И дети их после них
Часть 38 из 63 Информация о книге
Девицы выслушали этот град приказаний в полном замешательстве. Кати с досадой уточнила: – Карин, ты займешься людьми. Соня, на тебе вентиляторы. Понятно? Вам что, на бумажке записать? – А куда я их включу, вентиляторы эти? – нимало не смутившись, спросила Соня. Она была самая кругленькая, самая симпатичная из двух. В ушах у нее по всей окружности были проколы с маленькими колечками. В дополнение к этому – угольно-черные волосы, красивые ноги и сливочная кожа. – Возьми на кухне удлинители. Давай соображай. Соня вздохнула. Ее сестра тем временем загоняла людей внутрь. Это было смешно. Однако мало-помалу объединенными усилиями Карины, хозяйки и машин, которым надо было проехать, народ загнали внутрь кафе. Антони с родителями и Ванессой оказался в самой глубине, за столиком неподалеку от сортира. Все рассаживались в гуле голосов и двигающихся стульев. Тут от толпы отделился какой-то человек и подошел к ним. Это был старый седой араб, чудесный, сплошная глина и охра, в огромных белых кроссовках. Его ноги торчали из них, как две палки. Похоже на комнатные растения в горшках. – Здравствуйте, – сказал он, склонив голову. У него был красивый, значительный голос с хрипотцой. Антони понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Желудок у него завязался в узел. Мать уже встала и протягивала руку. Волной нахлынули воспоминания. Мотоцикл, маленькая квартирка, где они пили чай. Старик Буали. Увидев, что отец тоже встает, Антони подумал: «Ну все, это конец». Вместо этого его предок схватил руку старика в белых кроссовках и принялся горячо ее трясти. Они были знакомы. – О, смотри-ка! – Как дела? – спросил старик. – Слушай-ка… А ведь давненько не виделись, а? – И не говори, – ответил тот, широко разведя руками. Брови у него подпрыгнули куда-то высоко и сошлись вместе, видно было, что он тронут. Патрик взял его за плечо и встряхнул со смехом, главным образом чтобы самому избавиться от неловкости. Потом он обратился к Элен и сыну с разъяснениями. С Малеком Буали они вместе ишачили на заводе, их рабочие места были рядом, а потом Патрика перевели на разливку. Хорошие были времена. Ну, не так чтобы очень, но, в любом случае, они тогда были моложе. Теперь вот Люк Грандеманж на кладбище, и это, куда ни кинь, все-таки что-то значит. Затем мужчины обменялись неопределенными новостями: здоровье, дети, семья, все хорошо, да, да, хвала Аллаху! После чего оба согласились, что как это все же глупо – жить в каких-то пяти километрах друг от друга и ни разу не увидеться. Надо, надо что-нибудь такое придумать в ближайшие дни, вместе с остальными – Мишлоном, Розицки, Пелле и братьями Эйзенбергер. Конечно, конечно. Глаза папаши Буали превратились в два темных влажных озера. Патрик больше не тряс его. Напоследок, перед тем как скрыться, старик кивнул Элен. На Антони он не взглянул. Потом отошел в другой конец помещения, где его ждали несколько товарищей. Каждое движение давалось ему с трудом. Он был уже на другом берегу, там, где все замедляется и сокращается, на берегу бессонных ночей и долготерпения. – Вот бедняга, только посмотри на него, – проговорил Патрик, садясь на свое место. – Вкалывал всю жизнь как вол, и вот результат. Почти полный инвалид, нищенская пенсия. Плюс дети гадят ему как только могут. При упоминании об этом неблагополучном потомстве живот у Антони скрутило с новой силой. Он не смел поднять глаз на мать. Отец же в приливе великодушия добавил напоследок: – Вот видишь, проблема совсем не в них. Я таких трудяг никогда не встречал. За столом напротив собралась небольшая группа иммигрантов из Северной Африки, человек десять, немолодые, скромные, пили «Пикон», как все, но говорить по-французски так до сих пор и не