Горлов тупик

– Нормально. Не пил, за столом помалкивал. Кстати, очень нас всех выручил. Свинарка из колхоза поросят привезла живых, сама забивать отказались, уехала. А жрать-то хочется! Они в мешке визжат как бешеные. Галановская повариха чуть в обморок не грохнулась. Дерябинский ординарец уперся: не могу, не умею! Спрашивается: а кто умеет? Мы ж все люди городские. Как, чем кончать-то их? На бойне вроде электричеством…

Дядя вдруг отшвырнул журнал:

– Хер с ними, с поросятами! Я уже понял, твой Любый их забил. Молодец, герой! – Он повысил голос и сильно закашлялся.

Прибежала сестра, налила ему теплого чаю из термоса:

– Михал Алексеич, потихоньку, маленькими глоточками, а я вам пока молочка вскипячу.

– Исчезни! – пролаял он сквозь кашель. – Дверь закрой!

Сестра испуганно охнула и удалилась. Федор взял у него пустую чашку, завинтил крышку термоса, протянул платок. Дядя высморкался и повторил уже спокойней:

– Хер с ними, с поросятами! С кем общался? О чем болтал?

– Ну, со всеми понемногу, обычный треп. Сошниковы были, старший и младший, Ванька Дерябин с женой, дочкой, внуком… Да, вот с Ванькой они минут десять трепались. Ванька потом шепнул мне, мол, отличный мужик твой Влад, свой в доску, чего ж ты его раньше не привозил?

– Ванька не в счет, – Дядя махнул рукой, – дубье стоеросовое.

– Твой первый зам, – язвительно заметил Федор.

– Потому и держу! Приказы выполняет, вопросов не задает. Ладно, давай дальше!

– Со Славкой сидели в углу, кофе пили, трепались минут двадцать, может, полчаса.

Дядя кивнул, пробормотал:

– От се добре, Галанов мужик правильный. Ты с ним потом поговорил?

– Нет.

– Почему?

– Не успел.

Дядя поерзал на подушках:

– Куда эта дура мой журнал подевала?

Федор поднял с коврика «Советского воина», протянул:

– На. Ты ж сам его бросил.

Дядя взял журнал, поправил очки, буркнул:

– Ну? Че сидишь? Дуй на дачу, поговори с Галановым!

Если бы он был здоров, если бы не похоронил Тетю год назад, Федор, конечно, не выдержал бы, сорвался: «Я, что, пацан малолетний? Объясни толком, в чем дело, сформулируй свои подозрения насчет Влада!» Но, учитывая обстоятельства, приходилось молчать, смиренно терпеть стариковские фокусы.

– Чего сидишь? – повторил Дядя, опять отшвырнул журнал и заорал: – Сбредил твой Влад, свихнулся, спятил! Несет махровую антисоветчину!

– Кто? Влад?! – Федор Иванович рассмеялся.

– Кончай ржать! Он ревизионизмом занимается! Основы марксизма-ленинизма подрывает, пролетарский интернационализм критикует, мракобесную херню гонит, роль женщины принижает! Ведет антисемитскую пропаганду!

От последней фразы Федор Иванович вздрогнул. Слово «антисемитизм» на партийном жаргоне было ругательным. Относиться к евреям полагалось плохо, но говорить об этом можно только в узком кругу, среди своих, шепотком, намеками. Вслух, публично, прямым текстом – ни в коем случае. Табу. Грубое нарушение неписаных номенклатурных законов. Афишировать негативное отношение к евреям как к нации – значит подрывать основы, покушаться на пролетарский интернационализм. Насчет евреев генеральная линия колебалась постоянно, однако до крайностей ни разу не доходила. Чем активней мы боремся с сионизмом, тем суровей порицаем проявления антисемитизма. Путать одно с другим могут только люди темные, политически безграмотные, или враги с целью идеологической диверсии.

В случае с Владом получалось совсем уж неприятно. Влад искренне, всей душой, ненавидел евреев. Это его личное дело, но если его поймали на «антисемитской пропаганде», значит, он потерял самоконтроль, перестал чувствовать Линию, разучился сдерживать эмоции.

