И дети их после них

– Свалю я отсюда. Как только сдам выпускные, уеду на фиг.

– Куда?

– В Париж.

– А.

Для Антони Париж был чем-то абстрактным – пустым звуком. Что такое Париж? «Семь дней». Эйфелева башня. Фильмы с Бельмондо. Что-то вроде парка аттракционов, только еще понтовее. Он не слишком понимал, ей-то туда на кой ехать.

– Плевать, все равно поеду.

Для Стеф Париж был, напротив, черно-белым. Ей нравился Дуано[13]. Она ездила туда с родителями на Рождество. Вспоминала витрины и Оперу. Когда-нибудь и она станет парижанкой.

Они еще выпили, потом она заявила, что ей пора домой.

– Уже?

– Уже почти восемь. Мать меня убьет.

– Хочешь, я тебя провожу?

Она немного разбежалась и забросила бутылку – далеко-далеко, в сторону города. Та описала длинную, баллистически совершенную дугу. Оба проследили за ней глазами, пока она, шурша листвой, не исчезла в нескольких десятках метров ниже по спуску.

– Да нет, – ответила Стеф, – все нормально будет.

Она ушла, а Антони стал смотреть, как падает за горизонт солнце. Он не плакал, хотя именно этого ему и хотелось.





12




Элен Казати специально взяла выходной, как делала это время от времени. В такие дни она обычно вставала первой, в шесть часов, потом завтракала, слушая «Европу-1». Ей нравились обозрения Филиппа Обера. Он веселый и умеет говорить о женщинах, особенно о Матильде Мей.

Дома утренние занятия подчинялись конкретной устоявшейся рутине, от которой зависело, кто и когда пользуется кухней, ванной и туалетом. Главное было не сталкиваться с остальными, потому что все Казати утром вставали не с той ноги. Совместный прием пищи – вот что играет особую роль в семейной жизни. Так говорила мадам Дюма, соцработник, которую прикрепили к ним после аварии. Элен помнила эту цедившую сквозь зубы полную энергичную даму. Когда она усаживалась у них в кухне, ее бедра принимали поистине устрашающие размеры. Она сыпала направо и налево советами и требовала, чтобы ей показывали счета. Элен терпеть не могла, когда та совала нос в их дела.

– Я сама бухгалтер, вы же знаете.

– Знаю, – отвечала мадам Дюма. – Но тут наверняка можно что-то усовершенствовать.

Корректная, всегда ровная мадам Дюма улыбалась, прилежно копаясь в корешках чековых книжек и то и дело поднося ко рту палец. Она действительно была в своей стихии. Судья направил ее сюда ради блага ребенка. Элен могла понять справедливость этой меры – до некоторой степени. Даже Патрик старался. Все произошло так быстро.

– Вы осознаете, что нуждаетесь в помощи?

Супруги отвечали, что да, осознают. Антони уже привычно играл в уголке в кабинете судьи. Однажды он пожаловался, что никак не может найти своего смурфика в очках. Должно быть, его прикарманил какой-то другой мальчуган.

Конечно же, они нуждались в помощи. А пока эта мадам Дюма сводила Элен с ума своей неутомимой улыбкой и нескончаемой доброжелательностью. Она думала, что у нее не осталось в запасе ни капли жалости к мужу, но поведение соцработницы почти примирило их друг с другом. Толстуха без остановки во всех деталях анализировала его привычки: выпитые за день банки пива, сигареты, приятелей, ружья, мотоцикл, словечки, которые он употреблял при ребенке, даже манеру двигаться. И искореняла все дурные пристрастия, чтобы в семье все стало правильно. Идет дело, идет, повторяла мадам Дюма свой любимый припев, после чего переходила к критике и предписаниям. Отец с матерью покорно слушались, даже с благодарностью. Вы о чем за едой разговариваете? Вы спрашиваете у жены, как прошел ее день? Патрик надувал щеки. Что он мог на это ответить? Вы можете в музей сходить, для безработных это бесплатно.

Как бы то ни было, супругам Казати пришлось провести несколько экспериментов с совместными завтраками, предельно сознательно, и по-американски, с мюсли и свежими фруктами. Элен до сих пор помнит звук, с которым Патрик втягивал в себя кофе. Видит, с каким выражением малыш ворочал в тарелке мюсли. Если бы она положила ему уличной грязи, это вызвало бы у него не больше отвращения. В конце концов она отправила его допивать свой «Несквик» перед телевизором. Они с Патриком остались один на один с каким-то унизительным чувством, не в силах произнести ни слова.

В другой раз Элен устроила семейный поход в «Европа-Парк». Чтобы вынести очереди перед каруселями, жарищу и всех этих придурков, отец пил, не переставая, и выдул, похоже, в общей сложности литров пять пива. В этом прелесть немецких парков аттракционов: там разливное пиво «Шпатен» продается буквально на каждом углу. На обратном пути Элен сама села за руль, и им пришлось раз пять останавливаться, чтобы Патрик мог на обочине облегчить свой мочевой пузырь. Антони остался доволен. Он был маленький – не понимал, что к чему.

Когда период административного контроля подошел к концу, мадам Дюма представила отчет, не слишком благоприятный, но судья по делам несовершеннолетних вел по пятьдесят дел в год, среди которых бывали и более трудные случаи. Так что их оставили в покое. В сущности, Элен больше всего огорчало, что эта история про неудачное падение, выдуманная от начала и до конца, для всех стала правдой. Даже Антони, когда его расспрашивали, излагал именно эту версию. Но у Элен была твердая память.



Элен чуть было не отказалась от него – своего замечательного дня незамужней женщины. Во-первых, потому что накануне была гроза, и вообще, какой смысл потихоньку позировать целыми днями, чтобы под конец оказаться запертой в кинозале. И потом, эта история с мотоциклом сводила ее с ума. Уже неделя, как он пропал, она думала о нем днем и ночью, вздрагивая каждый раз, когда Патрик открывал дверь. Правда, этот драндулет уже ничего не стоил, им никто не пользовался. У них даже не было денег, чтобы застраховать его. Но она знала, что, стоит Патрику только узнать правду, он тут же окончательно съедет с катушек. Подумать только, он ведь однажды чуть не побежал к соседям с монтировкой наперевес только потому, что те не вернули им вовремя раклетницу[14].

Но этот день был ей необходим, ей надо было глотнуть немного свежего воздуха.

Она села за руль своего старенького «Опеля Кадетт» и поехала в сторону Гереманжа. Она была вся на взводе – как будто сбежала из тюрьмы. Теперь она двигалась по главному шоссе. В ветровом стекле, оттеняя небесную синеву, плыли тонкие облачка. Вон там вычерчивал белую, тут же расплывающуюся линию улетающий куда-то самолет. Она опустила стекло, вдыхая чудесный аромат земли после дождя, влажный темный запах, напоминавший ей детство, начало учебного года, ностальгический запах вчерашнего дня. По радио говорили, что погода сегодня будет отличная.

Первую остановку она сделала у гипермаркета, купила себе кое-что поесть – хлеба, помидорину, бутылку минералки – и «Фам актюэль». Затем снова отправилась в путь. Подъехав к стоянке у бассейна, она посмотрела на часы. Еще не было десяти. Весь день впереди. Она далеко от дома, на свободе – это чудесно. Она купила билет в кассе. Кассирша оказалась ее бывшей одноклассницей. Они узнали друг друга, обменялись дружеской улыбкой – и хватит. Затем Элен пошла в кабину для переодевания, надела купальник – раздельный. Купленный два года назад, он был еще вполне в духе времени, глубоко вырезанный на бедрах, желтый и довольно высоко сидевший на талии. Для такого купальника нужен хороший загар, и Элен загорала все лето. Под конец она завязала волосы в узел, обмотала бедра парео, взяла сумку и – хоп! – направилась к открытому бассейну, надев темные очки на голову наподобие обруча для волос. Ее ноги едва касались земли. Она даже что-то напевала.

Бассейн Гереманжа, вырытый в семидесятые годы, пятидесятиметровый, с бетонными тумбами и гравийными плитами, немного потрепанный, но вполне современный, глубиной в два метра, был образцовым строением подобного типа. Рано утром народу там было немного, только особо заядлые пловцы, наматывавшие километры до наплыва посетителей. Элен выбрала себе шезлонг, с которого были видны те, кто выходил из кабин для переодевания. По пути она кивнула пожилой шестидесятилетней паре из нестареющих. Женщина вязала, мужчина тем временем читал разложенную на ногах газету. Они проводили здесь большую часть лета, обмазанные с головы до ног кремом, карамелизованные, седовласые. В послеобеденное время они позволяли себе небольшую сиесту, там же, на самом солнцепеке, и тогда окружающие могли наблюдать их подошвы, дававшие довольно точное представление об изначальном цвете их кожи. Эти двое явились из уже почти не существующего мира, в котором солнечные ванны считались целебными. Они не пили, не курили, рано ложились спать и каждый день поджаривались на палящем солнце.

Элен развязала парео, расстелила полотенце и улеглась. Вздох удовлетворения пробился сквозь ее сжатые губы. Она попыталась ни о чем больше не думать. Перед глазами у нее лежало собственное тело, длинное и на первый взгляд гладкое. Она с пристрастием оглядела его, проинспектировала ягодицы, бедра, на которых при нажатии ладонью были заметны небольшие признаки целлюлита. Правда, стоило убрать ладонь, как их поверхность снова принимала безупречный вид. Мало-помалу ее кожа становилась неоднородной, превращаясь в своего рода записывающее устройство. День ото дня перемены оставались неразличимыми, а потом вдруг в одно прекрасное утро она замечала появившиеся без предупреждения тут – морщинку, там – красную жилку. Тело тоже, казалось, жило своей, независимой, тайной жизнью, медленно готовясь к восстанию. Как и многие ее ровесницы, Элен изводила себя сезонными диетами. Между нею и ее телом был заключен как бы такой странный договор, где самоограничения были ходовой монетой, которой она платила за возвращение в молодость. Страданиями – за жизненную силу, голодом – за гладкость кожи, воздержанием – за полноту жизни. Правда, если честно, получалось так себе. Она потрогала живот, постучала указательным пальцем по пупку, послушала ответный звук – приглушенный и как бы округлый. Улыбнулась и встала. Время идет, и что? Она по-прежнему может втиснуть задницу в старые дырявые джинсы, завалявшиеся в глубине шкафа. Да и мужики на улице все еще на нее оборачиваются.

Из бассейна доносился приглушенный плеск сверкающей синевой воды, производимый движениями пловцов. Подплывая к концу дорожки, наиболее опытные из них совершали опасное сальто, после чего их упругие, гибкие тела снова проявлялись под водой. Элен чувствовала, как ее скулы, нос медленно покрываются загаром, ляжки начинали побаливать. Ей было жарко, ей было хорошо. Она поднялась, подошла к бассейну, балансируя на самом краю. Вытянула руки над головой. Теоретически шапочка была обязательна. Она нырнула.


В прохладной воде Элен проплыла кролем, производя движения, заученные еще тридцать лет назад в муниципальной школе. Снова ощутив весь идиотизм их бесконечного повторения, она вернулась к прежнему состоянию безоговорочного блаженства. От суставов, от плеч по телу быстро разливалось тепло. Она почувствовала, как втягивается живот, как напрягаются плечи. Каждый глоток воздуха, полученный с поверхности, ощущался ею как поцелуй.

Проплыв дорожку до конца, она прицепилась к стенке, чтобы восстановить дыхание. Лицо покалывало от миллиона дрожащих на поверхности воды отблесков. Она поморгала, сбрасывая с ресниц бусинки капель. Легкий ветерок щетинит кожу. Изумительное ощущение. Ее тело живет, и малейшее напоминание об этом переполняет ее радостью.

Потому что все работает против ее тела. Каждый день. Муж, который больше не спит с ней. Сын, из-за которого она вся извелась. Тошнотворная неподвижная работа, бессмысленная, мелочная, все время одно и то же. Ну, и конечно, время, от которого другого и не дождешься.

А она сопротивляется. Когда ей было семнадцать лет, было то же самое. Они с сестрой ужасно любили танцевать. Клеили парней, прогуливали уроки. Покупали себе лифчики с остроконечными чашками. Слушали по радио «Нежный возраст». В квартале их уже тогда называли сучками, потому что они не желали жить по правилам, не хотели пить жизнь по капле, медленно, постепенно, соблюдая меру. У Элен была лучшая в Эйанже попка. Такая удача выпадает случайно, и от нее не отказываются. У парней глаза сразу делаются, как у теленка, они глупеют, ничего не жалеют, их можно выбирать, строить в любом порядке, использовать то одного, то другого. Вы властвуете над их дурацкими желаниями, а во Франции времен «Ситроена ДС» и Сильви Вартан, где девчонкам не светило ничего интереснее кулинарных рецептов и роли белошвеек, это была уже почти революция.