научились. Их женщины остались дома. Никто не обращал на них внимания. Пришли и пришли. – Ладно, – сказал Патрик, проведя ладонью по столу, – схожу-ка я, пожалуй, в бар. А то тут можно помереть от жажды. Вам чего взять? Все попросили пива. Отец пошел заказывать: три пива и бутылку «Перье» – для себя. Элен смотрела на него. Ей было жаль всех этих пропавших лет, загубленных гордыней и пьянкой. Она не могла не думать об этом. И вот теперь, после всего, он пьет минералку и хочет отправить ее путешествовать. Он вернулся к столику, раздал стаканы. Пиво было холодное и очень вкусное. Антони выпил его залпом. Ему стало безумно хорошо. 9 – Знаешь, мне плевать. В любом случае, я не сомневалась. Стеф лгала. Клем с ней не спорила. Мотаясь в машине, девушки не могли ни расстаться, ни решить, куда поехать, и потому в конце концов оказались у подножия чугунной Мадонны. Они уселись по-турецки на постаменте и стали пить «Севенап», купленный в супермаркете за площадью Фламан. Гроза своей железной лапой еще сильнее сдавила долину, где валялась все та же россыпь домов, улиц, зданий. Порыжевший свет окрашивал все в огненно-вечерние цвета. Стеф преследовала непреодолимая жажда конца света. Она вздохнула. – Ты что, дуешься? – спросила Клем. – Да нет. Говорю тебе, мне наплевать. Она попыталась убить заползшую ей на плечо букашку, но ей это не удалось. Она чувствовала себя липкой, тяжелой, к тому же у нее болела спина. Она вытянула ноги: ничего, загорелые. И лодыжки у нее красивые. Уже хорошо. – Сколько раз вы трахались? – Не знаю, – ответила Клем, глядя куда-то в пространство. – Слушай, кончай придуриваться. Давай уже… Клем скорчила смешную рожицу, Стеф состроила гримасу типа «чего уж тут стесняться», и подруга не удержалась от смеха. – Честно, не помню. Довольно много. – Ну ты даешь. – А что ты хочешь? Я же не считала. – Где это было? – То есть? – Ну не на улице же вы трахались. Скажи где. Уже несколько недель между ними назревала какая-то тайна, и вот десять минут назад этот нарыв лопнул. Обе были смущены, не знали, что делать. Но главное, обе испытывали чувство облегчения. Стеф чувствовала, что дело неладно. Подружка стала какой-то странной, стоило ее спросить, где она была, как она тут же краснела как рак. Явно какая-то любовная история. И теперь, когда она наконец раскололась, это уже не имело особого значения. Клем трахалась с Симоном. Когда Клем ей исповедалась, Стеф ее, разумеется, обругала, сучку такую. Но очень скоро любопытство взяло верх. И теперь обе радовались вновь обретенному равенству, чудесной возможности поделиться друг с другом. Более того – сравнить! – Ну давай, колись, – не унималась Стеф. – Где ты его трахала? – Не знаю. Где придется. – Как это – где придется? Вы к нему домой ходили? – Раз или два. – А к тебе? – Раз или два. От потрясения глаза у Стеф стали совсем круглые, ее бросило в жар. – Но не у него в машине все же? – Не помню. – Все ты помнишь! – воскликнула Стеф, толкая ее в плечо. – Козлиха! – Ну лаааадно, о’кей. Раз или два. По-быстрому. – Так он тебя по-всякому отодрал, выходит, и так, и этак. – Ну да, блин, выходит, что так, – согласилась Клеманс. Стеф расхохоталась. – Суки вы все-таки… – Знаю… Мне так жаль, – искренне сказала уже прощенная Клем. Стеф вскочила на ноги. Вся эта история волновала ей кровь и в то же время задевала за живое. Но как все же приятно было купаться в этом новом сообщничестве, понимать друг друга с полуслова. Нет, она больше не могла, ей надо было знать все. – А сколько времени это продолжалось? – Не знаю. – Слушай, хватит, выкладывай. – Неделю или две. – Да? Месяцы! – Ну месяцы, – с притворной грустью согласилась Клем. – Вот собака, по очереди нас трахал. – Иногда даже в один день. – Серьезно? – Говорю тебе. – Козел.