Как научить лошадь летать?

Хорошо, мышление рождает самолеты и телефоны, но искусство-то должно исходить от души? Пошаговый метод Карла Дункера отлично подходит к расчетам инженеров, но можно ли его так же эффективно применить к величию искусства? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к Берлину, стоящему на пороге войны.

В ноябре 1913 года Франц Клуксен зашел в берлинскую галерею Der Sturm, чтобы купить картину98. Клуксен был одним из самых крупных коллекционеров современного искусства Германии. Он уже обладал полотнами Марка Шагала, Августа Маке, Франца Марка и десятком работ Пикассо. В тот день внимание Клуксена привлек другой художник, противоречивый персонаж мира искусства, который стремился вывести живопись на еще более нереалистичный уровень: Василий Кандинский. На работе, которую приобрел знаток искусства, были изображены абстрактные контурные формы и пронзающие их линии, а в композиции преобладали синие, коричневые, красные и зеленые тона. Это была «Картина с белой каймой».

За несколько месяцев до того, как Клуксен увидел законченную работу в Берлине, Кандинский, еще в Мюнхене, стоял перед чистым холстом с углем в руке. Холст был покрыт пятью слоями грунтовки, представляющей собой смесь из цинка, мела и свинца. Мастер настаивал на именно таком покрытии. Он запретил использовать искусственный мел из гипса и заказал природный мел из окаменелостей возрастом сто миллионов лет99.

Сначала Кандинский написал картину мелом. Затем приступил к смешиванию цветов, используя до десяти пигментов для получения нужного. Например, пурпурный состоял из белого, киновари (красно-оранжевый цвет), черного, зеленого, двух оттенков желтого и трех тонов синего. Он наносил цвета слоями от самого светлого к самому темному, не оставляя свободных мест и не пропуская ни одного мазка. Несмотря на площадь полотна в 2,8 квадратных метра100, Кандинский закончил его очень быстро. Рекордные сроки работы и уверенность в действиях создали ощущение спонтанности. Казалось, художник проснулся в то утро и тут же бросился к холсту, чтобы запечатлеть фрагмент своего сна.

Искусство — это тонкое умение обмануть глаз смотрящего. Кандинский продумывал каждый мазок своей вроде спонтанной картины на протяжении пяти месяцев, а на разработку приемов и теории, которые привели его к идее полотна, ушли годы. Художник эмигрировал из России в Германию. Осенью 1912-го, во время Первой Балканской войны, посетил родную Москву, когда к югу от российской границы Балканский союз, в который входили Сербия, Греция, Болгария и Черногория, развязал военные действия против Османской империи. Это была кратковременная и жестокая война. Она началась, когда Кандинский отправился в путешествие, и закончилась в мае 1913 года, когда он завершил работу над полотном «Картина с белой каймой». Мастер вернулся в Германию, озадаченный следующей проблемой: как изобразить на картине мимолетную эмоцию, «невероятно сильные впечатления, которые я испытал в Москве, или, точнее, — впечатления о самой Москве».

Он начал писать маслом этюд, который назвал «Москва», а затем переименовал в «Первый набросок для картины с белой каймой». Первый эскиз был довольно компактным и изображал темно-зеленые заросли с акцентами красного кадмиевого оттенка и темными обрамляющими композицию линиями. Три черных изгибающихся линии словно утекали в сторону верхнего левого угла холста, символизируя Троицу, которая часто появлялась у Кандинского101 и других русских творцов, включая Гоголя, и была божественным представлением.