– Так он же с палестинцами работает, – напомнил Федор, – к ним особый подход нужен, полное бескомпромиссное согласие по еврейскому вопросу, иначе уважения и доверия не добьешься.

– Хер с ними, с палестинцами! Палестинцы мне рапорты не пишут! Он с лекциями ездил по воинским частям, на тему борьбы с сионизмом!

– Дядь, ну, ты чего? Попался какой-нибудь жидок обидчивый…

– Не было там жидов! Политруки тревогу забили, сразу двое, из разных частей, оба русские!

Дядя разошелся не на шутку, раскраснелся, орал, опять стал кашлять. Федор налил ему чаю из термоса, проворчал:

– Больно уж чувствительные политруки твои.

– Чувствительные, да! Генеральную линию очень даже чувствуют, справедливую борьбу с сионизмом от буржуазного антисемитизма отличить умеют! Все, Федька, хорош трепаться, давай вызывай машину.






Глава двадцать пятая




Гоглидзе вызвал Влада в половине первого ночи. В кабинете уже сидели Гаркуша и молодой смазливый следак Смирнов. Он был в капитанском чине, в спецгруппу попал недавно, после того, как Сам велел Маленкову с Игнатьевым влить в Следственное управление «свежую струю комсомола».

Когда Влад вошел, никто не шелохнулся, не проронил ни звука. Замминистра нервно перебирал бумаги на столе и даже головы не поднял. В кабинете висела плотная напряженная тишина. Влад осторожно опустился на краешек стула рядом с Гаркушей. Тот выразительно покосился на него, открыл рот, хотел шепнуть что-то, но не успел. Тишина взорвалась телефонной трелью. Гоглидзе схватил трубку:

– Да! Понял! – Он дернул головой, бросил трубку, скомандовал: – Подъем!

Пока шагали по коридору, Гаркуша выдохнул Владу на ухо:

– Ближняя!

Министерский «ЗИС» ждал у второго подъезда. В ярком фонарном свете лоснился черный лак, сверкала хромированная решетка радиатора. Гоглидзе уселся рядом с шофером, следаки влезли назад. Мягкие сиденья были обиты шерстяным сукном. В просторном теплом салоне витал едва уловимый запах нафталина.

Влад оказался в середке, Гаркуша и Смирнов по бокам. От Смирнова несло одеколоном «Шипр», наверное, всю бутылку на себя вылил. Гаркуша без конца сморкался, ерзал, вздрагивал. Влад с омерзением заметил, что это животное икает.

Гоглидзе ездил на Ближнюю часто. Похоже, приказ взять с собой следаков из спецгруппы застал его врасплох. Фамилии следаков назвал Сам. Ну не мог же он сказать: «Привези кого-нибудь, на твое усмотрение»! Он внимательно читает протоколы допросов, знает, кто как работает. В принципе, выбор правильный, логичный. Опытный забойщик Гаркуша, молодой капитан Смирнов, представитель «свежей струи комсомола», и майор Любый. Самому известно, кто добился подписи Вовси, имя майора Любого для него не пустой звук.

Влад нервничал: «Даже побриться не успел, не взял с собой блокнот и карандаш. Дядя говорил, Сам иногда диктует, надо записывать. Что мне делать в таком случае? Почему Гоглидзе вызвал сначала Гаркушу со Смирновым, а меня потом? Сам назвал мое имя позже? Или эта сволочь под меня копает? Их предупредил пораньше, а меня – в последнюю минуту, нарочно, чтобы поставить в идиотское положение…»

Когда переехали мост через Окружную железную дорогу, мощный луч прожектора на посту охраны пробил салон. Влад заметил прямо перед носом моль, хлопнул в ладоши, пытаясь поймать. Гаркуша и Смирнов тоже захлопали, но серая тварь продолжала носиться быстрыми зигзагами.

– Чего там у вас? – не оборачиваясь, спросил Гоглидзе.

– Моль в салоне, товарищ генерал, – объяснил Влад.

– Эта дрянь благородное сукнецо обожает, – проворчал шофер, – сколько раз говорил: кожей надо сиденья обить.

– На коже жопа потеет, брюки прилипают, – вяло отозвался Гоглидзе.

Гаркуша и Смирнов угодливо захихикали.

