Иван Грозный. Сожженная Москва
Часть 50 из 93 Информация о книге
Дуб перекрестился, что вызвало усмешку Молчанова: – Тебе ли, Сидор, предавшего веру, молиться? – Вера не в словах, боярин, она в душе. – А где душа-то? Но ладно, привез деньги? – Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту? – Давай мошну! – Покаж грамоту! – Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом. Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость. Прочитав написанное, Дуб кивнул: – Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу? – А тебе не все равно? – спросил Молчанов. – Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам? – Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего. – Где он сейчас? – Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин: – Ты сгубил его? – Не задавай ненужных вопросов, давай серебро! Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал: – Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать. – Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече. – Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь? – Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет. Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу. Во дворе начальствовал ключник боярина Глеб Андреевич Грибов. Он показал гонцу мурзы комнатенку, где кроме широкой лавки да рогожи ничего не было. Да большего и не требовалось. Приспособившись на лавке, Дуб тут же уснул. Разбудили его, когда солнце уже поднялось над лесом. Челядь направилась в домовую церковь молиться. Дуб пошел туда же. После была трапеза, и, наконец, обоз вышел из подворья боярина, ворота закрылись. Стража спокойно выпустила Молчанова с людьми. Ратники пожелали обозным счастливого пути, да не попасть под татар, и обоз пошел в сторону Новгород-Северского. Когда крепостные стены и купол крепостного храма скрылись из виду, Дуб подъехал к боярину: – Ухожу я, Флор Юрьевич. – Скажи, Дуб, много ли серебра своровал? – Да ты что, боярин? – изобразил негодование изменник. – Меж нами же уговор был! И я чужого не беру. – Это смотря что считать чужим, а что своим. Но ладно, не обижайся, езжай, надеюсь, боле не встретимся. – Как Бог даст. – Ну да! – Мурзе ничего передать на словах не хочешь? – Хочу, но вряд ли это ему понравится. А мне его злоба безмерная ни к чему. – Уразумел. Давай, барин, удачи! – Тебе также. Голову, Дуб, береги. – О себе думай. Гонец мурзы развернул коня и погнал его на юг. Он объявился в стане татар до того, как солнце встало в зенит, значит, до обеденной молитвы Зухр. Его тут же провели к мурзе. В шатре Икрам находился вместе с десятниками Батыром Азанчой и Давлетом Тогуром. – Говори, Дуб, привез грамоту? – с ходу спросил он. – Привез, господин. – Давай сюда. Дуб передал свиток. Икрам прочитал и довольно ухмыльнулся: – Это то, что надо. Сделал свое дело боярин. – Сделал, господин. – Куда направился наш Флор Юрьевич? – В Литву. – Какой дорогой? – Да так не объяснишь. – Показать сможешь? – Ты желаешь вернуть себе то, что отдал ему? – Не только. Что боярину в Литве делать? Ему надобно в Крым. И ему, и его людям. На невольничий рынок в Кафу. Там боярину самое место. – Может быть, ты и меня продашь в рабство? – вздрогнул от страшной мысли Дуб. – Тебя – нет, Сидор, ты мне еще пригодишься. А вот Молчанов – другое дело. Зачем его отпускать, когда на нем можно неплохо заработать. Выкупать предателя царь русский не станет. Но кто из торговцев невольниками узнает, что боярин – предатель? Возьмут за хорошую цену. Посему, как разорим село, два десятка Тогура погонят невольников к Перекопу по дороге, не ведомой воеводе Верейскому. А Батыр Азанча двинется за обозом боярина. С ним поедешь и ты, Сидор. Место встречи определим позже. А сейчас, Дуб, переодевайся в одежу ратника городской стражи и, обойдя лесом село так, чтобы зайти от Чугуева, иди к воеводам московским. И знай, Сидор, за селом мои люди смотрят очень внимательно. – Пошто об этом предупреждаешь, господин? Разве мне есть дорога в обрат? – Дороги в обрат к своим русам у тебя нет, а предупреждаю, чтобы слабину не дал, а вел себя, как и должно гонцу крепостного воеводы. – Мог и не предупреждать. – Ступай, Дуб, до молитвы ты должен покинуть стан. – Слушаюсь, господин! Изменник направился к себе переодеться. К себе, это в один из подвалов развалин, оборудованных для временного жилья. В таких подвалах ютилось большинство крымчаков из последних десятков мурзы Икрама. После утренней трапезы в селе Радном к Парфенову прибежал отрок: – Княжич, дозволь слово молвить? – Ты кто такой? – улыбнулся воевода. – Сын Николы Бухтина, Митяй, – смахнув соплю, гордо заявил паренек лет десяти. – И что тебе треба, Митяй? – Отец, он смотрел на околице за дорогой от Белой Балки, а значится, и от Чугуева, послал сообщить тебе, что к селу едет конный всадник. Батька спрашивает, чего делать? У него лук со стрелами есть. Парфенов взглянул на Бордака: – Клюнули татары, Михайло? – Похоже на то.