Каменное зеркало

9 августа 1944 года

Позже этот доклад не упоминался в отчётах, а немногочисленные приглашённые на него слушатели неофициально прибыли в Мюнхенский институт оккультных наук. По оцепленной боковой лестнице они поднимались в зал на третьем этаже. За окнами обе стрелки на циферблате старой ратуши скоро должны были достигнуть вершины.

Доклад Штернберга о возможностях военно-стратегического использования феномена Зонненштайна начался ровно в полдень и занял несколько часов. По счастью, обошлось без авианалётов. Присутствовали Гиммлер, управляющий делами «Аненербе» Зиверс, куратор исследовательского общества Вюст, генерал Каммлер и ещё пара чиновников из хозяйственного управления СС. Перед началом доклада Штернберг в странном, для самого себя необъяснимом замешательстве окинул взглядом свою небольшую аудиторию. То, о чём он собирался говорить – предназначалось ли это для Зиверса, с кем он никогда не мог найти общего языка? Или для несгибаемо несущего свои многочисленные должности бездушного Каммлера – более машины, чем человека, – в ком Штернберг видел опасного соперника? Или, в конце концов, для самого главы СС Гиммлера, за которым тянулся незримый шлейф из смертей? Накануне в Берлине завершился суд над несколькими участниками генеральского заговора, и вечером осуждённые были казнены – «повешены как скот», согласно приказу Гитлера. Фюрер пожелал собственными глазами увидеть смерть заговорщиков, и уже ближе к ночи вместе со своим окружением разглядывал фотографии и смотрел наспех смонтированный фильм, где офицеры в арестантской одежде, с петлёй на шее, бились в агонии под светом прожекторов. Видел это и Гиммлер: его невыразительное лицо было заметно бледнее обычного.

Взволнованный, Штернберг старался сосредоточиться и не прислушиваться к мыслям чиновников – отнюдь не самому подходящему вступлению к тому, о чём он сегодня собирался поведать.

– Что есть время? – спросил он, театрально раскинув руки. Театральность жеста усиливалась тем, что в правой руке он держал свежесрезанную белую розу на длинном стебле – для чего предназначался столь экстравагантный атрибут, разъяснилось несколько позже, – и потому его чёрный мундир уподоблялся фраку фокусника. За его спиной тем временем двое солдат под руководством вымерявшего что-то длинной линейкой Франца устанавливали полукругом в строгом порядке вогнутые металлические листы на деревянных каркасах различной высоты, и вся эта таинственная бесшумная деятельность напоминала закулисную суету подручных знаменитого иллюзиониста на гастролях. В стороне в ожидании замер оператор с кинокамерой наготове.

– Сегодня вы увидите: время – не что иное, как неизвестный науке вид энергии, пронизывающей Вселенную. Как и всякую энергию, время можно контролировать. Причём методы воздействия на течение времени далеко выходят за рамки привычного для нас управления физическими процессами. В большей степени они относятся к области психических умений…

Вскоре установка металлических конструкций была завершена, и теперь присутствующие могли видеть, что расположенные радиально в несколько рядов, вроде амфитеатра, блестящие экраны все вместе в плане составляют полное подобие изображениям на представленных рядом аэрофотоснимках – а проглядывались там очертания циклопического каменного сооружения.

Штернберг продолжал говорить о неоднородности времени и о возможности изменять плотность временного потока путём направленного психического воздействия.

– Вы хотите сказать, силой мысли? – уточнил кто-то, и Штернберг подхватил:

– Вот именно. Но сама по себе сила человеческой мысли слаба и рассеянна. Обычно она не в состоянии хоть сколько-нибудь повлиять на энергию, действие которой является основополагающим для физических законов нашего мира. Человек не в силах остановить ладонью широкую полноводную реку. Но человек может построить плотину. То, что обладает способностью концентрировать и направлять тонкие виды энергий, в частности энергию времени и энергию мысли, было известно в глубокой древности, но позже незаслуженно забыто. Это средство просто, как всё гениальное…

Штернберг отошёл к ближайшему стенду и длинным стеблем розы указал на фотографию.

– Многим из вас известно, что здесь изображено. Мегалитический комплекс Зонненштайн, недавнее открытие германских археологов. Согласно результатам моих исследований, это примечательное творение есть не что иное, как – если позволительно таким образом выразиться – мощная техническая база магов далёкой древности… По сути, Зонненштайн – настоящая машина времени, господа. Машина времени, управляемая силой человеческой воли.

Штернберг выдержал паузу, держа розу перед собой, словно рапиру.

– Теперь же, во избежание голословности, я продемонстрирую вам принцип работы Зеркал Времени. Представляю вашему вниманию упрощенную, но успешно действующую модель Зонненштайна. Я вижу, вы хотите спросить, могут ли жесть и фанера заменить цельнокаменные столпы и стены – уверяю вас, материал совершенно не важен.

Вдруг Штернберг, размахнувшись, далеко отшвырнул белую розу, служившую ему указкой. Роза упала у стены, в тот угол, откуда все кресла были заблаговременно отодвинуты. Штернберг встал среди металлических зеркал, напротив самой высокой из вогнутых плоскостей, и словно бы задумался о чём-то. Простояв так с полминуты и совершенно ничего сверх того не сделав, он под прицелом кинооператора поднял с паркета розу и с поклоном преподнёс её Зиверсу.

– И что всё это должно означать? – строго спросил тот.

Штернберг с нарочито-скучающим видом посмотрел в окно. Оператор навёл объектив камеры на руки Зиверса. По аудитории прокатился возглас: за считаные секунды роза поникла, увяла и засохла – свернулись и пожелтели белые лепестки, съёжились и потемнели, словно под жаром пламени, свежие зелёные листья, а затем венчик на глазах рассыпался в труху, и от цветка остался лишь мёртвый, будто обугленный стебель в истончившихся шипах. Зиверс испуганно отбросил его от себя и поспешно обтёр платком пальцы.

– Это время. Всего лишь время, штандартенфюрер, – Штернберг усмехнулся. – Оно, как видите, страшнее всех ядов, когда-либо изобретённых людьми. А теперь, господа, самое интересное, – продолжил он, не обращая никакого внимания на возражения Зиверса. – Не столь уж сложна задача обратить розу в пепел – но попробуйте воссоздать из пепла розу!

Штернберг подобрал с пола сухой стебель и, сопровождаемый кинооператором, отнёс его в пустую часть зала. Затем вновь встал среди металлических макетов и после полуминуты сосредоточенного молчания вернул скептически хмурившемуся Зиверсу то, что оставалось от розы – а вернее, уже то, что на глазах становилось ею. Все привстали из-за столов, оператор подался вперёд: поразительное зрелище было сравнимо разве что с той картинкой, какая возникает на экране, когда киноплёнку проматывают задом наперёд. Высохший стебель наливался соком, чёрные скатыши стремительно расправлялись в глянцевые листья, из ниоткуда возникли увядшие лепестки, которые за считаные секунды посветлели и свернулись в тугой полураспустившийся бутон.

Возрождённую розу стали передавать из рук в руки, все её нюхали и теребили.

Тускло поблёскивавший глаз кинокамеры неотрывно следил за Штернбергом: теперь он по просьбе присутствующих помещал в зону действия своей чудо-конструкции различные вещи собравшихся – наручные часы, портсигары, записные книжки – и предъявлял старый хлам, а после воссоздавал из рассыпающейся трухи исходные предметы, причём иногда они становились новее прежнего.

– Какими качествами должен обладать человек, чтобы управлять этой конструкцией? – поинтересовался Зиверс.

– Во-первых, желательно, чтобы он был сенситивом… – начал Штернберг.

– А что будет с тем, кто не соответствует требованиям, но всё-таки попытается управлять Зеркалами?

– Я видел, что бывает с такими людьми, – холодно произнёс Каммлер. – Между прочим, доктор Штернберг, ваше изобретение – антинародно. Помнится, тогда, в Бёддекене, оно на месте изжарило кавалера Рыцарского креста, а днём позже не причинило ни малейшего вреда какому-то жидёнку с каменоломни. Вы до сих пор так и не изволили всё это объяснить.