– Отставить смех! – одернул их Гоглидзе. – Слушайте и запоминайте! Как зайдем в кабинет, без моего разрешения ни звука, ни слова, ясно?

– Так точно, товарищ генерал! – отчеканили хором все трое.

– Товарищ генерал, а если он лично к кому-то из нас обратится? – робко поинтересовался Смирнов.

– Вопрос конкретный задаст – ответишь, коротко, четко, по существу. Когда я вас представлю, стойте смирно, молча, никаких там «Здравия желаю!» Он поздоровается – ответите: «Здравствуйте, товарищ Сталин!» Не рявкать, во всю глотку не орать, как на параде, но и не шептать, как на похоронах, ясно?

– Так точно, товарищ генерал!

– Смотрите ему в глаза прямо, открыто, но не пяльтесь, как бараны. Выражение лица спокойное, жизнерадостное, но без улыбочек. Хмуриться и напускать серьезность нельзя. Предложит сесть – рассаживайтесь быстро и тихо. Стульями не греметь, руки положить на стол.

За Поклонной горой «ЗИС» свернул с главного шоссе на узкую незаметную дорогу, мягко поплыл между заснеженными ночными деревьями, после нескольких поворотов остановился у шлагбаума. Вспыхнул прожектор, из будки выскочил офицер, заглянул в салон, узнал Гоглидзе, махнул рукой. Шлагбаум поднялся. «ЗИС» поплыл дальше, вдоль высоченного забора, мимо массивных тесовых ворот, ныряя из темноты в потоки прожекторных лучей и опять в темноту.

– Докладов от вас никаких не требуется, – продолжал бубнить Гоглидзе, – замечаний, мнений, инициатив – тем более. Молчите и слушайте.

Влада бесили эти наставления. Он давно ждал встречи, чувствовал, что она непременно состоится, но представлял ее совсем иначе, наедине, без посторонних. В голове неслось: «Он увидит меня и сразу поймет, кто я и кто они… Он и я, никого, кроме нас. Только Я и Он».

Сердце трепетало, во рту пересохло. Влад зажмурился, глубоко вдохнул, задержал дыхание. Гаркуша, Смирнов, Гоглидзе вместе с шофером превратились в призраков, в серую моль. Оставалось только поймать и прихлопнуть.

Забор оказался двойным. Наружный, высотой метров шесть, внутренний в два раза ниже. Между ними широкий коридор, по которому ходили часовые с овчарками. Овчарки были тихие, не гавкали. Сначала открылись наружные ворота, потом внутренние. По территории дорога шла через заснеженный сад, мимо беседок, теплиц и хозяйственных построек. Сквозь заросли высокого кустарника уютно блеснули золотистым огнем окна. «ЗИС» остановился у крыльца полукруглой веранды.

Аскетическая скромность небольшого, выкрашенного темно-зеленой краской дома тронула Влада почти до слез: Самому не нужны царские хоромы, великий человек презирает мещанскую роскошь. Правда, чуть позже выяснилось, что это всего лишь пристройка для охраны и обслуги, и тогда Влад подумал: «Ну, конечно! Разве может великий человек обитать в таком убожестве?»

В комнате дежурного сняли шинели. Офицеры охраны проверили документы, обыскали. Кроме документов, носовых платков, расчесок, папирос и спичек Гаркуша и Смирнов выложили из карманов блокноты и остро отточенные карандаши.

Влад мысленно проклял Гоглидзе.

– Все оставить здесь, – приказал дежурный.

– А блокноты с карандашами? – пролопотал Смирнов. – Если надо будет записать указания товарища Сталина…

– Надо будет – вам все выдадут, – успокоил дежурный.

Влад вздохнул с облегчением: «Вот так-то лучше!»

Гаркуша попросил воды, попил и перестал икать. Смирнов покрутился перед зеркалом возле вешалки, поплевал на ладони, пригладил свои русые непослушные вихры. Гоглидзе скрылся за неприметной дверью между металлическими стенными шкафами. Влад догадался, что там сортир, тоже захотел отлить. Покосился на дежурного, подумал: «Гоглидзе тут свой, а мне придется спрашивать разрешения, это слишком унизительно. К тому же неизвестно, вдруг Сам позовет прямо сейчас?»