И дети их после них

Стеф улыбалась. Она стала иначе воспринимать свою подружку. Теперь, когда она сама задумывалась над своим будущим, над своими возможностями, над тем, как делается карьера, ей открылась новая яркая очевидность: мир принадлежит отличникам. Над ними вечно потешаются, они не имеют своего мнения, вечно трясутся от страха, они – подхалимы и жутко сознательные, а на самом деле, оказывается, они-то и были с самого начала правы. Чтобы застолбить себе теплое местечко и жить потом шикарной, респектабельной жизнью, носить костюмчики от лучших кутюрье и туфли, которые стоят бешеные бабки, недостаточно быть клевой девчонкой или родиться в приличной семье. Для этого надо делать домашние задания. Стеф испытала от этого открытия тяжелый шок: она-то как раз всегда ставила на свой врожденный пофигизм и склонность к скейтбордингу, серфингу и смежным видам спорта.

В любом случае, по мере зубрежки в голове ее стали в конце концов происходить прикольные вещи. Какие-то озарения, удивительные открытия, появлялся новый взгляд. До сих пор она смотрела на предметы, которые им преподавали, как на некое развлечение, времяпрепровождение, придуманное специально, чтобы занять молодежь. Но как только начиналась «насильственная кормежка», ваш взгляд на многое менялся. Стеф не смогла бы сейчас как следует объяснить этот переворот: она стала как будто увереннее и в то же время у нее появилось больше сомнений. Временами, когда она заставляла себя работать, ее вдруг осеняло: эврика! И наоборот, что-то очевидное вдруг переставало быть таковым прямо у нее на глазах. Мир разваливался на мелкие частицы, разветвлялся, становился бесконечным.

Постепенно она даже вошла во вкус.

А еще ее охватила страшная тревога. Слишком поздно она вдруг поняла, что сама мысль о каком-то успехе – это абсолютная иллюзия. Идеал ее родителей с этим показным комфортом – шале в горах, квартира в Жюан-ле-Пен, – их страстное стремление везде поспеть, все получить, их чувство превосходства предстали теперь перед ней во всем их реальном ничтожестве. Чтобы добиться успеха, мало торговать шикарными тачками и быть знакомыми со всеми богачами города. В сущности, такая жизнь – это чистое крохоборство, постоянная загнанность. Это теплое местечко держалось на волоске. Предки считали себя хозяевами жизни, а на самом деле были жалкими мажордомами в королевстве, где правили другие.

Благодаря Клем ей открылась вся картина в целом. Подлинные управленцы, люди, принимающие решения, проходили через подготовительные классы и специальные школы. Таким образом общество с самой начальной школы просеивало детей, отбирая лучших, наиболее способных стать опорой для существующего порядка вещей. Результатом такой систематической промывки становилось необычайное упрочение власти на местах. Каждое поколение делало свой вклад в виде умных голов, легко убеждаемых, должным образом оплачиваемых, которые укрепляли наследственные связи, вдыхали новую жизнь в династии, упрочивали чудовищное здание «гексагональной»[26] пирамиды. «Заслуга» эта не противоречила в конечном счете законам рождения и крови, о чем мечтали юристы, мыслители или «черные гусары»[27] Республики. На деле под всем этим скрывалась гигантская сортировочная операция, необычайная агломерационная мощь, проект непрекращающегося обновления властных иерархий. Неплохо устроено.

После ежедневной многочасовой зубрежки, всех этих мучений, тонн съеденного печенья и вынужденного сидения дома, в то время, когда на улице сияло солнце, Стеф воспринимала это устройство в штыки. Вместе с Клем они стали его ярыми противницами, жаждали опрокинуть всю эту систему вверх тормашками, уехать куда-нибудь подальше и жить скромно, наслаждаясь музыкой и пляжем. Этот революционный пыл плохо восполнял их усталость, лень, боязнь провалиться на экзамене и скатиться на самую последнюю ступеньку. В мае они уже сгорали от чувства несправедливости. Потом начались экзамены. Стеф выкрутилась, получив средний балл четырнадцать и семь десятых. Этот результат примирил ее с окружающим миром. От ее политического негодования ничего не осталось, кроме разве что идеи вступить в «Движение молодых социалистов», но и та была очень скоро забыта. Отец на радостях оплатил ей красную машинку.



Тем временем на перроне номер два появились и другие пассажиры. Клем изо всех сил старалась не замечать их. Стеф пританцовывала от нетерпения. Тогда-то и показался поезд.

Стеф сразу бросилась к последнему вагону. Вскоре оттуда вышел Симон, бодрый, с чемоданом в руке. Он обнял ее. Они застыли в долгом поцелуе.

– Я так соскучилась.

– Я тоже.

Она смотрела на него. Он улыбнулся. Стеф сразу поняла, что что-то не так.

– А у меня тачка есть.

– Круто.

– Я так рада, блин.

– Ага, я тоже.

– Ты постригся?

– Ага.

Они подошли к Клем и направились к выходу. Симон захотел сесть сзади со своим чемоданом. Они поехали.

Стеф десятки раз представляла себе в мечтах этот момент. Они садятся в машину с открытым верхом. Молодые, красивые и свободные. Она даже предусмотрела специальную кассету для магнитолы с песнями «Beach Boys» и «Mano Negra». Но вместо этого Симон держался отстраненно, Клем разыгрывала полное равнодушие, а сама она чувствовала себя стесненной, не в своей тарелке, как будто у нее месячные, а она вдобавок слопала два «Сникерса».

– Ну, как вообще?

– Классно.

– Ты чего делал? Ходил на концерты?

– Спрашиваешь.

– И Эйфелеву башню видел? – съязвила Клем с невозмутимым видом.

– Ага.

– Супер.

Стеф сыпала вопросами. Она подозревала, что под его немногословностью скрывается какая-то история с девчонкой. В сущности, это было меньшее из зол. Их ждала Страна Басков. Вдали от этой случайной парижанки он ее забудет. Все же Симон довольно регулярно ездил в Париж, у него там родственники, конечно же он завел там любовницу, надо будет за ним приглядывать. Впрочем, он говорил, что его родные живут в Париже, хотя на самом деле это был не Париж, а Рюэй-Мальмезон. Его кузина была топ-менеджером у «Данона», ее муж ишачил на «Матра» в квартале Дефанс. Кроме того, у них было три малыша. На фото они здорово смахивали на тройняшек – все беленькие, довольно противные, таких обычно публикуют в «Фигаро Мадам».

– И что вы делали?

– Ничего особенного.

– У тебя были приятели? Вы куда-нибудь ходили?

– Ну да.

– Что это за «ну да»?

Стеф взглянула в зеркало заднего вида. Симон был в солнечных очках «Quicksilver». Как всегда, у него был вид, будто он выше всего этого. Она ничего не могла с собой поделать: от его безразличия у нее просто сносило крышу. Она замолчала. Ей не терпелось остаться с ним наедине. Она сделает все, что он захочет. Но тут Симон обронил эту фразу, сказал как ни в чем не бывало:

– Кстати, с Биаррицем ничего не получится.

– Что?

Клем развернулась на своем сиденье, Стеф чуть не ударила по тормозам.


– Мы не едем. Ничего не получается. Мне очень жаль.

– Что он такое говорит? – сказала Клем.

– Ты это серьезно? – спросила Стеф.

– Ну давай же, говори. Что там такое?

– Ну да, мне жаль. Такие дела. Мы никуда не едем.

Стеф резко затормозила и остановилась на обочине.

Другая машина обогнала их, громко сигналя. Девушки, не веря своим ушам, смотрели на Симона. По правде говоря, он вовсе не выглядел таким уж опечаленным.

– Можешь объяснить, по крайней мере?

– Да ничего такого. Трогай. Сейчас расскажу.

Но Стеф вместо этого дернула ручной тормоз. Симон только теперь обратил внимание на место, где они оказались. Это была одна из таких непонятных зон, где редкие домики с садиками, заборами и цветными ставнями образовывали нечто вроде растянувшегося в пространстве архипелага. Тут были дорожные указатели, электрические провода и полный вакуум между людьми. Не деревня, не город, не коттеджный поселок. На автобусной остановке, создававшей иллюзию какой-то связи с цивилизацией, ждали двое стариков. Интересно, сколько времени они уже тут сидят?

– Ну?

– Мне жаль, – повторил Симон с той же убедительностью.

– Какое именно слово тебе непонятно в предложении «Можешь объяснить, по крайней мере»? – спросила Клем.

– Объяснить сложно.

– Вылезай из моей тачки, – сказала Стеф.

– Смеешься?

– Ага. Просто помираю со смеху. Вылезай. Живо.

– Подожди.

– Что?

– Я объясню. Я тут ни при чем, честно…

И он ввел их в курс дела. Жюльен, старший из его кузенов, должен был в этом году лететь в Штаты, на Западное побережье, на целый месяц, все это было уже давно запланировано, план просто супер. Но он катался на роликах и сломал ногу. Непруха, короче. Симон, естественно, ухватился за такую возможность. Через три дня у него самолет. Чемоданы уже уложены. Целый месяц в семье психологов в Кармеле, Калифорния, на берегу Тихого океана. Повезло офигенно, такое нельзя пропустить. Ему очень жаль.

– Так ты нас вот так и кинешь? – спросила Стеф.

– А что я, по-твоему, должен делать?

– Мог бы утопиться в собственной блевотине, например, – предложила Клем.

– Когда ты узнал все это?

– Неделю назад.

– И нам ничего не сказал?

– Ты же знал, что у нас все планы на тебе завязаны?

– Ну да. Мне очень жаль. И из-за этого тоже. Честно говоря, я даже не знал, как вам все это сказать. Мне страшно жаль, девчонки.

Вот он, сидит на попе ровно, в белой рубашке-поло, спрятав за очками свою мордашку. Стеф ненавидела его тем сильнее, что не могла не признать, какой он классный. В этом вся трагедия. Вот уже почти два года, как она по его милости живет как в аду. Десять раз они расставались навсегда. И не только из-за того, что она застукивала его на вечеринках целующимся взасос с другими девчонками. Он все время врал, тырил у предков бабки, нюхал растворитель и никогда не держал слова. Хуже всего, что ему все всегда сходило с рук. И каждый раз мирились они только по ее инициативе. Стеф воображала себе разные истории о безумной любви, взаимном влечении и вместе с тем отвращении, вроде как у Дилана и Келли в «Беверли-Хиллз». Симон был изломан, эгоистичен и страшно сексуален. Настоящий козел.

– И в то же время я всегда говорила, что он полный ноль, – заметила Клем.

Стеф задумалась. Ну не может же все вот так развалиться на фиг.

– А твой братец, – сказала она, – он что, не может открыть нам дом?

– Можете сами его попросить, – язвительно ответил Симон.

– Ты все же больной, правда, – сказала Клем.

Симон нахмурился.

– Вы же мне не оставили выбора. Я с самого начала знал, что вы меня сожрете. Уже несколько дней только и думаю, как сообщить вам эту новость.

Вот в чем ему нельзя было отказать, так это в гениальной способности выкручиваться. Вы начинаете его упрекать, а через две секунды уже сами просите у него прощения. Он так часто дурил Стеф голову, что она потеряла счет этим случаям. Но на этот раз с нее хватит.