И дети их после них

– Говнюк.

– Нет, ну какая сволочь!

– Просто больной.

– Извращенец, точно.

– Не то слово.

Ну ладно, посмеялись и хватит, пора вернуться к сути проблемы.

– Так что?

– Что – что? – откликнулась Клем.

– Ну как, хорошо было?

– Ничего.

– Да ладно тебе, зачем тебе несколько недель с ним трахаться, если это было никак?

– Да нет, все хорошо. Ну, я не знаю. Он все же такой… своеобразный.

– Ага, не оценил он тебя на самом деле.

– Честно говоря, он все делает как будто в кино.

Клем сделала ошалелое лицо, схватилась руками за воображаемый конский хвост и в качестве иллюстрации к своим словам сделала несколько резких движений бедрами. Стеф больше не могла:

– Ага, жесть!

– И потом у него такой странный…

Теперь Клем с невинным выражением лица, высоко подняв брови, демонстрировала согнутый мизинец.

– Да уж, – ответила Стеф. – Прямо как у йоркшира.

Клем прыснула со смеху.

– Перестань! Сама ты дура чокнутая!

Девчонки стали тузить друг друга, толкаться, пыхтя как паровоз. Стеф было уже не остановиться.

– Нет, нет, – снова проговорила она.

И, с отвращением глядя на мало впечатляющее пространство, заключенное между ее указательным и большим пальцами, продолжила:

– Такой розовый, мокрый, фу, гадость!

– Ну, это ты, блин, загнула!

Но Клем хотела продолжения.

– А ты заметила? Когда он кончает?

– Что?

– Ну не знаю. Он пыхтит.

Стеф показала: «Уфффф, уфффф, уфффф». Широко раздувая ноздри, она изобразила нечто среднее между сопением быка и пыхтением паровоза.

– А-ха-ха! Ну да, точно! – воскликнула Клем на седьмом небе от восторга.

Такие откровения были неотъемлемой частью их дружбы, наравне с детскими воспоминаниями, безразмерными телефонными разговорами и ванночками кокосового мороженого, поглощаемого под «Грязные танцы». И абсолютной уверенностью в том, что, когда надо, подруга всегда будет рядом. Еще подростками они делились друг с другом познаниями о функционировании интимных частей своего тела, отчитывались после очередной прогулки с парнем, подсказывали одна другой, как избежать цистита или грибка. Их девичьи тела представляли собой такие сложные механизмы, что справляться с ними они могли только вдвоем. Эта близость на гинекологической почве постепенно распространилась и на другие области, они испытывали лихорадочное наслаждение, описывая свои ночные похождения, разбирая своих парней по косточкам, с ног до головы, как в прозекторской. Те слышали, что девицы еще хуже них, что они жестче, безжалостнее, а главное – гораздо конкретнее. Но не верили. А зря. Справедливости ради надо сказать, что ту же анатомическую кровожадность девчонки применяли прежде всего к себе самим. Они без конца рассматривали себя, сравнивали друг с другом и с фото из глянцевых журналов, гордились какой-нибудь сузившейся порой, считая, что любая неправильность в фигуре – вполне резонный повод для самоубийства.

Клем, например, была зациклена на своей «киске». У нее были крупные губы, выступавшие за края на манер крыльев бабочки. Она беспокоилась по этому поводу, словно речь шла о какой-то болезни или уродстве. Стеф не раз пыталась ее урезонить. Но каждый раз, когда у Клем наклевывался новый парень, эта навязчивая идея возвращалась. Как-то, потеряв терпение, Стеф попросила показать, что же у нее там такое.

– Ну и что? Нормальная «киска».

– Нет, а вот тут? Просто кусок мяса какой-то…

– Больная? «Киска» – супер!


– Ага, у самой-то вон какая красивая.

– Говорю тебе, – сказала Стеф.

А пока Симон Ротье получал по полной. Он и дурак, и член у него с гулькин нос, и выпендрежник, и нахал, короче, мерзкий импотент, в постели – полный ноль.

– Ага, но он все же классный.

– Да ладно тебе.

– А пока он здорово постебался над нами.

– Да уж, – согласилась Клем.

Стеф протянула ей бутылку «Севенап». Лимонад был теплый, но Клем все же сделала глоток, чтобы доставить ей удовольствие.

– Ты на меня злишься? – спросила она у подружки.

Стеф уже и сама не знала.

– Мудак он, вот и все.

– Бросишь его?

– Хуже всего, что я даже этого не могу.

– Как это?

