Группа специального назначения

— Хреново на чужбине, — пробормотал Сосновский. — Не нравится мне тут.

— По старой схеме работаем, командир? — предложил Буторин. — Я — первым, а вы ждете?

— Дуй, — кивнул Максим. — Быть тебе, Буторин, впередсмотрящим.

На этот раз он отсутствовал минут десять. Вышел из леса, махнул рукой. Двое, пригнувшись, устремились через дорогу. Ноги вязли в податливом дерне.

— Нет никого, — сообщил Буторин. — Весь лес канавами изрыт, техника не встанет. А если опасность, по канавам и уйдем в поле.

Только к полуночи они добрались до северной опушки леса. Перелезали через поваленные деревья, обходили заросли кустов. Приходилось использовать фонари, чтобы не сломать ноги. Несколько минут сидели на опушке, прикидывали. Тьма сгустилась с подходом черных туч. На западе — небольшое поле, через которое петлял проселок, дальше снова леса. Городок где-то дальше, в низине, до него отсюда версты четыре. Насмотревшись, они отступили в лес, расположились на дне сухой лощины. Вскрывали баулы, извлекали содержимое. Немецкую форму заранее прогладили, в мешках она помялась, но должна была отвиснуть. Все это было непривычно, одежда странно пахла, в ней было неудобно, швы под мышками терли кожу.

Максим одернул офицерский китель, брезгливо поморщился. Примеряли фуражки, натягивали сапоги из мягкой кожи. Пристегнули портупеи, кобуру с незнакомыми пистолетами «вальтер». Автоматов «МР-40» в хозяйстве Малютина не нашлось, но они и не нужны.

— Разложить документы по карманам, — командовал Максим. — Сигареты, зажигалки, носовые платки, запасные обоймы. Не забываем про немецкую организованность и чистоплюйство.

С трудом, но все-таки привели себя в порядок.

— Как мы смотримся, командир?

Он осветил их фонарем, скептически покачал головой:

— Жутковато, господа, весьма жутковато. Вам, господин обер-фельдфебель, не хватает арийского блеска в глазах. Что за глупая славянская улыбка, прошу прощения? Тренируем выправку, господа, надменный взгляд на мир, пренебрежение к славянской расе, к которой, между прочим, относятся и поляки. А вам, господин фельдфебель, рекомендуется побриться. Ваша щетина — уже не первой свежести. Займитесь перед отходом ко сну. Вода во фляжке есть? Если не взяли опасную бритву, я вам одолжу.

— Подумаешь, — пробормотал Буторин. — Вы тоже, герр обер-лейтенант, не лучший образец германского военнослужащего. Справимся, — вздохнул он. — Мы же мобилизованные.

Перед сном пожевали серый хлеб, съели по банке консервированной каши, которые тут же зарыли под деревом. Банки были советские, не дело их тут оставлять. Расстелили на дне лощины немецкие прорезиненные плащи, стали отходить ко сну.

Максим дежурил первым, лежал на опушке, вглядывался в темноту. Неважно было на душе. Группа могла лишь импровизировать, не имея ни опыта, ни знаний. От идеи двигаться ночью он отказался — больше вероятность попасть в ловушку, не зная местности. Район кишел немцами, складывалось впечатление, что их не было только в этом лесу. Небо периодически озарялось, огоньки сновали по дальнему краю поля. Гудели моторы за спиной — на той дороге, где они видели мотоциклистов. Максим напрягался, превращался в обостренный слух — не собирается ли кто высадиться? К двум часам ночи шумы стали затихать. Он глянул на часы — время будить Сосновского. Собрался покурить перед сном — отполз в лес, долго чиркал хваленой немецкой зажигалкой, затянулся с отвращением сигаретой «Империум» — дрянь, а не табак…

Утро выдалось солнечным, мелкие перистые облака уносились на запад. Проселочная дорога тянулась через ромашковое поле. Трое немецких военнослужащих, идущих по дороге, в этой местности были нормальным явлением. Навстречу проехал шумный вездеход, в кузове подпрыгивали солдаты в касках. Пришлось отступить на обочину. Проехал грузовик с гражданскими, машиной управлял военный, рядом с ним сидел субъект в офицерской фуражке. На пеших офицеров посматривали свысока, с сочувствием.

«Не смотримся мы в пешем виде, — размышлял Максим, — в город придем и что объяснять будем?»

Желающих проверить документы пока не было. Минут через пятнадцать они подошли к лесу, отправились вдоль опушки. Начинался разреженный березняк.

За спиной послышался шум. Опять ушли с дороги. Средние вездеходы тащили легкие полевые орудия. Из кабин равнодушно взирали водители. Замыкал колонну бронированный «Кюбельваген» с удлиненным кузовом. Водитель притормозил, сидящий рядом офицер подался вперед, бросил:

— Подвезти?

— Спасибо, — отозвался Максим. — Сами дойдем, не надо.

Офицер пожал плечами, водитель прибавил скорость. Самое время освежить знание немецкого. Преподаватели в прошлом хвалили за правильное произношение и беглую речь.

Колонна, волоча клубы пыли, ушла за лес.