На втором наброске, который почти не отличался от первого, Кандинский растушевал линии из мазков в пятна таким образом, что «цвета и формы растворились». Затем последовала серия дополнительных набросков на бумаге, картоне и холсте. Он работал карандашом, распределяя буквами и словами, где на картине будет располагаться определенный цвет. Несколько эскизов в цвете он сделал акварелью, несколько — гуашью, которая изготавливается из клея и пигмента и напоминает смесь акварели и масла, а также тушью. Кроме того, использовал цветные карандаши. В итоге Кандинский нарисовал двадцать набросков, каждый из которых отличался от предыдущего всего на один-два дополнительных элемента. Работа заняла пять месяцев. Двадцать первая картина — законченный вариант полотна — очень похожа на первый эскиз. «Картина с белой каймой» словно старый друг, с которым ты встречаешься впервые за несколько лет. «Первый набросок» — это то, как выглядел твой друг раньше. Однако основные отличия скрываются под верхним слоем каждого варианта. Они рассказывают истинную историю художественного творчества.

Зеленый цвет в первом наброске состоит из семи тонов: зеленого, умбры, охры, черного, желтого, синего и белого. В центре картины Кандинский сначала нанес желтый из смеси желтого кадмия, желтой охры, красной охры, желтого лака-пигмента и мела. Затем, когда желтый слой высох, покрыл зеленым. Эти действия не несли художественного смысла, поскольку холст первого наброска уже был использован и Кандинскому надо было закрасить существующую картину. Он сделал это настолько мастерски, что только через сто лет, после изобретения технологии формирования изображений в инфракрасном диапазоне, команда реставраторов из музея Соломона Гуггенхайма, которому принадлежит картина, совместно со специалистами из Собрания Филлипса в Вашингтоне, в собрании которого находится «Первый набросок», открыли, что под картиной было другое изображение.

Подготовив холст к работе, Кандинский продолжил писать первый набросок, покрывая его слоями краски от самой темной к самой светлой, меняя композицию и переделывая множество раз. Отчасти это можно увидеть, если внимательно рассмотреть мазки, но более полную картину удастся изучить только с помощью инфракрасной спектроскопии, позволяющей разобрать картину по слоям. Инфракрасное сканирование первого наброска показало размытое изображение, так как Кандинский столько раз переписывал картину, что можно увидеть лишь отдельные элементы законченной работы. Он переделал почти все полотно в попытках найти способ запечатлеть «невероятно сильные эмоции, которые испытал в Москве, или, точнее, — ощущения о самой Москве».

Когда «Первый набросок» был готов, Кандинский постепенно начал задумываться над другими задачами. Он изменял ориентацию изображения, смягчал цвета, менял фон от темно-зеленого до белоснежного. На одном из эскизов можно увидеть двадцать вариантов тройки, чьи изгибы Кандинский перемещал, словно струны музыкального инструмента. Кроме того, следует отметить и белую кайму, давшую название полотну:

Я лишь немного продвинулся в работе над белой каймой. От набросков было мало толку. Иными словами, я четко представлял отдельные формы, но все же не мог заставить себя написать картину. Это мучило меня. Через несколько недель я снова принялся за наброски, но опять почувствовал себя неготовым. Только по прошествии нескольких лет на­учился проявлять терпение в такие моменты, а не разбивать холст о колено.

Таким образом, только через пять месяцев, когда в сумерках я сидел перед вторым большим наброском, внезапно понял, чего мне не хватает. Белой каймы. Поскольку эта белая кайма стала решением для картины, я и назвал работу в ее честь.

Решив эту последнюю задачу, Кандинский заказал новый холст. Впервые коснувшись его углем, он уже четко представлял, что должен написать. Если ИК-сканирование «Первого наброска» открыло перед нами пятно из переработанных вариантов картины, сканирование законченного варианта выглядит точно так же, как сама картина. Именно поэтому мы знаем, что Кандинский не сомневался, когда писал ее. После пяти месяцев работы и двадцати набросков Кандинский был готов к созданию окончательной версии.