Лучшая попка в Эйанже.

Так сказал однажды вечером Жерар, провожая ее домой. Жерар – здоровяк в кожаной куртке на меху. Он носил ее на руках, как будто она ничего не весила, а она обожала эту легкость. Ему было двадцать лет, он работал в скобяной мастерской. По субботам он заезжал за ней на своем спортивном мотоцикле «ВВ». Он увозил ее, и они занимались любовью в укромных уголках, стоя за бюветом, где-то за городом в воскресенье днем – где только можно. Жерар – парень честолюбивый. После армии он собирался уехать. Всякий раз, застегиваясь где-нибудь посреди рапсового поля, он в подробностях излагал ей свои планы. Он уедет за границу работать на стройке, у них будут дети, в отпуск они поедут к морю, построят себе дом с тремя спальнями. Когда он был в ударе, он даже перечислял, какие инструменты развесит на стенах в своей гипотетической мастерской, пристроенной к гаражу, а гараж будет на две машины. Зимой они будут разжигать камин. А если повезет, то поедут даже кататься на лыжах, там видно будет. Элен слушала, лежа на спине и теряясь глазами в синеве. Между ног она чувствовала что-то горячее, влажное. Надеялась, что это не то, что она думает. Спросила его. Ничего страшного, он принял меры предосторожности. А что, могло бы быть страшно? Да нет. Семья, две тачки, жить отдельно – все будет отлично.

Элен поплыла новую пятидесятиметровку. Ногам уже больно. Дыхания не хватает, она чувствует себя старой. Но она знает, что, после того как проплывешь десять раз туда и обратно, эта тяжесть пройдет, откроется второе дыхание и прогонит черные мысли. Надо перетерпеть холод, нехватку воздуха и эту усталость, которая облепляет ее будто грязь. Надо продержаться, упорно плавать взад-вперед, как бы абсурдно это ни выглядело. В голову лезут разные мысли, воспоминания, хандра. Плавание – спорт на выносливость, а значит, спорт скучный. Она смотрит на дно старого бассейна с отвалившейся кое-где плиткой. Солнце пронизывает воду под острым углом, порождая то вспышки, то тени, то ослепительное сверкание. Каждый заход делится на этапы. Элен плавает.

Когда она встретила Патрика в первый раз, у того нога была в гипсе. Ей восемнадцать лет, на ней хлопчатобумажное платье в клеточку. Ее кузина выходит замуж. Элен надела по этому случаю туфли на каблуках, ей непривычно, она выглядит немного неуклюже, переставляет ноги, как жирафенок. Девицы судачат у нее за спиной. Они с сестрой – единое целое. Элен привыкла, что девчонки завидуют ей и злословят на ее счет. Она знает, что эта попка, это лицо, эта возмутительная шевелюра представляют угрозу душевному равновесию малолеток, общественному положению и домашнему уюту. К примеру, если бы она только захотела, у нее в постели оказался бы Бернар Клодель, хотя он уже полтора года гуляет с Шанталь Гомез, а на будущий год они собираются пожениться. Про нее говорят: «Вот сучка!» – и это значит, что она опасна, а еще что она может решать кое-какие проблемы при помощи собственного тела. Слово «сучка» определяет в данном случае силу, которой она несправедливо наделена, которой окружающие завидуют и которую хотят обезвредить, из предосторожности, боясь увидеть, как некоторые важные для них вещи вдруг становятся хрупкими, рассыпаются в прах. Нравственность в данном случае становится продолжением некоего политического проекта без названия, заключающегося в сдерживании таившейся в Элен разрушительной энергии. В уменьшении силы воздействия ее красоты. В сокращении этого избытка власти, которой она располагает благодаря своей заднице.

Жерар не смог прийти на ту свадьбу, где Элен познакомилась с Патриком. Так что он не видел, как они поглядывали друг на друга. Из-за загипсованной ноги Патрику все не в кайф. Танцевать он не может, поэтому тихо сидит в углу с печальным или задумчивым видом, что придает ему некоторое сходство с Майком Брантом[15]. Симпатяга, короче. Когда свадьба начнет расходиться, Элен исхитрится сесть в «Симку», которая должна отвезти Патрика домой. Потом им придется встречаться тайком, уладить дела с родными, самим остепениться. Все просто. На том этапе их жизни любовь может все. Еще позже они снимут маленькую квартирку и начнут строить планы. Семья, две тачки, жить вот так – все будет отлично.

Во всяком случае, Жерара Элен больше не увидит. Через двадцать лет она узнает, что он и правда уехал работать за границу, в Тунис, потом в Египет, добрался даже до Индии. Став сварщиком высокого полета, он работал на разных предприятиях в авиационной, ядерной или пищевой промышленности. Мало-помалу эти фирмы станут могущественнее иных государств и обеспечат Жерару такие условия жизни и такие гарантии, которые могли себе некогда позволить целые народы, чеканившие монету и объявлявшие друг другу войны. Элен узнает, что Жерар поселился в Пака́, деревушке неподалеку от Мартига, где построил себе двухэтажную виллу с бассейном, и что у него «Ауди». Женился он на коротковолосой уроженке Антильских островов, что не помешало ему раз или два голосовать на выборах за «Национальный фронт». Двое детей, друзья, камни в почках, сосед, достающий его с высотой ограды, – короче, Жерару жить не скучно. Элен узнает, что он пристрастился к путешествиям. Это означает, что он ежегодно лично проверяет, существуют ли на самом деле пейзажи, которые он видел по телику. Лас-Вегас, Мадагаскар, Вьетнам. Все это Элен узнает на похоронах, где обычно и узнают новости про старых знакомых.

А вот и долгожданное второе дыхание. Чувство тяжести постепенно сменяется ощущением полноты жизни и приливом сил. Ей кажется, что она с легкостью могла бы проплыть еще тысячу метров. Скоро она почувствует себя стройной и бодрой. Стоило только преодолеть этот трудный момент, когда тело взбрыкивает, а ум придумывает всякие отговорки, чтобы перестать сопротивляться. Теперь все в порядке. Скоро Элен исполнится сорок лет. Про нее и сейчас иногда говорят: «Сучка!», но это случается все реже. От ее красоты еще много чего осталось, и ей непонятно, почему она должна прятать ноги, живот или задницу. А главное, она все еще хочет любви. При этой мысли она улыбается в воде, хранящей тайну ее неизменной тяги к мужчинам. Иногда, когда она за рулем, ей приходится внезапно останавливаться на обочине, включив аварийную сигнализацию, чтобы поласкать себя и быстро испытать оргазм, в то время как ее «Опель Кадетт» раскачивается от проносящейся мимо фуры с прицепом. В животе у нее все по-прежнему на месте, в целости и сохранности, она все так же жаждет прикосновений и взглядов, а между ног у нее живет потенция к наслаждению, не подвластная ни внутреннему распорядку офиса, где она работает, ни дорожным правилам, ни брачному договору, ни множеству других законов. И этого у нее никто не отнимет.

Элен спала некоторое время с одним коллегой. Обычный парень в рубашке с короткими рукавами и брюках с защипами. Она часто наблюдала за ним, когда он шел мимо нее выпить кофе. У него были красивая задница и хорошие волосы, что на определенной стадии отношений заменяет все остальное. На рождественской вечеринке она немного перепила и, прощаясь, поцеловала его практически в губы. Они стали присматриваться друг к другу. Как-то вечером она готовила годовой баланс и задержалась на работе, а он ждал ее, сидя у себя в кабинете. В конце концов они встретились и поцеловались. Элен уже почти забыла… Они целовались взасос, как школьники, дрожа от страсти, вцепившись друг в друга, у обоих сердце готово было выскочить из груди. Она залезла к нему в штаны с защипами и вытащила член. Он тут же вошел в нее. Стоя, в одежде, лихорадочно, неловко – они проделали все за минуту. Уже на следующий день они пошли в отель. В пылу страсти он поимел ее прямо на ковровом покрытии. Нельзя сказать, чтобы Элен это не понравилось. Правда, она немного остыла, обнаружив у себя на коленках ссадины. Патрик даже не обратил внимания, но после этого трахаться стоя на четырех костях на полу она больше не желала.

Элен решила, что проплыть тридцать раз туда-обратно это уже неплохо. Она подплыла к краю с приятным чувством выполненного долга. Пока она плавала, в бассейн пришли ребята, поодиночке и парочками, мальчишки и девчонки лет по пятнадцать-семнадцать. Кое-кого она знала в лицо. Тут в конце концов всех узнаешь. Элен смотрела на них, и у нее щемило сердце. Болтают себе, настроение прекрасное, беспечные, красивые. Вода и многочасовые тренировки сформировали их тела, созданные для скорости. Широкоплечие девушки с точеными бедрами. Мальчики с детскими головками, насаженными на торсы культуристов.

Элен улыбнулась с видом знатока и пошла к своему шезлонгу, чтобы подсохнуть на солнце. Пришел тренер, раздал задания пловцам, и те заняли свои места за тумбами. Первые прыгнули в воду. Остальные – за ними, плывут синхронно, легко, почти без брызг. Она наблюдает за ними, смотрит, как они подолгу движутся под водой. Вскоре обе дорожки заполняются ритмичными всплесками. Они быстро плывут под сверкающим солнцем, они молоды, а смерти не существует.

Элен погружается в свой журнал, рассеянно перескакивая с одного на другое. Уже двенадцатый час, народу вокруг бассейна прибавилось. После обеда она еще какое-то время дремлет в тени зонта. К трем часам все вокруг впадает в оцепенение. Жара становится изнуряющей. До туалета приходится идти на цыпочках. Люди ищут тени. В воде плещутся, орут во все горло дети.

Около четырех появляется тот высокий, светлоглазый тип со странной повадкой, одновременно затрудненной и легкой, нечто вроде Джона Уэйна или Митчема. Элен особенно не ждала его, но все же надеялась, что он придет. Перед тем как окунуться, он кладет свои вещи на ступени. Как и Элен, он часто бывает в бассейне. Как-то раз они с Лин здорово повеселились, наблюдая за ним и придумывая про него всякую ерунду: где он работает, как его зовут, какой у него голос, какие звуки он издает, когда занимается любовью, есть ли у него дети, какие у него заскоки, ну и всякое такое. Они даже прозвали его Тарзаном. Такой же большой, сильный и неуклюжий. Элен следит какое-то время за тем, как он плавает, потом забывает о нем. Когда он вылезает из бассейна, она разглядывает его длинные руки, широченные плечи, смотрит, как струится по его животу вода. Тогда и он бросает взгляд в ее сторону, и в животе у Элен образуется вакуум. Она поспешно возвращается к своему журналу. Ей хочется спрятаться. Сейчас он подойдет. Подходит. Конечно, нет. Он вернулся к своему месту и обсыхает перед тем, как уйти. В другой раз. Все это смешно, но она веселится, как девчонка.

Лирическое отступление закончено.

На обратном пути Элен чувствовала себя легкой, как перышко. Она вела машину медленно, выставив локоть наружу и не спеша вернуться домой. По радио звучала печальная песня в исполнении Далиды. Надо бы почаще сбега́ть вот так из дома, такие мероприятия ей явно на пользу. Проезжая мимо дома свекра и свекрови, она вспомнила об одном семейном рождественском ужине, о других застольях. Уже прошло немало времени, как они умерли. Все происходило здесь, каждая улица по буквам повторяла ее историю, каждый фасад был воспоминанием. Она проехала мимо пожарной части, обогнула начальную школу, взгляд ее остановился на поднимавшейся вдали длинной струйке черного дыма. По мере приближения к дому струйка становилась все толще, Элен уже чувствовала запах расплавленного пластика и горящего бензина. Меж бровей у нее прорезалась озабоченная складка. Это где-то совсем рядом с ними. Она стала молиться, чтобы не случилось ничего плохого. Добравшись до поселка, она проехала два квартала и увидела соседей, столпившихся у их дома и глазевших на пожар. Горел мотоцикл, разбитый, оплавившийся, но такой узнаваемый.

Элен дернула ручной тормоз и вышла из машины, даже не потрудившись захлопнуть за собой дверцу. Она едва держалась на ногах. Все смотрели на нее. Видок у нее был что надо, наэлектризованные от жары волосы пылали и стояли дыбом после купания. Кто-то заметил, что тут явно не обошлось без этих черножопых. Чей-то голос окликнул ее:

– Элен!

Сквозь группу зевак пробивалась Эвелин Грандеманж с неизменной сигаретой в руке. На ее белой блузке чернел темный след копоти. Она была страшно взволнована, вся дрожала.

– Ваш муж ищет вас повсюду, – путаясь в словах, проговорила она. – Он взял грузовик. Он везде вас ищет.

Элен подумала о сыне и бросилась к машине.

– Подождите! – сказала Эвелин Грандеманж. – Что ему сказать?

– Я сейчас вернусь, – пообещала Элен.

– Подождите, пожарные едут.

Но Элен уже отъехала. Ей надо было отыскать Антони. Она так перепугалась, что целую минуту ехала на первой скорости.





13




Чтобы завести скутер без ключа, хватит и отвертки. Антони стащил свою в ремонтной мастерской Романа на улице Генерала Леклера. Он заглядывал туда время от времени, смотрел, как работают механики. Дидье иногда разрешал ему сделать кружок на какой-нибудь колымаге. Так однажды он прокатился на «Хонде CBR 1000». Вот это машина! Полный улет!

А пока он шагал по центру с рюкзаком на плечах и отверткой в кармане. Шел быстро, глядя прямо перед собой. Он зашел к Маню, и тот, похоже, был рад его выручить. Я же говорил, с этими людьми иначе нельзя. Груз у него за спиной не оставлял сомнений: это был MAC 50.

Пройдя вдоль бульвара Сент-Катрин, он свернул на улицу Мишле. Там, в самом конце, он увидел то, что искал. На тротуаре выстроились мотоциклы. Их всегда полно перед входом в «Метро». Подойдя ближе, он насчитал три скутера и мопед. Противоугонка была только у одного. В карманах у него завалялась бумажка в пятьдесят франков. Он решил, что перед «делом» может позволить себе последнюю партию в пинбол, и толкнул дверь в «Метро».

Внутри – игровые автоматы в два ряда. Игроки, малолетки, в основном пацаны, резались на них со страшной скоростью в жуткой духоте. Огромное зеркало в глубине продолжало перспективу, отражая дымное мерцание электронных экранов. Где-то посередине, в застекленной конуре сидел владелец. Его работа состояла в основном в размене денег и курении «Мальборо». Впрочем, подростки тоже приходили сюда не только чтобы сыграть в «Space Invaders», но и чтобы покурить втихомолку. В это время тут было довольно свободно, но в субботу днем или в будни после уроков собиралась толпа. Антони наменял пятаков и пошел к автоматам с пинболом, стоявшим в самом конце. Он видел себя в зеркале – приземистую фигуру, идущую навстречу среди синего биения экранов. Он опустил четыре монетки в «Семейку Аддамс» и поиграл, недолго, без удовольствия, думая о другом, просадив один за другим все шарики. Купил еще пять игр – с тем же результатом. Вытерев руки о джинсы, он немного помедлил. У входа потягивали кока-колу две девчонки, накрашенные как куклы. Какой-то тип вписывал на «Арканоиде» свои инициалы в «высший уровень». Там два пацана самозабвенно, молча, все в поту, резались в какой-то японский файтинг. Тот, что поменьше, молотил по клавишам с поистине феноменальной скоростью, время от времени капля пота стекала по его носу и падала на пол. Пока меняли диск, музыка смолкала, и тогда отчетливо слышалось мощное гудение вентиляции. Антони сыграл еще раз под «Бич Бойз», результат оказался таким же плачевным, как и раньше. Он двинул автомат ногой, тот, усиленно мигая, выдал свое «game over». Монет больше не осталось. Антони психовал, не знал, на что решиться. Живот болел уже несколько часов.



Надо сказать, что накануне вечером дела приняли довольно решительный оборот. Антони брал себе маленькую порцию жареной картошки в «Анталье», когда вдруг, неизвестно откуда, нарисовалась его мать. Она была на машине и, чтобы подъехать к нему, недолго думая развернулась прямо через разделительную полосу. По пути она чуть не снесла половину террасы турка и двух клиентов.