«Абсолютно не смотримся в пешем строю», — удрученно резюмировал Шелестов.

— А помните, как Коган оскорбился, когда узнал, что мы его не возьмем? — вспомнил Сосновский. — Умора. Он словно и не еврей с ярко выраженной харизмой. Грозился морду всем набить, кричал, что его притесняют по национальному признаку, что это несправедливо и все такое… А представьте его в этой форме. Немцы от хохота сдохли бы.

— Хочешь сказать, они так недолюбливают евреев? — проворчал Буторин.

— Недолюбливают? — удивился Сосновский. — Ну да, можно сказать, недолюбливают. Я с этой темой еще в Париже столкнулся, чуть не накололись. Пришлось доказывать немецким дипломатам, что у парня из нашей подставной группы итальянские корни… Командир, далеко еще до города?

— В лес сворачиваем, — проворчал Максим. — Что-то с нами не так, обдумать надо…

До городка Кущице оставалось версты три. Сосновский отдувался и пошучивал, мол, чем дальше в лес, тем дороже водка. Верной ли дорогой они шли? Но уже голубел просвет. Лес размыкался, пропуская сквозь себя очередной проселок. Проехал мотоцикл с вооруженным до зубов экипажем. Успели попятиться, залечь в зарослях папоротника.

— Нужен транспорт, — убежденно сказал Максим.

Вдоль дороги стояли несколько строений. Начинало попахивать цивилизацией. Кособокая постройка, похожая на маленький склад, вагончик на бетонных опорах, квадратная яма с опалубкой. Здесь пытались строить, возможно, что-то сельскохозяйственное, но давно забросили. Судя по запустению, тут никто не жил. За вагончиком громоздилась груда металлолома.

— Буторин, проверь, — приказал Максим.

Они с Сосновским остались на опушке, отошли за деревья. Буторин засеменил к постройкам, сунулся в одну, потом поднялся в вагончик, исчез за скрипучей дверью. Что-то неосознанное. Опять интуиция? Задребезжал двигатель, появился еще один мотоцикл. Чертыхнувшись, Максим метнулся в кустарник. Сосновский присел. Это был немецкий мотоцикл «БМВ». Снова трое в форме, с оружием. Пулемет на данном транспортном средстве отсутствовал. Двигатель работал как-то странно, неровно. «Аритмия», — подумал Шелестов. До строений оставалось метров тридцать. Мотор чихнул. Водитель свернул на обочину, остановил свою колымагу. Все трое выгрузились, стали жестикулировать, громко говорить. Водитель огрызался, потом извлек из багажника коробку с инструментами, полез в движок. Остальные закурили, начали подсказывать. Водитель отмахивался. Офицеры недоуменно переглянулись.

— Командир, это не немцы, — шепнул Сосновский. — Форма у них хоть похожа на немецкую, но другая.

— Вижу, — буркнул Максим. — Это венгры или румыны, союзники Германии. Их тут тоже хватает. Понагнали всякого… дерьма.

Он задумчиво наблюдал за развитием событий. Видно, союзникам немцы отдавали самую убитую технику. Мотоцикл был не новый. Но с техникой водитель был знаком, проворно орудовал ключами. Что-то затянул, отрегулировал, сел на место, завел. Двигатель заработал ровно. Мастер победно посмотрел на сослуживцев. Те одобрительно закивали.

В окне вагончика, обращенном к лесу, появилась вопросительная физиономия Буторина. Идея была авантюрная и обещала большие неприятности. Но Максим кивнул. Кто не рискует… Отворилась дверь вагончика, обращенная к дороге, высунулся Буторин, крикнул по-немецки:


— Эй, солдаты, помогите мне! Тут надо кое-что вытащить!

Экипаж мотоцикла сильно удивился. Они переглянулись, вопросительно уставились на Буторина. Откуда взялся этот фельдфебель? Вроде не было никого.

— Давайте быстрее! — нетерпеливо покрикивал Буторин. — Что вы там стоите? Нужно вытащить несколько ящиков. Все трое идите сюда!

Военные пожали плечами и вразнобой потянулись к вагончику. Ничего опасного они не заподозрили — не были научены происками лазутчиков с советской территории.

Буторин раздраженно поморщился, покачал головой: какие черепахи, право слово. Отступил в вагончик. Мотоциклисты по одному зашли внутрь. Со скрипом захлопнулась дверь. Участилось дыхание у притаившегося рядом Сосновского.

— Командир, ты уверен, что поступаешь правильно?

— Да, — процедил он, хотя ни в чем он не был уверен! Слишком много условностей, подводных камней и возможных сюрпризов. Но пешком они далеко не уйдут. Что-то подсказывало, что пропавших венгерских солдат не будут искать с таким упорством, как немецких.

— Так что же мы сидим? Пошли…

— Сиди, — осадил его Максим. — Нечего там толкаться, Буторин и сам справится.

Оглушительно гремя кувалдами в голове, текли секунды. Было тихо. Вагончик помалкивал. Одинокий мотоцикл на проселочной дороге смотрелся неестественно. Подрагивал работающий двигатель. Возникнут другие на этой дороге, и тогда все пойдет прахом. «Кошка сдохла, хвост облез», — подумал Максим.

