Исчезновение Стефани Мейлер
Часть 61 из 110 Информация о книге
Он немедленно выключил телевизор и встал: – В чем дело? – Вы Марти Коннорс? – Да, он самый. Что случилось? – Мистер Коннорс, мы расследуем убийство мэра Гордона. – Гордона? Но его убили двадцать лет назад. – По моим сведениям, вы были свидетелем чего-то необычного в тот вечер. – Да, верно. Но я тогда же все рассказал полиции, и они сказали, что это ерунда. – Мне нужно знать, что именно вы видели. – Черную машину, она мчалась на бешеной скорости. Со стороны Пенфилд-роуд, направлялась к Саттон-стрит. Прямиком. Летела как полоумная. Я у насоса был, успел заметить. – Вы опознали модель? – Конечно. Фургон, “Форд Е-150”, с каким-то странным рисунком сзади. Мы с Дереком переглянулись: у Тенненбаума был как раз “Форд Е-150”. – Вы видели, кто был за рулем? – спросил я. – Вот это нет. Я тогда подумал, что это молодежь дурит. – В какое время это было? – Около семи вечера, но во сколько точно, понятия не имею. Может, ровно в семь, может, в семь десять. Знаете, это все за долю секунды случилось, я не особо обратил внимание. Потом я узнал, что стряслось с мэром, и подумал, а вдруг это как-то связано. И пошел в полицию. – С кем вы разговаривали? Вы не помните имени полицейского? – Конечно помню. Меня пришел допрашивать сам шеф полиции. Кирк Харви. – И что? – Я ему рассказал то же, что и вам, он ответил, что к расследованию это не имеет никакого отношения. В 1994 году Лина Беллами видела фургон Теда Тенненбаума у дома мэра. Ее свидетельство подтверждалось словами Марти Коннорса, опознавшего ту же машину, двигавшуюся со стороны Пенфилд-роуд. Но почему Кирк Харви скрыл это от нас? Выйдя из магазина при заправке, мы немного задержались на парковке. Дерек развернул карту города, и мы проследили путь фургона со слов Марти Коннорса. – Фургон ехал по Саттон-стрит, – сказал Дерек, ведя по карте пальцем, – а Саттон-стрит выходит на Мейн-стрит. – Как ты помнишь, в вечер открытия фестиваля движение на Мейн-стрит было перекрыто, но в конце оставили проезд к Большому театру для спецтранспорта. – Спецтранспорта? Ты хочешь сказать, что волонтер-пожарник, дежуривший в тот вечер, должен был иметь разрешение на проезд или на парковку? В свое время мы уже задавались вопросом, видел ли кто-нибудь, как Тенненбаум проезжает пропускной пункт на Мейн-стрит, позволяющий попасть в Большой театр. Но, судя по опросам волонтеров и полицейских, сменявших друг друга в этой точке, там царил такой бардак, что никто ничего не видел. Фестиваль пал жертвой собственного успеха: на Мейн-стрит было черно от народа, все парковки были забиты. Постовые не справлялись. Вскоре толпа перестала обращать внимание на указатели – люди парковались где попало, шли там, где еще оставалось место, вытаптывая газоны и травяные бордюры. Так что выяснить, что и в какое время происходило на пропускном пункте, оказалось решительно невозможно. – Значит, Тенненбаум проехал по Саттон-стрит и вернулся в Большой театр. Именно так, как мы предполагали, – сказал Дерек. – Но почему Харви нам ничего не сказал? Это свидетельство позволило бы нам задержать Тенненбаума гораздо раньше. Может, Харви хотел, чтобы тот выпутался? Внезапно в дверях магазина появился Марти Коннорс и устремился к нам: – Как хорошо, что вы еще здесь. Я тут вспомнил одну вещь: я тогда рассказывал про фургон еще одному человеку. – Какому человеку? – спросил Дерек. – Забыл, как его звали. Помню только, что он был не местный. После убийства он целый год регулярно появлялся в Орфеа. Говорил, что ведет собственное расследование. Джесси Розенберг Среда, 16 июля 2014 года 10 дней до открытия фестиваля Первая полоса “Орфеа кроникл”: “ЧЕРНАЯ НОЧЬ”: ПЕРВЫЕ РОЛИ РАСПРЕДЕЛЕНЫ Сегодня должно завершиться прослушивание, на которое, к великой радости городских торговцев, съехалось невероятное количество кандидатов со всего округа. Первым кандидатом, удостоенным роли, оказался не кто иной, как знаменитый критик Мита Островски (на