупик

– Глеб, отнеси, пожалуйста, вниз.

Мальчик попытался ухватить все сразу, но выронил кулек, конфеты рассыпались по ковру. Глазурованный вмешался:

– Так ничего не получится, нужна тара!

У него в руках появился пластиковый пакет с рекламой «Кента», он извлек оттуда книгу, пакет протянул Глебу, а книгу – Галанову.

– Можно попросить у вас автограф?

Вячеслав Олегович взял у него добротно изданный том, почувствовал родную тяжесть, весомость и нежно погладил вишневый дерматин обложки.

Из трех его книг, созданных за четверть века литературной деятельности, эта была самая толстая и важная. Дюжина статей о русской и советской литературе, большое, на семьдесят страниц, историческое эссе о славянофилах, размышления о жизни, о творчестве, о главном и второстепенном, о прошлом, настоящем и будущем, об особом пути России.

Книга вышла в сентябре прошлого года в издательстве «Советский писатель». Вячеславу Олеговичу хотелось откликов, читательских писем, но кроме пары-тройки формальных заметок, написанных приятелями-коллегами, он так ничего и не дождался.

– Прекрасное название. – Глазурованный прикрыл глаза и медленно, с чувством произнес: – «Заветные тропы исканий». Звучит как поэтическая строка.

Между страницами торчали закладки. Галанов смущенно пробормотал:

– Спасибо…

– Потрясающе глубоко, метко и точно написано. Разрешите? – Глазурованный взял книгу, открыл. – Вот, хотя бы это: «Для народа нашего нет врага более коварного и лютого, чем искус буржуазности, мещанского благополучия. Бытие в пределах желудочных радостей неминуемо ведет к деградации национального сознания, к духовному опустошению».

«Здорово читает, – заметил про себя Галанов, – с чувством, и голос приятный, звучный». Сразу стало легче дышать, будто растаяла ледяная стена между ними. Том лег на письменный стол, Галанов достал ручку, замешкался: неловко, так и не удосужился узнать имя гостя.

– Напишите просто: «Владу», – подсказал тот, – по правде говоря, я считаю вас не только большим русским писателем, но и глубоким оригинальным мыслителем.

– Ну, это вы слишком… – Вячеслав Олегович зарделся и вывел на титульном листе своим крупным аккуратным почерком: «Владу, с уважением и наилучшими пожеланиями, от автора».

– Благодарю. – Влад кивнул и улыбнулся. – Кстати, несколько ваших цитат я включил в лекции для моих студентов, по-арабски, конечно.

– Вы преподаете в Институте Патриса Лумумбы? – осторожно спросил Галанов.

– В Лумумбу иногда приглашают прочитать спецкурс, так же как в Иняз. – Он заглянул в глаза и заговорил тихо, доверительно: – Людям посторонним я обычно отвечаю, что мое основное место работы – Академия общественных наук при ЦК КПСС. Но вам скажу правду. Я заведую кафедрой в ИОН.

– Ого! – Вячеслав Олегович восхищенно присвистнул.

Теперь стало ясно, почему Уралец шептал и поднимал палец к потолку. Даже спьяну, даже среди своих, не мог генерал Федя произнести вслух таинственную аббревиатуру ИОН.

Академия общественных наук была заведением известным. Там учились научному коммунизму и получали кандидатские степени партаппаратчики из провинции и союзных республик. А вот что такое Институт общественных наук и чем он отличается от Академии, знали немногие.

ИОН существовал в закрытом режиме, под патронажем Международного отдела ЦК КПСС. Там учились иностранцы из капиталистических и развивающихся стран, будущие лидеры народно-освободительных движений и нелегальных леворадикальных партий. Преподавание велось на их родных языках.

– То есть вы перевели отрывки из моего текста на арабский? – тихо уточнил Вячеслав Олегович и облизнул пересохшие губы.

– Я бы всю книгу перевел, я считаю, именно такие авторы, настоящие русские патриоты, должны представлять нашу литературу за рубежом. Но проблема в том, что прогнившему зажравшемуся Западу нужно совсем другое, а на возрождающемся арабском Востоке пока слишком низкий уровень грамотности. – Влад прищурился, посмотрел куда-то вдаль, поверх головы Галанова, и тихо произнес: – Ничего, все впереди.

Этот прищур и манера стоять, широко расставив ноги, неспешно покачиваясь всем корпусом, вдруг опять, совсем некстати, всколыхнули пугающую муть на дне души. Вячеслав Олегович так разволновался, что рука сама нырнула в карман за сигаретами. В пачке осталась пара штук. Он протянул гостю:

– Угощайтесь.