— Пошли, — он отжался от земли. — Я в вагончик, ты — отгони мотоцикл в лес, чтобы глаза не мозолил…

Максим прыжками преодолел расстояние, подмечая краем глаза, как Сосновский несется к мотоциклу.

Вбежал в вагончик, затворил за собой дверь. Узкое оконце в задней части еле освещало пространство. Он включил плоский фонарик. Картина маслом: дощатый пол с прорезанным люком в центре, все старое, трухлявое, мусор, какие-то баки, в углу мешки с непонятным содержимым, несколько лопат, обросших задубевшим цементом. Разбросанные тела в солдатской форме, смутно напоминающей немецкую, — у одного свернута шея, у другого рваная ножевая рана в животе, абсолютно несовместимая с жизнью, третий еще постанывал. Буторин в задумчивой позе сидел на перевернутом баке и щурился от электрического света.

— Ну, ты и артист оригинального жанра. — Максим с сомнением покачал головой. — Ладно, что сделано, то сделано… И чего сидишь?

— А что делать? — очнулся Буторин.

Максим отмахнулся — ладно, сиди, ты уже сделал все, что мог. Он опустился на колени перед лежащим, перевернул его на спину. Это был молодой парень лет двадцати пяти, темноволосый, с близко посаженными глазами. На шее проступали лиловые пятна. Синела челюсть. Буторин сначала послал его в нокаут, а потом придушил. Хотя, возможно, наоборот. Заскрипела дверь, в вагончик ворвался запыхавшийся Сосновский.

— Ну что тут у вас? — выдохнул он. — Ух, ты…

— Дверь закрой, — бросил Максим.

— Ага, с другой стороны, — хмыкнул Буторин. — Тесно здесь.

Спина вдруг покрылась холодом. Люди застыли. Дребезжащий звук автомобильного мотора напряг нервы. По лесной дороге ехала машина. Гул нарастал, становился нестерпимым.

Сосновский подлетел к двери, припал к щели. Остальные не шевелились. Поза Буторина стала предельно задумчивой. Жирные мурашки поползли по спине. Пострадавший прерывисто дышал, взгляд его становился осмысленным. Но кричать он не мог. Да и бесполезно кричать — сидящие в машине не услышат. Автомобиль без остановки проследовал мимо. Все трое облегченно выдохнули. Шум затихал.

Поднялся Буторин, размял затекшие ноги.

— Что там?

— Грузовик с солдатами, — отозвался Сосновский. — Немцы, не меньше дюжины. Надутые, грозные… Да плевать на них, уехали. Мы же их не боимся?

— Нисколько, — усмехнулся Максим. Из нагрудного кармана пострадавшего он извлек служебное удостоверение, бегло просмотрел. Ласло Милош, рядовой, 8-й венгерский мотопехотный полк.

— Я тут подумал… — неуверенно сказал Сосновский. — Венгры же могут дезертировать? Ну, бросить службу и куда-то пропасть? Они же не в восторге, что их призвали в армию и отправили на советскую границу?

— Можем спросить у этого, — кивнул Буторин. — Мне кажется, он что-то хочет сказать.

Парень действительно приходил в себя, начал бормотать, постепенно осознавая, что угодил в переплет. Язык был незнакомый.

— По-немецки понимаешь? — спросил Максим.

— Да понимать, но плохо, очень плохо… — У парня от волнения срывался голос, липкая испарина покрыла лицо. — Не убивать, пожалуйста, за что, я не понимать… Что мы сделать? — своим сдавленным карканьем он напоминал придушенную ворону.

— Где расположена ваша часть? — грозно спросил Максим.

— Это в Ротцине, южнее, двенадцать километров отсюда… Мы патрулируем район вместе с немцами, это приказ германского командования… Каждый день по нескольку часов, у нас есть карта района, у каждого экипажа свой маршрут…

— Когда вы должны вернуться в часть?

— К вечеру, через шесть часов… Послушайте… — Венгр выгнулся дугой. — Кто вы? Зачем вы это… — Зрение вернулось, он с тихим ужасом смотрел на своих соратников, павших странной смертью. — Послушайте, вам совершенно необязательно меня убивать…

— Но вы же не хотите воевать с Красной армией? Вам же это не нравится?

— Совсем не нравится, совсем… Мы не знаем, зачем нас сюда отправили… Несколько дней назад четверо наших оставили расположение части, им надо было домой… Они проехали сто километров, прежде чем их поймали… Их арестовали, нам всем объявили, что их расстреляют…

Моральный дух в венгерском воинстве был явно слабоват. Пропадут солдаты — спишут на дезертирство, а не на диверсию.

Максим многозначительно переглянулся с Буториным: справишься? Тот обреченно вздохнул, подошел к лежащему. Рядовой венгерской армии в страхе засучил ногами, глаза полезли из орбит. В горле замкнуло от страха. Максим отвернулся. Буторин работал быстро: парень шумно выдохнул, захрипел, когда сильные пальцы сжали горло. Буторину не нравилось, что он делал, а кому бы понравилось?