Как научить лошадь летать?

Розалинд Франклин была одной из самых важных фигур в истории открытия ДНК. Она стала первым представителем человеческой расы — и любого другого вида на Земле, которому удалось увидеть секрет жизни. Она ответила на вопрос Шрёдингера «Что такое жизнь?», сделав 1 мая 1952 года одну фотографию. Женщина направила камеру на одну нить ДНК длиной в 15 миллиметров, установила экспозицию на сто часов и открыла затвор. Камера действительно была ее. Она ее сконструировала и контролировала процесс ее сборки в мастерской Королевского колледжа. Камера имела точный наклон, чтобы делать снимки ДНК под разными углами. Она могла запечатлевать кадры с очень близкого расстояния. Это устройство защищало образцы ДНК от влажности с помощью специального замка из меди и резины, благодаря которому Франклин также могла вытянуть весь воздух вокруг образца и заменить его на водород, который больше подходил для кристаллографии. В мире не существовало второго такого фотоаппарата244.

Четыре дня спустя фотография была готова. Это один из самых важных снимков в истории. Обыватель не увидит в нем ничего необычного, только темную окружность, обрамляющую форму, которая напоминает призрачное лицо с симметричными глазами, бровями, ноздрями и ямочками на щеках и улыбкой Будды либо, возможно, самого Бога.

Розалинд же было очевидно, что запечатлено на фотографии. ДНК имеет форму двух спиралей, словно винтовая лестница без центральной опоры. Эта причудливая форма свидетельствовала о том, как именно воспроизводится жизнь. Спиральная лестница может клонироваться путем развертывания и постоянного копирования самой себя.

Франклин знала, какую информацию получила, но не бросилась бежать по коридорам Королевского колледжа с криками «Эврика!». Она решила не делать поспешных выводов. Розалинд хотела провести математические расчеты и перед публикацией набрать достаточно доказательств — и поэтому сохранять непредвзятость до тех пор, пока не соберет все данные. Она назначила фотографии серийный номер 51 и продолжила работу. Расчеты по функции Паттерсона еще не были завершены, к тому же она собиралась сделать больше снимков. Затем Морис Уилкинс показал фото № 51 Джеймсу Уотсону и Фрэнсису Крику, и они втроем получили Нобелевскую премию за работу, которую выполнила женщина.

В то же время австрийский физик Мариетта Блау, бесплатно трудившаяся в Венском университете, разработала технику фото­графирования атомных частиц. Она не могла нигде получить оплачиваемую должность, хотя ее деятельность и стала значительным достижением в области физики элементарных частиц. Британский физик Сесил Пауэлл, который «перенял и усовершенствовал» ее технику, получил Нобелевскую премию в 1950 году. Агнес Поккельс не позволили поступить в колледж, поскольку она была женщиной, поэтому девушка стала обучаться сама по учебникам брата, обустроила лабораторию на кухне и там совершила фундаментальные открытия в области химии жидкостей. Ее работу «адаптировал» американский химик Ирвинг Ленгмюр, который в 1932 году стал нобелевским лауреатом. В мире известно много аналогичных историй245. Многие мужчины — лауреаты Нобелевской премии были награждены за открытия, которые полностью или частично совершили женщины.



4

Эффект Харриет

Даже в наш постгеномный век игру по получению признания чаще всего выигрывают мужчины. Одной из причин остается дисбаланс, который впервые был отмечен американским социологом Харриет Цукерман пятьдесят лет назад246. Женщина пыталась определить, почему ученые добивались больших успехов в одиночку, а не в коман­дах. Она взяла интервью у 41 лауреата Нобелевской премии и обнаружила то, что навсегда изменило направление ее дальнейших исследований. Многие лауреаты стали опасаться работать в группах, потому что, по их мнению, лично им достанется меньше признания за работу, которую выполнили все участники команды. Один из них сказал: «Мир очень интересно устроен в отношении признания чьих-то заслуг247. Слава, скорее всего, достанется тому, кто уже известен». Другой ученый утверждал, что «человек, который более популярен, получит больше признания, даже чрезмерно». Почти все опрошенные лауреаты отмечали то же самое.

До исследования Цукерман большинство ученых считали, что слои научного сообщества носили относительно меритократичный[38] характер. Харриет продемонстрировала, что это совсем не так. Очень именитые ученые получали больше признания, а нетитулованные — меньше, вне зависимости от их работы.

Открытие Цукерман известно как эффект Матфея248, в честь строк из Евангелия от Матфея (25:29): «...ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет…»249. Это название подарил явлению Роберт Мертон, куда более известный социолог. Харриет открыла этот эффект, а затем сама же его испытала: все лавры за ее работу получил Мертон. Тот, в свою очередь, выразил признательность Цукерман, но это не сыграло никакой роли. Как она и предсказывала, он уже был известным ученым, и поэтому ему досталось еще больше почета. Она вовсе не обиделась. Женщина сотрудничала с Робертом, а затем вышла за него замуж250.

Эффект Матфея, или правильнее называть его эффектом Харриет, оказался частью более масштабной проблемы: мы видим то, что ожидаем, а не то, что происходит в действительности. Довольно необычно, что ученые, которых интервьюировала Цукерман, были честны: они получают признание, которого не заслужили. Наши предрассудки касаются не только других людей: мы предвзяты и к себе. Веками белые люди пытались убедить мир в том, что они превосходят остальных. Если в помещении находится представитель «высшей» группы, члены группы автоматически считают, что он заслуживает признания за всю работу, даже если это не так. В большинстве случаев «высший» человек приходит к такому же умозаключению.

Однажды мне переслали электронное письмо, которое пожилой белый мужчина-ученый написал женщине-ученому, моложе его и не белой. Она подала заявку на патент. Мужчина попросил, чтобы его указали на ее патенте в качестве изобретателя на том основании, что ее исследования могли быть «тесно связаны» с его собственными. Он заявил, что его совершенно не заботит признание, он только хочет, чтобы дама «сделала все правильно». Закон о патентах довольно сложный251, но определение авторства вполне простое. Оно гласит: «Если человек не внес никакого вклада в изобретение, он не может считаться изобретателем». Если бы женщина-ученый указала его в качестве изобретателя, она бы поставила под угрозу действительность своего патента.252 Если бы отказалась, рискнула бы собственной карьерой. Уловка мужчины-ученого работает: его имя таким образом появляется почти на пятидесяти патентах, хотя его авторство маловероятно, даже учитывая, что в большинстве документов обычно указано несколько фамилий253. Правда, обычно среднее количество «соавторов изобретения» ограничивается двумя. Тот мужчина искренне считал, что имел отношение к изобретению женщины, хотя впервые услышал о нем, увидев ее заявку на патент.



5

Плечи, а не гиганты

Роберт Мертон, муж Харриет Цукерман, словно магнитом притягивал к себе признание, не только по гендерному признаку, но и потому, что был одним из величайших мыслителей ХХ века. Мертон основал сферу исследования под названием «социология науки», которая вместе с философией науки, разработанной его другом Томасом Куном, занимается изучением социальных аспектов изобретательства и творчества.

Мертон всю жизнь пытался понять, как люди творят, особенно в науке. Ее принято воспринимать как объективную и рациональную сферу, а результаты научной деятельности порой действительно соответствуют этим параметрам, но Роберт подозревал, что сами ученые далеко не такие. Они всё же люди, которым свойственно быть субъективными, эмоциональными и предвзятыми, как и всем нам. Потому-то «ученые» и смогли оправдать множество неправильных вещей, начиная от расовой и гендерной дискриминации и заканчивая каналами на Марсе и идеей о том, что человеческое тело состоит из гуморов. Ученые, как и все творческие личности, работают в определенном окружении, которое Мертон разделил на микро- и макросреду и которое влияет на то, что они думают и делают. То, как ученые видят мир, их парадигмы — часть макро­среды254, а то, что чьи-то достижения получают признание, и причина, по которой они его получают, — часть микросреды.

Мертон также отметил, что сама идея признавать заслуги какого-либо человека в корне неверна. Каждый творец окружен другими людьми — как в пространстве, так и во времени. Кто-то работает непосредственно с ними, в другом помещении дальше по коридору, на другом конце континента, некоторые, может быть, давно умерли или ушли на покой. Любой создатель получает в наследство идеи, контексты, инструменты, методы, данные, законы, принципы и модели от тысяч других творческих личностей, умерших и живущих. Что-то из этого наследия очевидно, что-то — нет. Однако каждая креативная сфера представляет собой огромное взаимо­связанное сообщество. Никакой творец не заслуживает слишком много признания, потому что бесконечно обязан другим.

В 1676 году английский физик Исаак Ньютон описал эту проб­лему следующим образом: «Если я и видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов»255. Можно подумать, что Ньютон был излишне скромен, но эта фраза встречается в его переписке с естествоиспытателем Робертом Гуком, с которым он поспорил по поводу признания. Этот комментарий стал афоризмом, и знаменитого физика часто называют автором этого выражения. Но он уже стоял на плечах другого автора, даже формулируя эту фразу. Цитата позаимствована у английского поэта-метафизика Джорджа Херберта, который в 1651 году написал: «Карлик, стоящий на плечах гиганта, может видеть дальше самого гиганта». Херберт в свою очередь взял это выражение у английского священнослужителя и ученого Роберта Бертона, который в 1621 году написал то же самое. Бертон же процитировал испанского теолога Диего де Эстеллу, известного также как Дидакус Стеллу, который, скорее всего, заимствовал это выражение у англо-французского богослова Иоанна Солсберий­ского, написавшего в 1159 году: «Мы подобны карликам на плечах гигантов, которые видят больше и дальше них, не благодаря остроте нашего взгляда или любому другому физическому отличию, а лишь потому, что мы возвысились из-за их внушительного роста». Иоанн Солсберийский в свою очередь процитировал философа Бернара Шартрского, которому принадлежат датированные 1130 годом слова: «Мы, словно карлики, стоим на плечах гигантов и таким образом можем видеть больше и дальше, чем наши предки»256.

Роберт Мертон проследил эту цепочку заимствований в книге On the Shoulders of Giants («На плечах гигантов») в качестве примера продолжительной коллективной последовательности постепенного улучшения результата творчества, а также чтобы продемонстрировать, как один человек, обычно известный, может получить признание не за свои заслуги. Когда Ньютон писал письмо сопернику, эта фраза была почти клише. Он и не старался показаться оригинальным; выражение было настолько общеизвестным афоризмом, что автора не требовалось и упоминать. Получатель письма, Гук, уже был знаком с этой идеей.

Однако проблема кроется в самом выражении вне зависимости от того, кто его придумал, а именно — в идее гигантов. Если все видят дальше, потому что стоят на плечах гигантов, то гигантов в реальности нет, а есть лишь башня из людей, каждый из которых стоит на плечах другого. Гиганты, как и гении, всего лишь миф.

На плечах какого количества людей мы стоим? Сделаем допущение, что смена поколений происходит примерно через 25 лет. Если наша трансформация в человека разумного, или творческого, завершилась пятьдесят тысяч лет назад, то все, что мы сейчас со­здаем, строится на двух тысячах поколений человеческой изобретательности. Мы видим дальше не благодаря гигантам. Мы видим дальше благодаря предыдущим поколениям.



6

Наследие

Розалинд Франклин, мастер кристаллографии, стояла на башне поколений, когда первой из людей увидела секрет жизни.

В начале ХХ века о кристаллах почти ничего не было известно, но они были предметом научного любопытства по крайней мере с конца 1610 года, когда немецкий математик Иоганн Кеплер задумался, почему у снежинки шесть углов257. Он написал трактат «О шестиугольных снежинках»[39], в котором выдвинул предположение, что разгадка снежинки, или «снежного кристалла», позволит «воссоздать целую Вселенную».

Многие пытались понять устройство снежинки, в том числе и Роберт Гук, адресат ньютоновского письма о плечах гигантов. На протяжении трех веков ученые чертили и описывали модели снежинки, распределяя их по категориям, но так никто и не смог их объяснить. Никто не понимал, что это такое, потому что никто не мог разобраться, что такое кристалл, — просто никто не знал физику твердого тела.

Тайны кристаллов невидимы человеческому глазу. Чтобы их увидеть, Франклин потребовался инструмент из эпохи Кеплера: рентген.

Если интерес Кеплера к снежинкам имеет очевидную связь с кристал­лами, то рентген возник не таким явным способом: все началось с усовершенствования технологии воздушного насоса, благо­даря которому ученые смогли создать вакуум. Англо-ирландский физик Роберт Бойль пытался с помощью вакуума понять электричество. Другие ученые продолжили исследования Бойля, и спустя две сотни лет немецкий стеклодув Генрих Гейслер создал так называемую трубку Гейслера, которая представляла собой бутылку, частично с вакуумом: когда ей по капилляру с электродами сообщался разряд, она начинала светиться. Изобретение Гейслера было не­обычным и при его жизни воспринималось как «забавная научная игрушка»258, но спустя несколько десятилетий стало осно­вой для неонового освещения, ламп накаливания, а вакуумная трубка оказалась важным компонентом ранних радиоприемников, телевизоров и компьютеров.

В 1869 году английский физик Уильям Крукс воспользовался идеей Гейслера и создал свою трубку, которая была более совершенной. С ее помощью были открыты катодные лучи, позже переименованные в электронные.

В 1895 году немецкий физик Вильгельм Рентген заметил странное мерцание, возникшее в темноте при работе с трубкой Крукса. Он ел и спал в лаборатории на протяжении шести недель, исследуя необычное явление, но однажды попросил жену поместить руку на фотопластинку и направил на нее трубку Крукса. Когда он показал результат — изображение ее костей, первый снимок живого скелета, та произнесла: «Я увидела свою смерть»259. Рентген назвал свое открытие символом, которым обозначается нечто неизвестное: «Х-лучи».

Но чем же были эти неизвестные лучи? Частицами, как электроны, или волнами, как свет260?

Немецкий физик Макс фон Лауэ нашел ответ на этот вопрос в 1912 году. Лауэ поместил кристаллы между Х-лучами и фотопластинками и обнаружил, что рентгеновское излучение оставило после себя интерференционный узор. Из этого физик сделал вывод, что Х-лучи — это волны.

Молодой английский физик Уильям Брэгг услышал о работе Лауэ и через несколько месяцев смог продемонстрировать, что интерференционные узоры также отражают структуру кристалла. В результате Брэгг, которому в 1915 году исполнилось всего 25 лет261, был удостоен Нобелевской премии в области физики за свое открытие, став самым молодым лауреатом в истории. Его отец, также физик по имени Уильям, тоже был удостоен премии, но это был исключительно эффект Матфея. Брэгг-старший не сыграл почти никакой роли в достижении сына.

Работа Брэгга преобразила подход к изучению кристаллов. До него кристаллография была одним из направлений минералогии — частью науки о горных породах и их добыче, и в основном эта работа состояла в сборе и каталогизации образцов. После открытия Брэгга эта сфера стала называться рентгеновской кристаллографией — неизведанной областью физики, населенной учеными, которые стремились узнать тайны твердой материи.

Внезапные изменения породили значимые и неожиданные последствия: женщины-ученые получили возможность продвинуться по карьерной лестнице. В конце XIX века университеты начали принимать женщин на научные специальности, пусть и нехотя. Кристаллография, относительно непопулярная область знаний, была той научной областью, в которой женщины могли состояться по завершении учебы. Одна из них, американский геолог Флоренс Бэском, преподавала геологию в Колледже Брин-Мор в Пенсильвании, пока Брэгг получал свою Нобелевскую премию. Бэском стала первой женщиной со степенью PhD[40], полученной в Университете Джонса Хопкинса, где ей приходилось слушать лекции, сидя за специальной ширмой, чтобы «не отвлекать мужчин». Она также стала первой женщиной-геологом, принятой в члены Геологического общества Америки, а также освоила науку о кристаллах задолго до того, как ими заинтересовались физики.


Когда исследование кристаллов перешло от изучения их поверхности, что было задачей минералогии и химии, к внутреннему устройству, чем занималась физика твердого тела, Бэском последовала за тенденцией, поманив за собой студентов-женщин.

Одной из ее учениц была Полли Портер262, которой родители запретили посещать школу, так как считали, что девочкам не стоит получать образование. Когда Портер исполнилось пятнадцать, ее семья переехала из Лондона в Рим. Пока братья учились, она гуляла по городу, собирая фрагменты древних камней и составляя каталог своих находок263. В этом каталоге отразилась одержимость Римской империи импортным мрамором из Африки, Азии и Греции. Когда семья переехала в Оксфорд, Полли и там нашла частички Рима: в Музее естественной истории при Оксфордском университете была коллекция древнеримского мрамора, которому требовались чистка и каталогизация. Генри Майерс, первый профессор минералогии в Оксфорде, заметил частые визиты Портер в музей и нанял ее перевести каталог, а также поручил ей реорганизацию собрания камней264. Благодаря Майерсу она открыла для себя кристаллографию. Профессор сказал родителям Портер, что им следует разрешить девушке поступить в университет, но они не хотели и слышать об этом.

Вместо этого Портер занялась вытиранием пыли. Но не простой, а пыли в лаборатории химика Альфреда Таттона, который был кристаллографом в Королевской горной школе в Лондоне. Он научил Полли выращивать и измерять кристаллы. Затем семья Портеров переехала в США, так что девушка продолжила заниматься каталогами камней сначала в Смитсоновском институте, а затем в Колледже Брин-Мор, где ее и нашла Флоренс Бэском. Она же убедила суфражистку и наследницу железной дороги Мэри Гарретт выделить средства на обучение Портер. Там Полли пробыла до 1914 года, когда Брэгг получил Нобелевскую премию, а кристаллография перешла из задворок геологии в самостоятельную область науки. Тогда Бэском написала швейцарскому минералогу Виктору Гольдшмидту, который работал в Гейдельбергском университете в Германии:

Дорогой профессор Гольдшмидт,

я давно планировала написать вам с целью заинтересовать вас мисс Портер, которая с этого года работает в моей лаборатории и которая, надеюсь, получит место в вашей лаборатории в следующем году. Она нацелена на изучение кристаллографии, поэтому ей следует примкнуть к источнику вдохновения.

Обстоятельства мисс Портер нельзя назвать обычными, поскольку она никогда не училась в школе или колледже. По этой причине в ее образовании присутствуют значительные пробелы, особенно в области химии и математики, но невероятная сообразительность и страстная любовь к предмету компенсируют эти недостатки. Мне бы хотелось предоставить ей те возможности, в которых ей долгое время отказывали. Я одновременно преисполнена честолюбием и верю в ее успех.

С уважением,

Флоренс Бэском265

Гольдшмидт принял Портер на работу в июне 1914 года.

В следующем месяце началась Первая мировая война.

Портер достигла успеха в изучении искусства кристаллографии, несмотря на трудности военного времени, депрессию и отвлеченность самого Гольдшмидта, и спустя три года получила ученую степень в Оксфорде. Она осталась там, продолжая изу­чать кристаллы и обучая студентов науке о них вплоть до ухода на пенсию в 1959 году266. В числе ее заслуг есть одна выдающаяся: она вдохновила и убедила заниматься наукой одного из величайших кристаллографов в истории и наставника Розалинд Франклин — Дороти Ходжкин.

На заре кристаллической революции Ходжкин была еще ребенком. Когда Брэгг изобрел рентгеновскую кристаллографию, ей было два года; когда Брэгг с отцом получили Нобелевскую премию, ей исполнилось пять; а когда ей было пятнадцать, она посетила рождественскую лекцию для детей Брэгга-старшего в Королевском институте Великобритании. В Англии эти лекции, начало которым положил Майкл Фарадей в 1825 году, стали такой же неотъемлемой частью сезона, как застолья и рождественские гимны. В 1923 году Брэгг прочитал серию из шести лекций под названием «Природа вещей»267, в которых рассказывал о внутриатомном мире.

Он отмечал, что «за последние двадцать пять лет мы увидели много нового. Открытие радиоактивности и рентгена изменили положение вещей, и именно поэтому для лекций была выбрана эта тема. Теперь мы можем понять столько всего, о чем раньше не имели и представления. Перед нами открывается прекрасный новый мир, который ждет, чтобы его исследовали».

Три лекции Брэгга были посвящены кристаллам. Он объяснил их притягательность следующим образом: «Кристалл обладает определенной привлекательностью отчасти потому, что блестит и сверкает, и отчасти благодаря правильности его формы. Мы чувствуем, что эта загадочность и красота лежат в основе свойств, которые удовлетворяют наш взор, и это действительно так. Через кристалл мы рассматриваем первую природную структуру».

Лекции вдохновили Дороти Ходжкин стать кристаллографом268, но в Оксфорде ее ждало разочарование, потому что кристаллические структуры были лишь небольшой частью университетской научной программы. Только в последний год обучения она познакомилась с Полли Портер, которая преподавала кристаллографию и проводила исследования по классификации каждого кристалла в мире. Портер вновь вдохновила Ходжкин и, возможно, отговорила ее менять направление. Дороти писала: «Существовало такое необъятное количество материалов о кристаллических структурах, доступных к изучению, о которых мне не было известно, поэтому я на секунду усомнилась, что могу найти новое в этой сфере, и постепенно осо­знала ограничения настоящего, которые мы могли бы преодолеть».

Ходжкин раньше остальных ученых осознала возможность применения рентгеновской кристаллографии в изучении не только горных пород, но и живых молекул с целью раскрытия тайн самой жизни. В 1934 году, вскоре после окончания университета, она решила доказать свою гипотезу путем анализа кристаллического гормона инсулина человека. Молекула не поддавалась технологиям 1930-х годов. В 1945 году Дороти определила кристаллическую структуру холестерина. Это оказалась первая биомолекулярная модель, которую удалось распознать, или «решить». Затем она открыла структуру и второй биомолекулы, пенициллина. В 1954 году Ходжкин установила структуру витамина B12, за что была удостоена Нобелевской премии.

В том же году японский физик Укисиро Накайя раскрыл секрет снежинки269. Кристаллы, которые образуются при температуре выше –40 градусов Цельсия, не полностью состоят из воды. Они образуются вокруг другой частицы270, почти всегда биологического происхождения, обычно бактерии. Это очень красивое совпадение, что жизнь в форме бактерии становится ядром для многообразных кристаллов снега, а кристалл, ДНК, служит ядром изобильной жизни. Накайя также объяснил, почему снежинки имеют шести­угольную форму: потому что они образуются из кристаллов льда, а его структура имеет форму шестиугольника.

Когда Розалинд Франклин начала анализировать ДНК с по­мощью рентгеновской кристаллографии, она унаследовала технологию, впервые представленную Дороти Ходжкин, которую вдохновила Полли Портер. Та была протеже Флоренс Бэском, в свою очередь проложившей женщинам путь в науку как продолжение дела Уильяма Брэгга. Он же вдохновился Максом фон Лауэ, который шел за Уильямом Рентгеном — последователем Уильяма Крукса, продолжившим изыскания Генриха Гейслера, чья работа основывалась на работе Роберта Бойля.

Даже величайший вклад отдельно взятого человека на самом деле лишь небольшой шаг на пути человечества. Мы почти всем обязаны другим. Поколения также служат источниками идей. Смысл плода в дереве, а смысл дерева — в плоде.

Сегодня весь мир зиждется на плечах Розалинд Франклин. Каждый пользуется плодами ее работы, ведь она стала связующим звеном, которое привело, среди прочего, к возникновению вирусологии, исследованию стволовых клеток, генной терапии и анализу ДНК в криминалистике. Влияние Франклин, Брэгга и Рентгена, а также всех остальных распространилось даже за пределы нашей планеты. Марсианская научная лаборатория NASA «Кьюриосити» анализировала поверхность Марса находящейся на борту установкой для рентгеновской кристаллографии. Азотистые основания — необходимые компоненты ДНК271 — были найдены в метео­ритах, а в четырехстах миллионах световых лет от нас обнаружен гликольальдегид[41] — молекула, похожая на сахар и содержащаяся в РНК272. Именно потому, что мы нашли эти кирпичики так далеко от нас, теперь кажется вполне вероятным, что жизнь не редкое явление, наоборот — она повсюду. Жизнь была загадкой, когда Франклин впервые ее сфотографировала. Сегодня же мы понимаем ее так хорошо, что можем с уверенностью предполагать: Вселенная наполнена ею.

Розалинд Франклин скончалась из-за своего ДНК. Она была из евреев-ашкенази, потомков мигрантов со Среднего Востока к берегам европейского Рейна в Средние века. Фамилия ее семьи когда-то звучала как Френкель, а предки были родом из Вроцлава, теперь входящего в Польшу. Тогда он был столицей Силезии[42]. У Розалинд в основном европейские корни, нежели азиатские: ашкенази появились, когда евреи-мужчины обратили европейских женщин в свою веру и запретили вступать в брак с представителями не своей группы. У троих из этого сообщества имелись генетические недостатки: двое были носителями гена-супрессора опухоли[43] молочной железы первого типа, или гена BRCA1; у другого была мутация 6174delT в гене-супрессоре опухоли молочной железы второго типа, или гена BRCA2. Франклин, скорее всего, унаследовала один из мутировавших генов273. У женщин с мутацией BRCA2 в пятнадцать раз выше риск заболеть раком яичников, а мутация BRCA1 увеличивает вероятность до тридцати раз274. Розалинд Франклин умерла от рака яичников.

Невозможно было бы и мечтать о получении подобных данных без фотографии ее ДНК. Сегодня женщины-ашкенази, каждая из которых вправе считать себя родственницей Розалинд Франклин275, могут пройти обследование и узнать, есть ли у них мутировавшие BRCA1 или BRCA2, чтобы предпринять превентивные меры. Они довольно радикальны и предполагают удаление обеих грудей, чтобы снизить риск заболевания раком молочной железы, а также удаление яичников и маточных труб, чтобы снизить риски развития опухолей яичников. Но в ближайшем будущем, скорее всего, будут разработаны методы прицельной терапии, с помощью которой станет возможным предотвратить развитие новообразований из-за мутаций без оперативного вмешательства. Таким же образом будут предупреждаться и другие типы мутаций, рака и прочие болезни. Франклин не сумела спасти собственную жизнь, но она могла сохранить и действительно сохранила жизни десяткам тысяч женщин, которые родились после ее смерти и многие из которых никогда не узнают ее имени.

Это вовсе не произошло бы или случилось гораздо позже, если бы женщин до сих пор не допускали до науки. Не из-за того, что они женщины, а потому, что они люди и, таким образом, как и все остальные, могут творить, изобретать и совершать открытия. То же самое можно сказать и об этнических группах и сексуальных меньшинствах. Вид, который выживает за счет созидания, не должен ограничивать отдельных представителей в творчестве. Чем больше творцов, тем больше плодов их творчества. Равенство приносит справедливость некоторым — и процветание всем.





Глава 6

ЦЕПЬ ПОСЛЕДСТВИЙ



1

Уильям

Собака Уильяма Картрайта начала лаять вскоре после полуночи в субботу, 12 апреля 1812 года276. С севера послышался одиночный выстрел, затем еще один с южной стороны, и еще по одному с востока и запада. Сторожа проснулись от шума. Группа мужчин незаметно проникла на территорию и избила охранников за зданием фабрики Картрайта.

Другая группа мужчин расколотила окна фабрики и попыталась разрушить двери огромными кувалдами[44], 277. Еще одна группа начала стрелять из пистолетов в зияющие окна и из мушкетов — в верхние этажи.

Картрайт в сопровождении пятерых работников и пятерых солдат дал отпор нападавшим, обстреляв их из мушкетов, прикрываясь поднятыми каменными плитами и звоня в колокол, чтобы оповестить об атаке кавалерию охраны, расположенную в полутора километрах от места событий.

Дверь фабрики, которую Картрайт укрепил металлом и гвоздями, не поддавалась кувалдам. В воздухе висел дым от выстрелов из мушкетов. Вскоре двое мужчин упали во дворе, умирая от ранений. Через 20 минут после 140 выстрелов нападавшие отступили, унося с собой раненых и оставляя умирающих.

Как только тени толпы растворились, Картрайт выглянул из укрытия. Кувалды и пистолеты сокрушили окна на первом этаже — выбили стекла и рамы. Еще пятьдесят оконных рам были изрешечены мушкетными пулями. Дверь оказалась полностью уничтожена. Чуть дальше двое смертельно раненых человек корчились в лужах крови, а вокруг них валялись кувалды, топоры, ошметки плоти и оторванный палец.

Нападавшие планировали разрушить автоматический ткацкий станок Картрайта. Они были ткачами и надеялись уничтожить новую машину, пока та не лишила их работы. Эти люди называли себя луддитами и проводили подобные атаки по всему северу Англии. Уильям Картрайт стал первым, кто смог противостоять им.

Луддиты выбрали себе название в честь известного тогда — и, вероятно, выдуманного борца с машинами — Неда Лудда. Они прославились стойкостью перед новыми технологиями и глубинным страхом перед изменениями. На самом деле ими двигало совсем другое чувство: отчаянное желание сохранить свои рабочие места. Эта борьба была направлена не против технологий, а против капитала. Новые усовершенствованные кувалды, которыми луддиты разбивали машины, изобрел Энох Тейлор, также придумавший автоматические ткацкие станки, которые они крушили. Ирония ситуации не ускользнула от самих луддитов, которые выкрикивали лозунги «Энох создал их, Энох и уничтожит их».