Двадцать набросков — лишь часть истории. Путь Кандинского начался не с «Первого наброска» и не закончился на «Картине с белой каймой». Его первыми работами в 1904 году были яркие реалистичные пейзажи102. Последними полотнами 1944-го стали атональные геометрические абстрактные картины. Начальные и финальные работы выглядят совершенно по-разному, но все, над чем Кандинский трудился в промежутке между ними, было маленьким шагом на общем пути, который соединил их. «Картина с белой каймой» оказалась шагом в сторону более абстрактной живописи и ознаменовала переход Кандинского от темного к светлому. Даже в жизни художника творчество — продолжительный процесс.

Как показал Карл Дункер, все творчество, будь то живопись, самолетостроение или производство мобильных телефонов, имеет общую основу, которая заключается в многошаговом решении задачи, ведущем к выявлению новой проблемы. Креатив — это результат естественного и привычного, как ходьба, процесса мышления. Левая нога, задача. Правая нога, решение. Повторяйте движения, пока не придете в пункт назначения. Ваш успех определяется не размером шагов, а их количеством.





Глава 3

ОЖИДАЙТЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ



1

Джуда

Однажды в летнюю ночь 1994 года пятилетняя девочка Дженни­фер103 спустилась в гостиную к маме и пожаловалась на боль в ухе. Педиатр прописал малышке ушные капли. Боль только усилилась. Одна сторона ее лица опухла. Врач увеличил дозу. Лицо все больше раздувалось. Рентген не выявил никаких аномалий. Опухоль стала больше бейсбольного мяча. У Дженнифер начался жар, ее голова увеличилась в размере, сама она похудела. Хирурги удалили опухоль. Она вернулась. Ее снова прооперировали и отняли половину челюсти. Новообразование опять выросло. Его вновь вырезали. У девочки случился рецидив в четвертый раз, и на этот раз опухоль подобралась к черепу, угрожая жизни. Лекарства не помогали. Облучение было единственным шансом. Никто не знал, как оно отразится на новообразовании. Все понимали только то, что облучение остановит опухание лица. Но дети с таким диагнозом часто погибали.

Пока родители Дженнифер взвешивали варианты, ее лечащий врач услышал об ученом с противоречивой теорией о том, что опухоли подпитываются от своей системы кровообращения. Этот ученый утверждал, что опухоли вроде той, что образовалась на лице Дженнифер, можно удалять путем прекращения им доступа к крови пациента. Лишь немногие поверили ему, а этот подход был настолько экспериментальным, что мог сойти за медицинское шарлатанство. Ученого звали Джуда Фолкман.

Доктор девочки рассказал ее родителям об этой неподтвержденной теории. Он предупредил, что Фолкман считался человеком неоднозначным, с сомнительной репутацией, больше фантастом, чем ученым. Родители малышки решили, что им нечего терять. Лучше рискнуть, чем остаться без надежды. Отец Дженнифер подписал согласие на лечение и доверил жизнь дочери странному ученому.

Джуда Фолкман прописал инъекции нового, непроверенного лекарства. Отец Дженнифер, машинист, делал эти уколы. Ее мать, работник продуктового магазина, держала девочку во время процедуры. Долгие несколько недель они делали дочери уколы в руку, несмотря на слезные протесты. Инъекции Фолкмана привели к ухудшению состояния Дженнифер. Из-за них изуродованная и умирающая маленькая девочка мучилась от лихорадки и галлюцинаций. Соседи слышали крики ночами и молились о ее здоровье.

Фолкман назвал свою теорию ангиогенезом от латинского «рост новых кровеносных сосудов». Он придумал ее тридцатью годами ранее при постановке одного из неудачных экспериментов. Во время службы в армии в качестве военно-морского хирурга он исследовал возможности хранения крови в долгих плаваниях. Чтобы понять, какие методы окажутся эффективными, он построил лабиринт из трубок, по которому циркулировал кровезамещающий раствор. Этот раствор попадал в миндалину кролику, куда хирург ввел самые быстрорастущие известные ему клетки — раковые. По его представлениям, клетки либо растут, либо умирают. Но в этот раз случилось нечто иное. Они увеличились в размерах и стали такими крупными, как точки на игровых костях, а затем их рост прекратился. Они были всё еще живы. Когда Фолкман ввел клетки обратно мыши, у которой взял их ранее, они образовали смертоносные опухоли. В этом состояла загадка. Почему раковые клетки перестали расти в кроличьей миндалине, но смогли убить мышь?

Фолкман заметил, что опухоли мышей были наполнены кровью, а опухоли миндалины у кролика — нет. В случае с мышами к опухоли тянулись новые кровеносные сосуды, питая их и позволяя тем самым расти.

Его коллеги по военно-морской лаборатории сочли находку не более чем любопытной. Джуда Фолкман полагал, что его открытие изменит мир. Он был уверен, что выявил нечто важное. А если опухоли способствовали образованию новых сосудов, сплетая таким путем для себя кровеносную паутину, в которой могли бы расти? А если бы мы могли остановить этот процесс? Можно ли так избавляться от опухолей?

Фолкман был хирургом. Регулярно погружая руки в живую плоть, хирурги сталкиваются с вещами, от которых ученые-теоретики далеки. Для оперирующего медика опухоль — это влажный красный сгусток, похожий на слой жира на стейке. Для ученого опухоль — сухая и белая, словно цветная капуста. Фолкман вспоминал: «Я видел и держал в руках раковые образования, они были горячие, алые и кровавые104. Так что когда критики говорили мне, что не видят никаких сосудов в этих опухолях, я понимал, что они видели только вырезанные опухоли. Обескровленные. Всего лишь образцы».

Фолкман оставил службу и нашел работу в городском госпитале Бостона. У него была крошечная лаборатория, освещенная только солнцем из окон под высоким потолком.

На протяжении многих лет он трудился один. Когда он наконец собрал команду, та состояла из студента медицинского факультета и студента-бакалавра. Они работали ночи напролет и в выходные, чтобы представить исследование о том, как целостность кровеносных сосудов обеспечивается кровяными пластинками, или тромбоцитами. Работа была опубликована в журнале Nature в 1969 году.

После этого все труды Фолкмана были отвергнуты. Журналы Cell Biology International, Experimental Cell Research и The British Journal of Cancer отказались печатать его статьи о связи раковых образований и крови. Его заявки на гранты были отклонены. Рецензенты считали, что его выводы не соответствовали имеющейся информации и то, что он наблюдал у себя в лаборатории, не имело места на практике, а его эксперименты составлены некорректно. Некоторые называли его сумасшедшим.

В 1960–1970-х никто из специалистов в области онкологии не интересовался кровеносной системой. Все почести доставались убийцам опухолей: радиации и яду. Доктора целились в злокачественные клетки, словно они были армией мародеров, и атаковали их средствами, которые были вдохновлены военным временем. Химиотерапия берет начало от химического оружия времен Первой мировой войны. Радиация отсылает к ядерным разработкам времен Второй мировой. Фолкман же рассматривал рак как заболевание из области регенерации, а не дегенерации; вызванное ростом клеток, а не, как в случае с большинством других болезней, разложением и увяданием. Он не воспринимал опухоли как захватчиков. Он полагал, что это были естественным образом взаимодействующие клетки, которые находились, как выразился его первый ассистент Майкл Джимброун, в «динамическом диалоге» с телом пациента. Фолкман был убежден, что сможет прекратить эту коммуникацию и заставить раковые образования умереть естественным путем.

Одной из причин, почему ученый столкнулся с критикой, стало то, что он был хирургом. В научном сообществе практикующих врачей не воспринимали всерьез105. Место хирурга, по их мнению, за операционным столом, а не в библиотеке или лаборатории. Но Фолкман утверждал, что возможность увидеть воочию рак в живых людях помогла ему в работе. Однажды он прибежал в свою лабораторию, потому что пациентка с раком яичников, который начал распространяться на другие органы, натолкнула его на новые идеи. Во время операции, пытаясь ее спасти, ученый нашел вокруг большой опухоли, наполненной кровью, небольшие белесые раковые образования, которые еще не были подпитаны кровью. Он расценил это как подтверждение своей правоты от самой природы, хотя все научное сообщество отвергло его идеи.

А критиковали Фолкмана жестко. В лучшем случае его теорию встречали безразличием. В худшем — люди вставали и покидали аудиторию, когда наступала его очередь выступать с докладом, оставляя ученого наедине с самим собой. Член одного из комитетов по выдаче грантов написал, что Фолкман «имеет дело с ­грязью». Другой назвал его исследование «безнадежным». Профессор Йельского университета объявил его шарлатаном. В научном сообществе рекомендовали отказываться от сотрудничества с ним. Члены правления Бостонской детской больницы, где он был главным хирургом, беспокоились, что это навредит репутации больницы. Они сократили ему зарплату и вынудили перестать участвовать в операциях. Однажды в 1981-м он восстановил деформированное горло новорожденной девочки, переоделся, и сразу после этого ему вновь запретили быть хирургом.

Нападки за пределами лаборатории Фолкмана звучали параллельно неудачам внутри нее. В попытках подтвердить свою гипотезу он проводил однообразные эксперименты, большинство из которых оказывались безуспешными. Чтобы оправдать отсутствие прогресса, Джуда повесил на стене табличку: «Инновация — это серия повторяющихся неудач».

Ноябрьской субботой 1985 года сотрудник Фолкмана Дональд Ингбер заметил, что один из текущих экспериментов поврежден грибком. Такое часто случается в лабораториях. Ученые следуют строгому протоколу и выбрасывают зараженные образцы. Ингбер этого делать не стал. Он изучил кровеносные сосуды, растущие в чашке Петри. Клетки грибка остановили рост сосудов.


Ингбер и Фолкман провели серию экспериментов с грибком, наблюдая, как он блокирует в чашках Петри рост кровеносных сосудов, затем — развитие эмбриона курицы, а затем — мыши.

Как раз здесь возникает случай Дженнифер. Фолкман пытался избавить ее от опухоли, чтобы доказать свою безумную идею ангио­генеза. Когда девочка извивалась и кричала от боли, которую причинял ей «курс лечения» Фолкмана, ее родители начали понимать, почему его отказывались печатать, спонсировать и допускать до операций. По этой же причине другие ученые называли его сумасшедшим шарлатаном в безнадежном поиске, люди покидали его выступления и советовали держаться всем от него подальше.

А причина заключалась в том, что его идеи были в новинку.

После нескольких недель мучительного лечения лихорадка Дженнифер спала. Галлюцинации прошли. Опухоль на ее голове уменьшилась, а затем и вовсе исчезла навсегда. Ее лицо восстановило форму. Она снова стала симпатичной маленькой девочкой. Джуда Фолкман спас ей жизнь.



2

Неудача

В творчестве не существует коротких путей. Путь всегда состоит из множества шагов, не равных или петляющих, а скорее похожих на лабиринт.

Джуда Фолкман шел по такому лабиринту. В него легко войти, но остаться в нем намного сложнее. Созидание — это не момент вдохновения, а целая жизнь превозмогания. Во всем мире существует множество ящиков, в которых лежат начатые наброски, разработки изобретений, незаконченные проекты, тетради, исписанные наполовину раскрытыми гипотезами, заброшенные патенты и рукописи. Творчество скорее монотонное занятие, чем приключение. Это путешествие, в котором большинство поворотов неверные, а некоторые заканчиваются тупиком. Созидание состоит из работы и ранним утром, и поздним вечером, которая, скорее всего, не оправдается, будет стерта из памяти или отвергнута из-за отсутствия прогресса, но все же будет повторяться каждый день в течение нескольких лет. Самая важная часть творчества — это работа. Другая важная его часть — умение не сдаваться.

Единственный способ быть продуктивным — продолжать работать, когда ваш продукт плохой. Ошибаться — верное направление в поиске правильного решения. До того как Фолкман спас жизнь Дженнифер, он описывал свою работу как «череду повторяющихся неудач». И они дались ему нелегко. Были неприятные эксперименты с кроличьими глазами, куриными эмбрионами и внутренностями щенков. Для реализации некоторых идей требовалось громадное количество коровьих хрящей или галлоны мышиной мочи. Многие опыты приходилось повторять много раз. Некоторые не удавались, и их приходилось отметать. Некоторые были удачными, но бесполезными. По большей части он вынужден был трудиться по ночам или на выходных. Продолжительные усилия не приносили плодов. Фолкман однажды задумался о разнице между тщетностью и упорством и пришел к выводу, ставшему для него своеобразной мантрой: «Если ваша идея оказывается удачной, все говорят, что вы настойчивы. Если же нет, вас называют упрямцем».

Фолкман спас множество жизней, и не только Дженнифер. Ангиогенез все же оказался важной теорией в борьбе с раком106. Доктора и ученые начали относиться к Фолкману не просто как к упорному человеку, а как к гению. Но он добился признания только после того, как доказал свою гипотезу. Так он был гением все это время либо не был им вовсе?

Грибок, который заметил Дональд Ингбер, не был чудесным сов­падением, как может показаться поначалу. Стойкости сопутствует удача. Фолкман и его команда годами пытались найти способ культивировать кровеносные сосуды, испытать блокирующие препараты и понять природу развития новообразований. Ингбер же был блестя­щим ученым, работавшим в субботу и готовым к счастливому случаю. В любой другой лаборатории грибок выбросили бы. В любой другой лаборатории, где занимались иными исследованиями, его, скорее всего, уничтожили бы еще до того, как он разросся. Это событие стало кульминацией, а не откровением. Удача благоволит работе.

Мы попадаем в лабиринт, где на каждом повороте нас ждут задачи. Начало пути Фолкмана, когда он вынужден был работать один в плохо освещенной лаборатории размером чуть больше киоска для взимания платы на автодороге, нельзя назвать благоприятным. Как и его первые эксперименты. На старте у него было больше вопросов, чем ответов. У нас тоже они будут. Некоторые мы задаем себе сами. Чем-то интересуются другие. Мы не будем знать ответов на них или даже способов их найти. Творчество предполагает веру вопреки знанию. Наша точка опоры — это вера в себя, в мечту, в шансы на успех, а также в кульминационную, всеобъемлющую, созидательную силу труда. У Фолкмана не было причин для уверенности в своей правоте, но имелось достаточно доказательств того, что он ошибался, — об этом позаботились его коллеги. Он продолжил работать, потому что верил.

Вера — способ справиться с неудачей. Мы не имеем в виду веру в высшие силы, хотя и это может помочь. Скорее, мы говорим об уверенности в том, что можно двигаться дальше. Создатели придают новый смысл понятию «неудача». Это не конец пути, не приговор и не окончательный вывод. Английское слово failure восходит к латинскому глаголу fallere — «обманывать». Неудача — это обман. Она хочет возобладать над нами. Но мы не должны поддаваться. Неуспех — это урок, а не потеря, он приносит свои плоды, и этого не стоит стыдиться. Путь длиной в тысячи миль заканчивается единственным шагом107. Значит ли это, что все другие шаги были лишними?

Британский физик, писатель и предприниматель Стивен Воль­фрам известен во многом благодаря системе компьютерной алгеб­ры Mathematica, которую он разработал. Кроме написания книг и кодов он одержимо накапливает информацию о собственной жизни. По его словам, он собрал «крупнейшую в мире подборку персональных данных». Стивен знает, сколько электронных писем послал с 1989 года, как много встреч провел с 2000-го, сколько раз говорил по телефону с 2003-го и какое число шагов прошел с 2010-го. Он может назвать точные цифры. Начиная с 2002 года, ведет учет количества нажатий каждой клавиши компьютерной клавиатуры. С 2002-го по 2012-й он сделал это больше ста милли­онов раз и, к своему удивлению, открыл, что чаще всего прикасается к Delete. Этой клавишей он воспользовался больше семи миллионов раз, удалив семь из каждой сотни напечатанных им знаков, что равняется полутора годам работы108.

Подсчеты Вольфрама охватывают и около двухсот тысяч электронных писем. Он выявил, что чаще всего удалял текст, если писал для публикаций. Это характерно и для профессиональных писателей. Например, Стивен Кинг написал свыше восьмидесяти книг, большинство из которых — художественные109. По его словам, каждый день он пишет две тысячи слов110. С начала 1980-го по конец 1999-го издал тридцать девять книг общим объемом в пять миллионов слов111. Но если каждый день писать по две тысячи слов в течение двадцати лет, в итоге получится четырнадцать миллионов слов. Таким образом, из трех зафиксированных слов Кинг оставляет только одно. Сам писатель говорит: «Эта кнопка Delete на вашей клавиатуре существует не просто так»112.

Куда же идут удаленные Кингом слова? Не все теряются в процессе перефразирования. Один из его самых популярных романов113 называется «Противостояние», он опубликован в 1978 году. Финальная рукопись, которую автор передал издателю после всех сокращений, имела, как он сам выразился, объем в 1200 страниц114 и весила 5,5 килограмма, прямо как его любимый шар для боулинга.

Его издатели переживали, что такая объемная книга не будет продаваться, поэтому Кинг сократил текст еще на 300 страниц. Однако самым большим откровением в этой истории стало то, что ему, возможно, и не пришлось бы проделывать такой сложный путь, ведь, дойдя до середины романа, написав больше 500 страниц, он застопорился. Как говорит автор, «если бы я написал двести или триста страниц115, то бросил бы работу над “Противостоянием” и перешел на что-то другое, ведь так уже случалось много раз. Но на пятьсот страниц я уже потратил слишком много времени и энергии».

То есть Кинг может выбросить 300 страниц, напечатанных с одинарным межстрочным интервалом, примерно 60 тысяч слов, на которые ушло больше месяца работы, если ему покажется, что текст получился недостаточно хорошим.

Успех — это кульминация всех неудач. Когда английский изобретатель Джеймс Дайсон сталкивается с задачей, мгновенно начинает мастерить что-то, никак не помогающее решить ее. Этот подход он назвал «сделай, сломай, сделай, сломай». То, что в мире называют неудачей, инженер зовет прототипом. Вот что написано на сайте Дайсона:

Существует заблуждение, что изобретение заключается в отличной идее, с которой следует повозиться в мастерской несколько дней, чтобы в итоге получился законченный проект. В действительности же это гораздо более длительный и цикличный процесс, во время которого вы пробуете что-то снова и снова, меняя переменные одну за другой. Это метод проб и ошибок116.

Дайсон говорит о себе как о «простом человеке, который злится, когда у него что-то не работает»117. Вещью, которая его настолько рассердила, что это изменило его жизнь, был пылесос, который не всасывал пыль при набитом отсеке для мусора. Он думал об этой проблеме, когда проезжал мимо фабрики, оборудованной пылеосадителем, работа которого основана на принципе циклонной сепарации. Принцип работы циклонного сепаратора состоит в том, что центробежная сила воздушного потока выносит пыль на стенки циклона, где она и оседает. Именно так Дороти очутилась в Стране Оз[24]:

Северный и южный ветра встретились на месте118, где стоял дом, и соединились в око циклона. В самой середине его воздух обычно спокоен, но громадное давление ветра с каж­дой стороны дома поднимало его все выше и выше, пока он не оказался на самой вершине циклона. Маленькая девочка удивленно воскликнула и огляделась. Циклон аккуратно, насколько было возможно, опустил дом на землю посреди невероятно красивой местности.

Чудо изъятия пыли методом циклона заключается в его простоте, поскольку тут нет фильтра, который может забиться, так что ничего не будет мешать тяге. Именно в фильтрах крылась основная проблема пылесосов. Идея Дайсона была такой же элементарной: сделать пылесос с циклоном вместо системы засасывания пыли и воздуха через фильтр.

А вот математика циклона уже не так проста и сочетает гидроаэромеханику, описывающую динамику воздуха, с уравнениями переноса частиц, которые описывают траекторию полета пыли. Дайсон не стал тратить много времени на подсчеты. Как и братья Райт, он начал с наблюдений, а затем перешел к созданию. И первый образец, который он собрал из картона и старого пылесоса, не функционировал. Та же судьба постигла второй, третий и четвертый варианты.

Дайсон столкнулся с множеством проблем. Он должен был сделать самый маленький циклон в мире. Его пылесос призван был забирать частицы бытовой пыли, ширина которых составляла одну миллионную метра119. Более того, от него требовалось сделать это устройство подходящим для домашнего использования и массового производства.

Потребовалось пять тысяч прототипов, на создание которых ушло больше пяти лет, чтобы в итоге получился функциональный пылесос, работающий на принципе циклона. Дайсон говорит: «Я большой неудачник, потому что совершил 5126 ошибок»120. И добавляет:

Почти каждый день я хотел сдаться. Многие люди опускают руки, когда кажется, что мир отвернулся от них, но на самом деле это знак того, что следует стараться еще больше. Я провожу аналогию с бегом. Кажется, что вы уже больше не можете бежать, но если преодолеете болевой порог, то достигнете финишной прямой и все будет отлично. Часто решение прячется прямо за поворотом»121.

В конце концов Дайсону удалось создать циклонный пылесос, построить на нем многомиллиардный бизнес и сколотить состояние в пять миллиардов долларов122.

Постулат Фолкмана о том, что «инновация — это череда повторяющихся неудач», можно применить к любой области созидания, к каждому творцу. С первого раза никогда не получится добиться успеха. Пошаговый подход к решению задач, который наблюдал Карл Дункер, актуален не только для движения вперед, как в случае с набросками Кандинского. Некоторые шаги могут быть и в обратном направлении. Однако упорство превращает любое движение в прогресс. Например, писательница Линда Рабрайт определяет «пошаговый процесс»123 как «абсолютное поражение. Повторить». Создатели должны быть готовы терпеть неудачи и повторять все заново множество раз, прежде чем найдут верное решение. Как сказал Сэмюэл Беккет, «пытайся снова. Ошибайся снова. Ошибайся лучше»124.



3

Незнакомец с конфетой

Неудача может быть полезной, а не просто потерей времени. То время, которое вы потратили на ошибку, не пропало зря. Скитания по лабиринту созидания никогда не проходят впустую. Реальной ошибкой будет только покинуть этот лабиринт.

Венгерский профессор психологии125 однажды обратился к известным творческим личностям с просьбой об интервью для его книги. Самой интересной частью проекта было количество полученных отказов.

Американский теоретик менеджмента Питер Друкер ответил ему следующее: «Один из секретов продуктивности (в которую, в отличие от креативности, я верю) заключается в том, чтобы за­вести себе очень большую мусорную корзину и выбрасывать в нее все приглашения вроде вашего, поскольку мой опыт свидетельствует о необходимости отказывать в помощи над работой другим людям и полностью сосредоточиться на том, чтобы выполнять свою, предназначенную Господом, работу и делать ее хорошо».

Секретарь американского писателя Сола Беллоу ответил: «По словам господина Беллоу, ему удается оставаться креативным во второй половине своей жизни, потому что он не позволяет себе быть частью “исследований” других людей».