– Спасибо, – Влад аккуратно вытащил предпоследнюю, – я тоже курю длинный «Кент», но мои закончились.

Галанов чиркнул спичкой. Влад опустился в кресло, опять прищурился:

– Вот вы все поглядывали на меня за столом, пытались вспомнить, где видели раньше, но так и не вспомнили.

Вячеслав Олегович кивнул:

– Честно говоря, я решил, что вы просто похожи на кого-то из моих давних знакомых.

– Мы действительно были знакомы когда-то. Коммуналка в Горловом тупике, ближайшая к черному ходу комната.

Галанов поперхнулся дымом, закашлялся до слез. Влад любезно протянул ему чистый носовой платок. Промокнув глаза, Вячеслав Олегович сипло выдавил:

– Вы сын покойной Антонины Ефремовны Любой, Владилен… извините, отчество забыл.

– Просто Влад, – напомнил бывший сосед, – мы не виделись целую вечность.

Да, верно. В Горловом тупике оба давно уж не жили. Комнату у черного хода занимала красивая разбитная девица Марина, чуть старше Вики.

– Марина дочка ваша?


– Племянница.

Послышались шаги, в кабинет заглянула Вика.

– О, вот вы где! Там все чай пьют, вас ждут!

Когда спускались по лестнице, она чмокнула Галанова в щеку и прошептала:

– Пап, скажи, Захарыч классный мужик?

«Его отца-алкоголика Захаром звали, – вспомнил Галанов. – Как же это вылетело из головы? Склероз…».





* * *


Штаб-квартира ПГУ в Ясенево значилась сверхсекретным объектом. Главный административный корпус, белая высотка, двадцать два этажа стекла и бетона в форме раскрытой книжки, увеличенная копия архитектурных уродцев Нового Арбата, торчала над верхушками деревьев и отлично просматривалась с Кольцевой дороги со всеми своими антеннами, локаторами и пеленгаторами. Советский аналог Лэнгли был возведен к 1972-му в полукилометре от МКАД. Место выбрали прекрасное: холмы, овраги, Битцевский лес. Андропов считал Первое Главное управление действительно Первым и Главным. Тут, в «Лесу», на верхнем этаже высотки-книжки, был его кабинет с потрясающим видом из огромных окон. Тут ему нравилось работать больше, чем на Лубянке.

Комплекс зданий с прилегающей парковой зоной окружал высокий двойной забор, за ним прятался дачный поселок ПГУ. Симпатичные домики строились как гостевые для руководителей братских разведок, но так приглянулись Кручине, что в одном из них он стал жить сам, а в соседних поселил своих замов. Получился компактный, уютный, скрытый от посторонних глаз, надежно охраняемый мирок. Чистый лесной воздух, тишина, пять минут пешком до места службы, свои магазины, поликлиника, спортивный комплекс, бассейн, библиотека, кинозал.

«Волга» проехала вдоль бетонного забора, остановилась у высоких железных ворот. Под фонарем блеснула табличка: «Научный центр исследований». Юра подумал: «Вот получишь генеральские погоны, поселишься с семьей в этом «научном центре», в номенклатурном раю, под крылом Кручины. Вера простит тебе жопу мира, потерянные годы. Простит, что слишком мало довелось пожить в Лондоне. Простит все, как только поднимешься на другой уровень. Уровень – ее любимое словцо».

Рабочий день давно закончился, но в синем полукруглом корпусе горело несколько окон, в том числе на четвертом этаже справа, в отделе англоязычных стран Африки. Юра вышел из машины и окунулся в блаженную тишину зимнего подмосковного леса. Территория советского Лэнгли напоминала санаторий. Березы и ели под снегом, скамейки вдоль широких расчищенных аллей. Рядом яблоневый сад. Несколько деревьев посажены лично Андроповым. На площадке перед замерзшим прудом на гранитном постаменте – массивная голова Ленина, неотличимая от десятков тысяч таких же скульптур, торчащих возле разных учреждений по всему Советскому Союзу. Сотрудники внешней разведки называли ее «головой Черномора» и в этом ничем не отличались от миллионов других советских служащих.

В фойе высотки Юру встретил один из секретарей Андропова, пожал руку, задал несколько формальных вежливых вопросов: «Как долетели? Замерзнуть не успели после африканской жары?»

В лифте Юра машинально пригладил свой седой бобрик перед зеркалом, тронул заросший щетиной подбородок. Встретившись взглядом с секретарем, заметил:

– Неловко являться к руководству таким небритым.

