Иван Грозный. Сожженная Москва
Часть 49 из 93 Информация о книге
– Про то и я ведаю, но как убедить князя Верейского вызвать московскую дружину в Чугуев? То не можно, Дуб. Петр Петрович тут же засыплет вопросами, ответов на которые у меня и быть не может. Какую я выставлю причину отзыва дружины? О том мурза не подумал? Дуб достал из-за пазухи мошну, положил рядом с ендовой: – Тут сто рублев, Флор Юрьевич, мурза мыслит, ты можешь сделать то, о чем он просит. У боярина мелькнули огоньки алчности в глазах. Он взял мошну, развязал тесьму, глянул внутрь: – Сто рублев, говоришь? – Пересчитай, коли на слово не веришь. – Нет надобности. Эх-ха-ха, на что тока не пойдешь ради того, чтобы Иван, сын Василия III, слетел с трона. А слетит он тока тогда, когда его Девлет-Гирей оттуда скинет с помощью знати московской, страдающей от гнета первого царя, да в отместку за Владимира Андреевича, князя Старицкого, с матушкой его блаженной Ефросиньей Андреевной, невинно пострадавших за правду. – В чем была правда семьи Старицких, Молчанов уточнять не стал и продолжил: – Но и в сильном желании оказать услугу мурзе я ничего бы не смог, если, оставаясь в прошлом году за князя, не извлек бы из того выгоду, поставив печать на грамоту воеводы. Чистую грамоту. Вот только кто заполнит ее, треба, чтобы почерк был писаря воеводского. – А что, московские воеводы ведают, каков почерк у писаря Тимохи? – То вряд ли, но, возвернувшись в Чугуев, подделка сразу же выяснится. И учинит князь следствие. А дружина бросится в обрат, к селу. Следствие же укажет на меня, так как я имел доступ к печати. И что тогда? Темница да суд царя Ивана? Скорый и безжалостный? А я на плахе подыхать не желаю. … За сто рублей рисковать жизнью? То глупо. – Тогда пошто ты, Флор Юрьевич, повел разговор о грамоте чистой? – сощурив глаза, спросил Дуб. – По то, что, сделав ее, то устроить можно, мне же придется бежать из Чугуева. Бежать есть куда, в Литве примут, но только если в мошне звенят ихние гроши. Да и рубли сойдут. – Давай, боярин, не будем ходить вокруг да около. Что ты желаешь получить за отзыв дружины в Чугуев? – Пять раз по сто рублей, и все серебром. С этим и тем, что удалось накопить, я на Литве не пропаду. Будут деньги, будет грамота. Не будет, извиняй, забирай сто рублей, езжай к Икраму и передай, чтобы уносил ноги, несолоно хлебавши, покуда московская дружина не прищепила ему хвост. – Значит, дело в деньгах. – А в чем оно может быть еще? Одним стремлением напакостить царю сыт не будешь. Да и месть в мошну не положишь. – И чего тянул, молвил слова высокие? – А чтобы подвести мурзу через тебя к решению раскошелиться. – А ты не подумал, что Икрам может отказаться от твоих услуг? – Ну и пусть тогда уходит ни с чем в свой Крым. – До того сообщив на Москву, что некий боярин из Чугуева вельми помогал ему грабить русские города и села, изводить в полоне русских людей. Тогда мурза не получит ясыря сейчас, но он вернется позже. За поход хан ему немало заплатит, а вот ты лишишься головы и добра, хорошо если сразу, а не проведя долгие мучительные месяцы, а то и годы в темнице. – Ты угрожаешь мне, Дуб? – Ни в коем разе. Просто молвлю, во что может обернуться твой отказ помочь мурзе, и все. – Не будем вести пустые разговоры, мою причастность к разбою татар еще треба доказать. А доказывать некому, или ты явишься перед светлые очи царя русского разоблачать меня? Нет, не явишься. А значится, уговор, ты привезешь до утра пятьсот рублей серебром, я передаю тебе грамоту и тут же съезжаю из крепости. Откажет мурза, пусть сообщает на Москву о моем предательстве. Это последнее слово. Дуб вздохнул, затем ухмыльнулся: – А ты молодец, боярин, не испугался, достойно повел себя. Оно и верно, коли мурзе требуется грамота, то пошто не запросить за нее столько, во сколько ее оцениваешь сам. Но раз ты намерен бежать, и мы более не увидимся, давай я запрошу у мурзы не пятьсот, а шестьсот рублей. Мне тоже деньга нужна. – И ты малый не промах. Проси, сколь хочешь, мне же вези пятьсот рублей. – Договорились. Но если грамоты не будет, не обессудь. Доказать твое предательство найдется кому. И это не угроза, пойми правильно. Такая нынче жизнь пошла. За деньгу любого оговорят. И ты это ведаешь лучше меня. Накормишь? Или мне голодному в обрат ехать? – Петр, – вызвал слугу боярин, – накормите холопа. Ему опять ехать далече придется. – Сделаем, боярин, у жены Глафиры найдется, чем попотчевать человека. – Ступайте! На выходе из горницы, когда Петр был уже в сенях, Дуб обернулся: – До рассвета, боярин, предупреди стражу свою. – Как пройдешь в крепость? – То моя забота. – Добре. До рассвета все будет готово. Дуб ушел. Отужинав, он покинул крепость известным немногим тайным ходом. И верный конь Ветер, у которого с подковами все оказалось в порядке, понес его к Санге в стан мурзы Икрама. Прибыл Дуб в Сангу за полночь. Едва коня не загнал. Но дело срочное, не до него. Он остановил коня у шатра, из которого нукеры вынесли окровавленную девицу и потащили ее к шалашу. Позабавился мурза на славу. Не спал и Азанча, проверял посты. – Уже вернулся, Дуб? – увидел он гонца. – Как видишь, десятник, мне треба срочно гутарить с мурзой. – Ну, не знаю, станет ли он сейчас говорить. Полог откинулся. Из шатра вышел сам Икрам: – Мурза станет говорить, вот только приведет себя в порядок, Алим! – крикнул он. – Слушаю, господин, – тут же возник из темноты нукер. – Воды теплой, белье чистое, быстро! – Мурза кивнул Дубу, жди, мол, и прошел обратно в шатер. Через какое-то время мурза, наконец, принял гонца. Лежа на замененной постели, покрытой шубой, он спросил: – Что передал боярин? Сделает, о чем просил? – Тут такое дело, господин, – замялся изменник, – Молчанов запросил кроме переданной ему сотни рублей еще шестьсот. – А ему все свое состояние не отдать? – повысил голос мурза. – С чего вдруг он повел себя так? – Дело в том, что у него есть чистая грамота воеводы чугуевского с печатью. Получив ее, воевода дружины московской должен будет убыть в крепость. Но грамота та опосля вызовет следствие, что непременно укажет князю Верейскому с московскими вельможами на боярина. А посему, передав грамоту, ему треба бежать в Литву. То он успеет сделать, тока нужна деньга. – А не подумал он, что станется, коли Верейский и воевода московский прознают про связи его со мной? – Говорил о том. Мурза устроился удобнее и велел: – А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях. – Слушаюсь! Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве. Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу: – Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену. – Угу, передам. Я часок отдохну? – Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать. – Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб. – Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской. – Не попадусь, не беспокойся. Икрам махнул рукой – пошел, мол. И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь. Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне. – Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь. – Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось. – А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас. – Ну-ну. Он спит, поди? – Как же? Тебя, вельможи, дожидается. – В морду хочешь? – Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась. Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу. Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами.