Горлов тупик

– Извъянытэ, ета кака ульыца? – Их догнали три маленьких шоколадных индуса в чалмах и сверкающих шароварах.

Индусы потерялись. Надя объяснила им дорогу по-английски. Часть пути прошли вместе. Когда индусы наконец свернули на Мясницкую и Надя с Юрой остались вдвоем, она засмеялась.

– Ты чего? – спросил Юра.

– Пытаюсь перевести на английский название «Кривоколенный». Ну же, помоги!

Они принялись жонглировать английскими и русскими словами, хохотали до слез, не заметили, как вышли к Лубянке. Она вдруг резко остановилась, развернулась:

– Пойдем отсюда! Не могу видеть это здание!

Он почувствовал, что она дрожит, и спросил с дурацкой улыбкой Кларка Гейбла:

– А что там внутри?

– Не важно, – она потянула его за руку, – пойдем быстрей, а то меня стошнит.

Они зашагали прочь. Притормозили на Кузнецком, возле автомата с газировкой. Она залпом выпила стакан воды и сказала:

– Извини.

– За что?

– Ну, напугала тебя, наверное.

– Нет, просто озадачила, – он пожал плечами, – я не понял, что не так с тем зданием? Тебе не нравится архитектура? Или там живут призраки?

– Вот именно, призраки. – Она нервно усмехнулась и добавила по-английски: – Never mind, just forget it!

Ночью, вернувшись домой, он рассказал об этом эпизоде Васе. Они ничего не скрывали друг от друга. Должен быть хоть один человек, которому полностью доверяешь и можешь поделиться, посоветоваться, иначе просто свихнешься на секретности.

Вася готовился стать следователем, сидел в архивах. Юра не понимал, зачем тратить драгоценное время на такую тягомотину? Вася не понимал, что за радость – с утра до ночи шляться по Москве в толпе, в безумном гаме. Лица мелькают, в глазах рябит, в ушах звенит.

– Ты просто отупел от толпы, – сказал Вася, – иначе сразу догадался бы, в чем дело. Ее отец врач, верно?

– Ну, да, и что?

– Январь – март пятьдесят третьего, «дело врачей»!

У Юры пересохло во рту. Он вспомнил: «Пойдем быстрей, а то меня сейчас стошнит» и сам почувствовал тошноту. Сглотнул и спросил:

– Думаешь, ее отец мог пострадать?

– Даже если не посадили, наверняка страху натерпелся. Вся семья натерпелась, и она, конечно, тоже. Поэтому такая реакция. Прошло-то всего четыре года. У тебя с ней как? Серьезно?

– Меня еще ни к кому так сильно не тянуло.

– Ясно. Попробую разузнать, что случилось с ее отцом в пятьдесят третьем, я сейчас как раз копаюсь в этом дерьме.

– То есть? – не понял Юра.

– Архивы чистим. Начали осенью пятьдесят четвертого, до сих пор конца-краю не видно. Назначили очередную секретную спецкомиссию, из аппаратных шишек. Работа нудная, кропотливая, пыльная, в комиссии десять человек, а нужно сто десять, вот и запрягли молодняк. Читаем, сортируем, актируем. Там такое в этих протоколах и приказах – волосы дыбом встают. – Вася сморщился. – Ладно, потом как-нибудь расскажу. Стало быть, Надежда Ласкина. Год рождения?

– Тридцать шестой. Отец – Ласкин Семен Ефимович, терапевт, прошел войну, полковник медицинской службы в отставке.

– Ясно. – Вася загасил очередную папиросу. – Все, Юрка, давай спать, мне вставать в семь.

В то лето Юра засыпал удивительно легко, сидя, стоя, с открытыми глазами. А Вася уже тогда мучился бессонницей.



– Следующая остановка платформа Куприяновка!

Юра опомнился, огляделся. Толстуха рядом похрапывала, открыв рот и вытянув вдоль прохода ножищи в войлочных ботах. Перешагнуть невозможно, пришлось будить:

– Разрешите пройти!

Она долго бестолково возилась, кряхтела, ворчала, убирала с прохода ноги, авоськи. Юра выскочил на заснеженную пустую платформу в последнюю минуту, когда двери уже закрывались, и вспомнил: коротенькое стихотворение из двух строк: «Вокзал, пропахший блудом и тюрьмой, как холодно и хочется домой». Надя прочитала ему в первое их утро, за завтраком. Автор – ее двоюродный брат по имени Побиск (Поколение Отважных Борцов и Строителей Коммунизма).






Глава двадцать восьмая




Влад ждал, когда выпишут Ласкину. Вначале врачи говорили, мол, ничего страшного, обычное женское кровотечение, полежит недельку, оклемается. Пролетела неделя, другая. Состояние номера пятьдесят три ухудшилось, о выписке не могло быть речи.

В Управлении наступило странное затишье. Игнатьев вышел из больницы, на оперативках выступал вяло, ни о чем. Судя по его спокойствию, Сам больше не устраивал ему разносов.

Специалисты по особым мерам резались в домино или дрыхли в комнате отдыха. Гоглидзе отошел в тень, в Управлении появлялся редко. Влад иногда ездил с Лубянки в Лефортово, присутствовал на очных ставках, во время конвейерных допросов подменял сослуживцев из следчасти, но эта работа не давала ни результатов, ни удовлетворения. Все впустую, никаких новых признаний, имен, вообще ни малейшего движения.

Вынужденное бездействие раздражало Влада. Он думал: не пора ли все-таки взять родителей Ласкиной? По плану спецоперации брать их полагалось лишь после того, как она сломается, все подпишет и выучит наизусть. До этого трогать их не следовало. Пусть мучаются, ждут ареста и обыска как избавления от пытки неопределенностью.

Никакой информации о дочери они не имели. Она просто исчезла и формально числилась в милицейском розыске как без вести пропавшая. Ее ведь никто не арестовывал, явилась сама, добровольно, попросила спрятать, защитить. Ее появление в суде должно стать сюрпризом для заговорщиков. Если взять родителей раньше времени, даже просто обыск у них провести – сюрприза не получится.

Но ведьма наколдовала себе кровотечение и отлеживалась в больничке. Такой поворот событий требовал корректировки изначального плана. Особые меры в ее случае исключались, оставалось усилить психологическое давление, то есть взять ее родителей и применить особые меры к ним, у нее на глазах.

На арест Ласкиных нужна санкция Игнатьева, тут без Дяди не обойтись. Но Дядина поддержка – дело сомнительное, он ведь марионетка Берии, а Берия – английский шпион.

Влад взвешивал плюсы и минусы, однако верного решения найти не мог. В любом случае, сначала следовало встретиться с Федькой, поговорить в спокойной обстановке, попросить о свидании с Дядей.

По воскресеньям ранним утром у ведомственного дома на Покровском бульваре останавливался спецавтобус и отвозил желающих в Серебряный Бор, на одну из спортивных баз МГБ, кататься на лыжах. В феврале морозы смягчились, стояли ясные безветренные дни. Влад позвонил в дверь Федькиной квартиры в половине седьмого утра:

– Собирайся, поехали!

Балбес зевал, хлопал сонными глазами, но собрался быстро. Он давно предлагал Владу покататься вместе. В автобусе всю дорогу дрых, уронив голову другу на плечо. Когда встали на лыжи и отъехали подальше от остальных, Влад осторожно, небрежным тоном, попросил о свидании с Дядей.

Федька отреагировал странно, надулся:

– По какому вопросу?

– Да так, есть одно дельце.

– Важное?

– По пустякам я бы товарища генерала беспокоить не стал, – Влад улыбнулся, – у него каждая минутка на счету.

Балбес вдруг остановился, воткнул палки в сугроб:

– Слушай, вот у меня от тебя секретов нет, все тебе выкладываю, доверяю, а ты мне голову морочишь, за дурачка держишь, используешь как курьера-порученца!

– Федь, ты чего? – Влад изобразил благодушное удивление. – Я не понял, ты обиделся, что ли?

Федор выдернул из сугроба палки и припустил вперед по лыжне на приличной скорости. Влад догнал его. Несколько минут ехали молча. Влад нарочно молчал, ждал, что Балбес заговорит первым, и дождался:

– Ты на Ближней был?

– Ну, да, Гоглидзе нас возил. А что?

– Почему мне ничего не рассказал?

– Так мы ж с тобой после этого не виделись.

– Врешь! Во вторник я к тебе за куревом заходил, в четверг в столовой за одним столом обедали.

– Как ты себе это представляешь? – Влад нахмурился. – В столовой, при всех, я стану про Ближнюю трепаться?

– Могли бы отойти куда-нибудь, потом, после обеда.

– Федь, там у нас некуда отойти для такого разговора, да и некогда. Кстати, ты мне тоже не все рассказываешь.

– Например?

– Например, что твой бывший агент копыта отбросила.

Влад, конечно, блефовал. Федька наверняка не знал еще о смерти медсестры, новость совсем свежая, но захотелось поддеть его, припугнуть. Федька вытаращил глаза:

– Какой агент?

– Филимонова, медсестра из Боткинской.

– Ты серьезно?

– Серьезней некуда, начались преждевременные роды, воспаление, тромб, что ли, оторвался, я в подробности не вникал, меня и так от этого их медицинского птичьего языка тошнит.