– Ну я даже не знаю, мой он парень или нет. Мы этого официально так и не решили.

– То есть? Что ты имеешь в виду?

– Ну его родители, например, думают, что мы просто дружим.

– Ты серьезно?

– Ага, он ни разу меня по-настоящему не представил. Я просто приходила к нему, я могла бы быть парнем – все равно.

– А ты его со своими предками знакомила?

– Знаешь, реально нет. Вообще-то, он с самого начала меня только так кидает. Мы ни разу никуда не съездили вдвоем. Он просто трахает меня, когда ему приспичит. Главное, за то время, что мы вместе, он успел склеить кучу телок. А встречались мы всегда только одни – ни его друзей, ни моих. И потом, ради встречи со мной он не пропустил ни одной тусовки. И в ресторан меня ни разу не пригласил. Ему на все это конкретно плевать.

– А тебе?

– Сама знаешь.

Да, Клем знала. С тех пор, как каждый второй из их разговоров стал вертеться вокруг великой любви Стеф, ее чаяний, подозрений и всего такого. Правда, сначала она впала в глубокую тоску. Несколько недель ничего не ела, ее даже пришлось отправить к психиатру. Тот занялся ею по малой программе: сначала расспросил про отца, а потом выписал «Прозак».

В сущности, Клем на дух не выносила этого самовлюбленного придурка Симона. Его ничего не интересовало, кроме собственной персоны, и к людям он относился исключительно с потребительской точки зрения. Безмозглый, с кучей бабок, еще и под рокера косит – полный отстой. Но такой классный – просто беда.

Первый раз он ее поимел на вечеринке у Рошана. Родители этого парня были нотариус и преподаватель, жили они в огромной квартире в самом центре – целый этаж, все в зеркалах, паркет, картины модерновые, диваны, мебель дизайнерская или под старину, жутко дорогая, короче – красота. Каждый год в феврале они уезжали в Шамони кататься на лыжах. На этот раз старшего сыночка оставили дома из-за какой-то темной истории, что-то там с дополнительными занятиями по математике и физике. Бедняга был полный ноль в этих дисциплинах, но родители требовали, чтобы он закончил школу по специальности «точные науки», даже если впоследствии собирается пойти по отцовским стопам на юридический. Как бы то ни было, но отлучение от зимних видов спорта повлекло за собой длинную череду тусовок у Рошанов, впрочем, довольно культурных, поскольку на тот момент все предпочитали курить травку, а не пить водку. Там-то Симон и попытал счастья. Он прижал Клем к столу на кухне. Стеф в это самое время находилась в соседней комнате. Она ощутила его запах, почувствовала его бедра.

– Ты чего, обалдел?

– А что?

– Не дури, Стеф в двух метрах от нас. Чего тебе надо?

Ему все было пофиг. Такая самоуверенность, такое презрение ко всему. Она подумала было влепить ему по морде, но вместо этого он поцеловал ее, а она не стала сопротивляться. Нереальный поцелуй. У нее тут же трусики стали мокрые. С ума сойти: пять минут назад что-то казалось вам недопустимым, омерзительным, и вдруг внутри вас, под кожей, прямо в организме, происходит нечто, и вы превращаетесь в какое-то бездонное волнующееся море. Они с Симоном быстро заперлись в сортире в конце коридора и там в расстегнутых джинсах неплохо порезвились, лихорадочно работая руками и крепко присосавшись друг к другу слепленными губами. Клем столько слышала об этом парне от подруги, что стала даже ревновать. Она хотела его, он был ей нужен. С этого все и началось. Последующие недели она металась между легким безумием и жуткими угрызениями совести. Она и ненавидела его, и хотела, чаще всего одновременно.

– Ну и что теперь делать?

Стеф не знала. У нее было такое чувство, будто они с Клем встретились после долгой разлуки. Она улыбнулась подружке. Еще немного, и они бросились бы друг другу в объятия.

– Хочешь снова с ним увидеться?

– Нет. С этим все.

Во всяком случае, Стеф хотелось так думать. Она подошла к столику с картой-схемой, на которой были указаны основные объекты долины. Все было исписано несмываемыми маркерами. «Kurt Cobain for ever», «No Future», «Твою мать».

– Помнишь того пацана, прошлым летом? – спросила Стеф. – Ну он еще со своим кузеном был?

Клем не сразу поняла, о ком она говорит.

– Ну же. Они еще притащились на лодке к нам на пляж. Блин, ты еще крутила с тем, что постарше. Ну помнишь, дома у него, мамаша там была еще чокнутая?