фото). По его словам, это пьеса-куколка, в которой “тот, кого все считали гусеницей, окажется величественной бабочкой”. Мы с Анной и Дереком приехали в Большой театр прямо к началу третьего дня прослушивания. В зале еще никого не было, только Харви стоял на сцене. Увидев нас, он закричал: – Вы не имеете права здесь находиться! Не удостоив его ответом, я кинулся к нему и схватил за шиворот: – Что вы от нас скрываете, Харви? Я выволок его за кулисы, подальше от посторонних глаз. – Вы уже тогда знали, что именно фургон Тенненбаума стоял у дома Гордонов. Но сознательно не дали хода свидетельству заправщика. Что вам известно об этом деле? – Я ничего не скажу! – завопил Харви. – Как ты смеешь так надо мной издеваться, макака говноедская? Я вытащил револьвер и упер ствол ему в живот. – Джесси, ты что делаешь? – заволновалась Анна. – Спокойно, Леонберг, – стал торговаться Харви. – Что ты хочешь знать? Разрешаю тебе задать один вопрос. – Я хочу знать, что такое “Черная ночь”. – “Черная ночь” – это моя пьеса, – ответил Харви. – Ты совсем дурак? – “Черная ночь” 1994 года, – уточнил я. – Что значит эта долбаная “Черная ночь”? – В 1994 году это тоже была моя пьеса. Ну, не та же самая пьеса. Мне из-за этого кретина Гордона пришлось все переписывать. Но название я сохранил, оно мне очень нравится. “Черная ночь”. Броско, правда? – Не держите нас за идиотов, – взбесился я. – С этой “Черной ночью” были связаны определенные события, и вы как бывший шеф полиции прекрасно это знаете: по всему городу появлялись загадочные надписи, потом случился пожар в будущем кафе “Афина” и этот обратный отсчет, закончившийся смертью Гордона. – Да ты совсем тупой, Леонберг! – вне себя воскликнул Харви. – Это же был я! Это был способ привлечь к пьесе внимание! Начиная все эти инсценировки, я был уверен, что мою “Черную ночь” сыграют на открытии фестиваля. Я думал, что если люди свяжут эти загадочные надписи с афишей пьесы, интерес к ней вырастет в десятки раз. – Это вы подожгли здание будущего кафе “Афина”? – спросил Дерек. – Нет, конечно, ничего я не поджигал! Меня вызвали на пожар, я там оставался полночи, пока пожарные не потушили огонь. Улучил минуту, когда всем было не до меня, зашел на пожарище и написал на стенах “Черная ночь”. Раз уж подфартило! Пожарные на рассвете увидели, поднялся шум. А обратный отсчет относился не к смерти Гордона, а к дате открытия фестиваля, лох ты недоделанный! Я был совершенно уверен, что пьеса будет стоять на афише первой и что 30 июля 1994 года ознаменуется пришествием “Черной ночи”, сенсационной пьесы великого маэстро Кирка Харви. – То есть это все было лишь дурацкой рекламной кампанией? – “Дурацкой”, “дурацкой”, – обиделся Харви, – не такой уж дурацкой, Леонберг, если двадцать лет прошло, а ты до сих пор ее вспоминаешь! В этот момент из зала донесся шум. Начали собираться кандидаты. Я отпустил Харви. – Ты нас здесь не видел, Кирк, – предупредил Дерек. – Иначе будешь иметь дело с нами. Харви не ответил. Поправил рубашку и вернулся на сцену, а мы незаметно выскользнули через запасной выход. В зале стартовал третий день прослушивания. Первым на сцену вышел не кто иной, как Сэмюел Пейделин, решивший заклясть призраки прошлого и отдать дань памяти убитой жене. Харви немедленно его взял, сославшись на то, что ему его жалко: – О, бедный мой друг! Если б ты только знал! Я подбирал твою жену с тротуара, ее так изрешетили… Там дырочка, тут дырочка! – Знаю, я там тоже был, – ответил Сэмюел Пейделин. Потом, к изумлению Харви, на сцену поднялась Шарлотта Браун. Он был растроган. Он так давно представлял себе эту минуту. Хотел обойтись с ней жестко, унизить ее перед всеми, как она унизила его, когда предпочла ему Брауна. Хотел сказать, что она недостойна роли в его пьесе, но не смог. Одного взгляда было достаточно, чтобы ощутить исходящий от нее магнетизм. Она была прирожденной актрисой. – Ты совсем не изменилась, – только и произнес он. – Спасибо, Кирк. Ты тоже, – улыбнулась она.