– Ничего, – улыбнулся секретарь, – Юрий Владимирович знает, что вы прямо с самолета.

В просторной приемной был полумрак, горела настольная лампа, приглушенно работал телевизор. Шла «Кинопанорама». Вел ее Ростислав Плятт, мамин любимый актер.

«Наверняка смотрит». – Юра представил маму на диване в маленькой проходной гостиной. Плечи укутаны старой шалью, ноги в шерстяных носках поджаты, теплые тапочки аккуратно стоят на коврике. На шатком журнальном столе остывший чай в большой фарфоровой кружке с Букингемским дворцом и гвардейцами в высоких черных шапках. Рядом том Марка Твена, Уильяма Фолкнера или Грэхема Грина. Она всегда садилась перед телевизором заранее, ставила чашку с чаем, выключала звук и, пока ждала нужную передачу, читала что-нибудь на английском, знакомое, много раз читанное, чтобы не слишком увлечься, не пропустить начало, вовремя включить звук.

Юра так ясно увидел эту картинку, что казалось, ничего не стоит сесть рядом, обнять: «Привет, мам, а я в Москве!»

– Товарищ полковник, зайдите, пожалуйста, Юрий Владимирович вас ждет, – секретарь открыл дверь.

«Ну, все, мам, держи за меня кулачки», – подумал Юра и переступил порог.

Председатель выглядел неважно, мешки под глазами потемнели, потяжелели, морщины стали глубже. В последний раз Юра видел его в апреле прошлого года, когда приехал в отпуск и был вызван на совещание высшего руководства. Он провел в этом кабинете минут десять, даже не присел. От него требовалось ответить на несколько вопросов и уточнить кое-какую информацию. А еще раньше, когда его утвердили на должность резидента в Нуберро, он приходил сюда вместе с Кручиной и с начальником отдела англоязычных стран Африки, в то время полковником, теперь генералом Рябушкиным.

Давняя склока между Кручиной и Рябушкиным в тот момент достигла пика, они вежливо втыкали друг в друга злобные реплики-булавки. Председателя их вражда явно устраивала.

Уфимцеву приходилось слышать, что у Андропова какой-то особый, ледяной, пронизывающий взгляд. Шептались, будто в нем есть нечто сталинское. Юра иногда думал: «Интересно, кому эти шептуны хотят польстить – Андропову или покойнику?» Ответ напрашивался сам собой: обоим!

Председатель привстал, протянул руку, улыбнулся, как старому знакомому:

– Привет, Юра. Чай, кофе или чего покрепче?

Юра пожал сухую теплую кисть, поблагодарил и попросил кофе.

Комсомольская манера тыкать нижестоящим когда-то раздражала, но он давно привык, стал замечать, как по-разному звучит это «ты» из разных уст. Кручина тыкал подчиненным хамски-небрежно. Он своим «ты» опускал, подчеркивал дистанцию, напоминал: я начальник, ты дурак.

Андропов своим «ты», наоборот, сокращал дистанцию, приближал, поднимал. Конечно, это всего лишь субъективное ощущение. Кручину Юра считал номенклатурным жуком, лакеем, дорвавшимся до барской кормушки. Андропова уважал, доверял ему. Не было в нем хамства и снобизма. Он скорее напоминал профессора, чем чиновника, хотя в отличие от того же Кручины не имел высшего образования.

В голове пронеслось: «Он лев, они шакалы. А сам ты кто в комитетских джунглях? Маугли?»

– Ну, что там стряслось с нашим Александром Владимировичем? – спросил Андропов и тронул дужку очков.

– Приболел, – коротко ответил Юра.

– Ладно, пусть отдыхает, поправляется. – Губы шевельнулись в легкой усмешке.

Пожилая буфетчица вкатила сервировочный столик. Под белоснежной салфеткой оказались бутерброды, сушки, шоколадные конфеты. Для Председателя чай, для Юры кофе. Он вспомнил, что в последний раз перекусил в самолете, когда Кручина пожелал выпить виски. После Афин вообще забыл о еде, так хотелось спать. И вот теперь от запахов ржаного хлеба, свежего рокфора, тонких ломтиков малосольного огурчика, хорошего кофе громко заурчало в животе, совсем некстати. Он покосился на папку с черновиком доклада.

– Да ты ешь, ешь, – Андропов подул на свой чай, – может, супу горячего попросить из столовой?

– Спасибо, Юрий Владимирович, не нужно. – Он отодвинул папку подальше, чтобы не запачкать, откусил бутерброд, невольно зажмурился от удовольствия и услышал насмешливый голос: