Изменить одиночеству

— Мне было отлично.

— Он тебе подходит?

— В постели между нами нет даже намека на барьер. В общении все нормально, просто это другой человек — не хуже и не лучше, чем я. Просто другой. И его решение не изменилось после недели, проведенной со мной наедине.

— А ты?

— Я очень благодарна, Ба. Я стала полноценной, примерно такое ощущение.

— Ты что-то решила?

— Я не решала. У меня не было на это времени, сил и желания. Вот посплю одна и подумаю.

— И последний вопрос, на засыпку. Тебе тяжело было с ним расставаться?

— Легко. Никакой засыпки в том не вижу. Он в Москве, у него есть мой телефон и наш адрес. Я передумала, бабуля. Давай пить чай. У тебя, конечно, есть для нашей встречи пироги. Арсений не давал мне есть выпечку. Галантно говорил: «Ты сейчас совершенна. Ни грамма больше, ни грамма меньше».

И они рассмеялись, как подруги-сообщницы.

Арсений очень изменился в Москве. Он постоянно был озабочен, что-то не ладилось с бизнесом, отовсюду на предпринимателей сыпались ограничения, запреты и другие проблемы. В отношениях с Эммой он стал нетерпеливым и недоверчивым.

— Я перестаю тебя понимать, — говорил он. — Ты как будто ускользаешь. Ты передумала?

— Из чего такой вывод?

— Из того, что это уже нелепо — после всего, что было между нами, продолжать разыгрывать сентиментальную историю про жениха и невесту. Это бессмысленно даже по элементарной логике. Мы теряем время на дорогу туда-сюда и обратно. Я не могу полностью сосредоточиться на работе. В результате мы просто начнем ссориться на ровном месте. В чем смысл этих потерь? Мы ведь все решили. Мне скоро сорок, тебе — двадцать семь. Взрослые люди. Никто и ничто не мешает.

— Мы знакомы всего три месяца, а не долгие годы. И мне казалось, что ты так хорошо меня понимаешь. Я не просто привыкла жить в этой квартире, со своей бабушкой. Я люблю свою жизнь. Мне хорошо с тобой, я уверена, что у нас все будет нормально, но зачем торопить события? Речь о том, что вся моя жизнь до встречи с тобой должна уплыть в прошлое. А мне больно и тревожно с этим расставаться. Я боюсь тоски и пустоты. Не хочу нести их с собой и оставлять здесь. Мне кажется, нужно поймать очень удачный момент.

— Да, я понимаю. Ты права, конечно. Прости меня. Нервы.

Скандал начинался как несерьезный и недостоверный слух. Разгорался медленно, но неотвратимо. Сначала были просто телефонные звонки: кто-то что-то где-то услышал или прочитал. Бездоказательное обвинение фирмы Арсения в том, что она получает дорогие и передовые приборы ведущих производителей, а заказчикам доставляют их в другой комплектации. Самые сложные и важные детали и схемы заменяют дешевой китайской подделкой. Изъятые детали кто-то ловил на черном рынке. Будто бы это обнаруживается через какое-то время, когда прибор выходит из строя. После экспертизы производитель отказывается ремонтировать или менять по гарантии, так как это уже не его товар. Кто-то написал, что были попытки возбудить дело против фирмы Арсения, но ему удалось доказать, что подделки вместо нужных деталей появились после того, как прибор покинул его склад. Во всяком случае следствие не нашло подтверждения тому, что это не так.

— Какой-то бред, — сказала Елизавета. — Такое бывает, когда поставкой оборудования в научные учреждения занимаются тупые торгаши. Но Арсений — ученый. Выгода от мошенничества не покроет потери от загубленной репутации. Кто распространяет эти слухи?

— Источник — даже не конкуренты, — сообщил Федоров. — Это фирма-партнер. Принадлежит женщине — Клавдии Сергеевой. Я читал в Сети все сплетни вокруг информации. Пишут, что с ее стороны это месть за то, что Арсений объявил о помолвке. То ли она любит его, то ли он бросил, то ли черт с ними обоими, потому что это уже не дело. Я получил первый прибор. Остальное пока приостановил. Разберу сам все до винтика. И если найду там китайский мусор, если чего-то не досчитаюсь, в суд не пойду — не верю ни на грош, расплачусь с институтом своей зарплатой. Хоть пожизненно пусть вычитают. Но Арсения засвечу по всему свету, заклеймлю позором, как позорного мошенника.

Федоров выглядел ужасно. Глаза воспаленные, щеки впалые, губы высохшие. Он кашлял, тяжело дышал. Его угроза — разобрать прибор долетела тут же до Арсения. Он примчался домой к Елизавете.

— Я надеюсь, кроме этого умалишенного, в институте есть здравомыслящие люди? Полагаю, вы не дадите ему ломать такую тонкую и дорогую технику?

— Роман Федоров — руководитель лаборатории, — ответила Елизавета. — Он занимает эту должность, потому что может разобрать что угодно на какие ему угодно фрагменты и собрать так, чтобы получилось не хуже, чем у производителя. И он — последняя инстанция на доверенном ему участке работы. Самой важной работы. Так что он поступит, как считает нужным. Если вы уверены в том, что доставили в лабораторию, то и беспокоиться нечего.

— Да что вы! Нечего беспокоиться?! Из-за шума, который он поднял вокруг бабской сплетни, у меня уже три расторгнутых договора! О том, в какой ситуации я пытаюсь устоять и что чувствую, вы могли бы себе представить. Вроде не совсем чужие люди.

Эмма в выяснении отношений вокруг скандала не участвовала, но она все читала и внимательно слушала все стороны. И только бабушке сказала:

— То, что произошло, ужасно. Но раз случилось, нужно разобраться до конца. Независимо от того, кто у нас плохой, кто хороший. Кстати, ты заметила, что у твоего Федорова серьезные проблемы со здоровьем? Вдруг это пневмония? И я сегодня первый раз услышала, что у него, оказывается, есть имя. Роман. Красивое имя.

— Да. Рома. Он был моим студентом. Практически гений. Из тех, которые обречены на подвиги отшельника и вечную нищету. Он даже стипендию вкладывал в приборы для экспериментов. Ты не представляешь, каким красавцем он был. Глаз невозможно было отвести. Сейчас высохший старец, морщин больше, чем у меня. Мне кажется, он не первую пневмонию переносит на ногах. Ест, наверное, когда вспомнит. Короче, хотим мы или не хотим, но он будет не только разбирать прибор, но и разбираться во всем до упора. Все, что связано с работой, для него вопрос жизни.

Прибор Федоров разобрал и собрал. Подделки не обнаружил. Но от остальной части заказа отказался. Честно сказал и Арсению, и Елизавете, что за свои деньги нанял частного детектива, который проверит все пункты голословного обвинения дамы-партнерши. И если что-то есть, скрывать не станет.

— В науке, в отличие от нашего дикарского бизнеса, нет конкурентов. Мы не имеем права скрывать что-то друг от друга.

Все это время Арсений продолжал встречаться с Эммой. Каждый день. В худшем случае через день. Они ужинали в ресторане, ночи проводили в его квартире. Эмма могла быть уверенной в одном: она оставалась для него все такой же желанной. И он едва сдерживал нетерпение, говоря о будущей свадьбе, уточнял какие-то хозяйственные детали подготовки. И держал за зубами постоянный, жгучий вопрос: «Когда?» О скандале с оборудованием они решили молчать. Если у Арсения вырывалась фраза, связанная с Федоровым, то всегда с уточнением: «Этот псих».

Федоров же никому не рассказывал о расследовании своего детектива. Но выглядел он все ужаснее. Когда приходил к Елизавете, Эмма слышала его хриплое дыхание из другой комнаты.

В тот день она приехала от Арсения позднее обычного, около полудня. У нее был свободный день на работе, и они с Арсением завтракали в новом ресторане на Рублевке.

Она вошла в квартиру и наткнулась на странный, тревожный взгляд бабушки.

— Что-то случилось, Ба?

— Да. Федоров в больнице в тяжелом состоянии.

— Пневмония или вообще? Я думала, не образование ли в легких…

— Совсем не то. Его ночью избили во дворе института до полусмерти.

Эмма застыла в недоумении. И вдруг, как будто кто-то без ее ведома нажал в мозгу и душе клавиши «гроза»: она разрыдалась, горько, страстно и обильно.

— Ах дурак, — проговорила она. — Я подумала, что это может случиться, когда он сказал: «Засвечу по всему свету как мошенника позорного».


— Что ты говоришь?! Ты же не думаешь, что это Арсений?

— Арсений, в общем, ни при чем. Есть единая криминальная система со своими понятиями. Все под ними ходим. А у Арсения именно на эту ночь было алиби. И именно после ночи с алиби мы были в людном месте, где нас видели свидетели. Первый раз мы завтракали в будний день в ресторане.

Медперсонал клиники, куда по просьбе Елизаветы перевезли Федорова, ничего не мог поделать со строптивой посетительницей. Девушка стояла у окна на площадке у реанимации и отказывалась даже спуститься в вестибюль.

— Вы ждете, чтобы я вызвала охрану или полицию? — нервно спросила старшая медсестра. — Вы больному даже не родственница. Хотя здесь торчать нельзя никому.

— Да, попрошу вас уйти, — поддержал сестру дежурный врач.

Девушка повернула к ним необычное, прелестное, как будто фарфоровое лицо, освещенное теплым светом изнутри. Ее лицо странно контрастировало с крупным, зрелым, женственным телом.

— Я не уйду, — мягко сказала она. — Это очень важно. Я должна сразу узнать, когда Романа выведут из комы. Вы, конечно, знаете мою бабушку. Академик Корнеева. Это она перевела сюда Федорова. Он — заведующий лабораторией в ее институте. На нем держится основной проект. И пострадал он, защищая этот проект.

— Я могу дать вам слово, что сразу позвоню. Оставьте свой мобильный.

Врач, взглянув на лицо Эммы и услышав фамилию ее бабушки, заговорил дружелюбно и даже сердечно. Эмма улыбнулась, и ему показалось, что в коридоре стало светлее.

— Разрешите мне остаться, — попросила она. — Мне очень нужно. Не смогу ждать звонка.

Академик Корнеева приехала за своей внучкой на рассвете следующего дня.

Эмма упала на заднее сиденье машины и выдохнула:

— Спасибо, что приехала. Я бы сама не добралась. Умираю, спать хочу. С ним уже ничего страшного. Прогноз умеренно-оптимистичный.

Дома она минут сорок лежала в горячей ванне. Потом ела на кухне все, что давала ей Елизавета. Пила молоко, чай, кофе. Смеялась:

— У меня истощение и обезвоживание. Заметно? Там ужасная вода из-под крана, сплошной хлор.

— Заметно, — коротко ответила Елизавета. — В чем дело, моя дорогая? Я не о Федорове. Что с тобой?

— Трудно сразу сформулировать для тебя. Я и себе еще ничего не сказала. Вот что пришло на ум. Помнишь, когда мы вернулись с Арсением из нашего отпуска в отеле, ты спросила: тяжело ли мне было с ним расставаться. Помнишь?

— Да. Ты сказала: легко.

— Да, я сказала: легко. Мне было радостно расстаться с ним и вернуться к тебе, к нам. А сейчас я отрывала себя от твоего забинтованного Федорова, как будто приклеилась к нему кожей и сердцем. Иду к двери, а мне больно, и все кровит.

— Давно это с тобой?

— Даже не знаю. Наверное. Как-то вдруг заметила: мне интересно все, что он говорит. У меня светлеет в душе, когда он заходит. От его скучного голоса, от мрачного лица моему сердцу становится горячо. Ты сказала недавно, что он студентом был красавцем. А мне он сейчас кажется очень красивым. И с морщинами, и с головой в гематомах. Он пришел в себя, посмотрел на меня, и я подумала: если прогонит — жизни конец. Моей жизни.

— Не прогнал?

— Он сказал: «Вроде откачали, а сон такой прекрасный». Это его первая фраза, вторую он произнес, когда меня уводили: «На всякий случай должен признаться, вдруг помру. Эмма, для меня нет на свете других женщин с тех пор, как я увидел тебя. Как сейчас помню — ты вошла в квартиру, бросила сумку на пол и проговорила: „Ненавижу школу“».

— Бедный Арсений, — не слишком выразительно сказала Елизавета. — Не выйдешь ты за богатого. Дело в том, что ты его подозреваешь в организации нападения на Романа.

— Не совсем так. Он такой, как сейчас надо. Сильный, властный, отличный любовник, будет благополучным мужем. Он такой, как надо, в бизнесе, где заложены пропорции чести и мошенничества в пользу дохода. Где невозможно выстоять без крепкой связи с криминалом. Они у Арсения есть. Но дело совсем не в этом. Арсений выбрал такую судьбу в силу гибкого, находчивого и ограниченного ума. В силу отсутствия другого — человеческой глубины. Вот такой, как у Романа, на котором сначала открываются раны от внутренней боли и ярости, а потом он делает шаг навстречу убийцам. Богатый именно он, для меня только так.

— Детка моя дорогая. Спасибо за откровенность. Отвечу тебе тем же. С позиции своего богатого женского опыта, над которым ты так любишь шутить. Да, я знаю мужчин. Был и такой, как Роман. Такой в принципе может быть только один. Близость с ним не сравнима в принципе ни с какими сильными ощущениями тела и души. Ты сейчас поймешь, о чем я. Только ты и поймешь это. Именно сейчас, после опыта с Арсением. Это высшее счастье тонкой и умной женщины — близость с человеком, к которому приросла кожей и сердцем. К мужчине, в котором нет ни ограниченности ума, ни тупости самца, ни всего набора ритуальных догм кодекса стада. Особенно, когда он говорит, что после встречи с тобой не видит других женщин. Мой Роман, его звали, конечно, иначе, меня не любил. Прошло столько лет, а это осталось главной болью моей женской судьбы. Так что Бог и я тебе в помощь. И капелька цинизма для крепкого сна. Ты, моя инфантильная, скромная девочка с запоздалым половым созреванием, использовала крутого мужика на полную катушку. Он обучил тебя любви, науке блаженства. И он же своими дикими поступками открыл глаза на другого. На того, кто тебе нужен, но вы оба могли бы никогда друг другу в том не признаться.

Через несколько месяцев Эмма и Роман появились на приеме в честь получения Елизаветой Корнеевой очередной престижной международной премии. На мгновение в зале для фуршета наступила тишина. Такой ослепительной парой показались они всем. Эмма была в длинном черном платье с открытой шеей и руками, Роман — в темном костюме. Так могут выглядеть люди особой, сознательно и продуманно выведенной породы. Или наоборот: те, кого природа спускает иногда на землю в качестве эталона благородства, ума и неотразимой человеческой прелести. От лица Эммы невозможно было отвести взгляд. Его кукольная красота потеряла защитную маску неподвижного, печального вопроса. Теперь это лицо любящей женщины. В нем было все — от любви. Восхищение — от любви, радость общения с другими людьми — от любви. Страх перед болью и страданиями всех и каждого — от своей любви.

А он… Профессиональный отшельник, гений и нищий по призванию. Он больше не беспомощный, не мрачный, не удрученный, не одиночка, который верит только науке. Он — уверенный и сильный мужчина, получивший от жизни приз, о котором не смел мечтать. Он — муж.

— Привет, — подошла к ним Елизавета. — А я сомневалась, что вы ради меня прервете свое бесконечное свидание с отключенными телефонами. Спасибо, что приехали. Хороши вы до невозможности. Сообщаем всем о вашем новом статусе?

— Да, — кивнул Федоров. — Только опускаем вопрос с приглашением всей этой оравы. Нам некогда. Мы столько времени потеряли.

Эмма переехала к Роману в его большую, заброшенную, запущенную квартиру в центре. Его родители несколько лет назад уехали навсегда в другую страну. Он жил в районе письменного стола, годами не заглядывал в другие комнаты. И Эмма с неожиданным для себя и для бабушки рвением взялась обживать эту целину. Бегала по магазинам, без конца что-то заказывала по интернету, принимала курьеров и рабочих.

Однажды вечером она вышла из машины во дворе, прошла пару метров и оказалась перед темной фигурой, перегородившей ей дорогу.

— Здравствуй, Эмма, — сказал Арсений. — Не выдержал. Решил все же спросить прямо. Как же так получилось? Неужели все, что было, не имело для тебя никакого значения? И почему он?

— Здравствуй, Арсений. Не готова была к таким вопросам, но сейчас переведу дыхание и отвечу. Получается, наверное, так, как на роду написано. И совсем не так, как мы планируем. Даже не так, как хотим. Я была с тобой по желанию. То, что между нами произошло, значило и значит для меня очень много. Ты стал моим первым настоящим женским опытом. А он — потому, что я его люблю. Причем, кажется, очень давно, с детства. Просто мы такие скрытные люди, что не могли в этом признаться даже себе.

— Ты уверена в том, что ничего не перепутала? Что не приняла жалость к жертве за любовь? Что не вынесла мне приговор из-за того, что могло показаться преступлением только сумасшедшим истеричкам из интернета? То был просто бизнес. Во имя нашей же семьи.

— Роман — не жертва, — рассмеялась Эмма. — Он самый сильный и самый умный мужчина из всех, кого я знаю. И лучший любовник, извини, если тебе неприятно это слышать.

— Я проклинаю тот день, когда повелся на твою нежную красоту, твою скромность и невинность. Я увидел в тебе идеальную жену. А ты — жестокий и беспощадный человек с тяжелой мужской хваткой. Ты просто использовала меня. Да, все к лучшему. Самого страшного человека в моей жизни я уже встретил. И ты сказала мне все, что я хотел. Все, что нужно, чтобы превратить мою любовь в ненависть. Прощай.