– Вероятно, даже у того жидёнка имелся куда больший процент арийской крови, чем у кавалера Рыцарского креста, – с убийственной серьёзностью изрёк Штернберг. – И, кроме того, это изобретение вовсе не моё, а древних германцев. Я лишь произвёл его реконструкцию.

Каммлер презрительно промолчал. Его острые и безжизненные, будто из голубого стекла, глаза следили за Штернбергом подобно паре дополнительных кинокамер. Штернберг знал, что Каммлер, ещё недавно сотрудничавший с Мёльдерсом, теперь отвечает за восстановление проекта «Чёрный вихрь» – бывший соратник взялся возродить разработки чернокнижника под каким-то новым названием. Кроме того, буквально накануне Каммлер получил назначение, которое наделило его исключительными полномочиями в отношении производства ракетного оружия. Штернберг отчётливо ощущал, что Каммлер был бы не прочь получить в своё распоряжение ещё и Зонненштайн.

Сидевший по правую сторону от Каммлера Гиммлер – одутловатое лицо, очочки в тонкой оправе – сменил обычную свою непроницаемую маску на горделиво-благосклонную улыбку:

– Скажите, Альрих, может ли эта конструкция возвращать к жизни погибших?

– Увы, рейхсфюрер, – Штернберг развёл руками, – воскрешение мёртвых неподвластно даже машине времени. Собственно, я ничего не стал бы утверждать, если бы сам не попытался это проделать. Перевод материи из неодухотворённого состояния в одухотворённое требует огромных, немыслимых затрат энергии.

– Но та роза…

– Роза, как вы видите, была уже срезана.

– А омолодить человека? Способно это устройство вернуть молодость?

– Я ещё не проводил подобных экспериментов…

– Всё это очень занимательно, – встрял Зиверс, – и фокусы впечатляют, для эстрады они хороши, но какое отношение имеют к фронту?

– Самое прямое, штандартенфюрер, – Штернберг имел вид чрезвычайно довольный. – Как вы думаете, сколько времени прошло с начала моего доклада? Немало, верно? Сколько на ваших часах? Без четверти три? Хорошо, позвольте, я вам дам небольшое задание: выйдите сейчас из зала и спросите у караульных, как давно началось наше совещание. Кровью клянусь, они вам скажут, что прошло не более двадцати минут. Затем выйдите на балкон, посмотрите на часы на ратуше, обратите особое внимание на высоту солнца…

– Послушайте, это уже смахивает на шарлатанство.


– Идите-идите. Потом поговорим.

Зиверс пожал плечами и неторопливо вышел. Все смотрели на мягко затворившуюся за ним дверь. Через пару минут дверь резко распахнулась, и управляющий делами «Аненербе» перескочил порог с такой поспешностью, будто за ним по пятам катил советский танковый батальон, а по лицу его читалось, что он намерен сообщить по меньшей мере о государственном перевороте.

– Как… как?! Сейчас полдень! Как?.. Ваш доклад только начался в полдень!

Все присутствующие разом бросились к окнам, чтобы разглядеть циферблат на башне ратуши, один лишь Штернберг остался невозмутимо стоять среди металлических зеркал.

Когда чиновники вновь расселись по местам, Штернберг, торжествующе улыбаясь, театрально воздел свои сверкающие перстнями руки фокусника:

– Вы видите, что можно совершить с помощью уменьшенной и значительно упрощённой модели Зонненштайна. А теперь представьте себе, господа, на что способен человек, оснащённый аналогичной системой гигантских каменных Зеркал. Их действие, согласно моим расчётам, возможно распространить на все земли, принадлежащие рейху! От Норвегии до Греции и Северной Италии! От Венгрии и генерал-губернаторства до французского побережья! Неоднородность физического времени на границах наших территорий создаст барьер из тонких энергий – и по линии фронтов пройдёт невидимая стена, которую не преодолеют ни сухопутные войска противника, ни вражеские корабли, ни бомбардировщики! – мальчишеский задор в голосе Штернберга перерос в звенящий лихорадочный восторг. – За те несколько лет, которые для всех людей за границами рейха будут лишь несколькими днями, мы воплотим все наши научные проекты в жизнь и создадим такое оружие, которое не оставит нашим противникам ни малейшего шанса!

– Несколько лет за несколько дней? Это абсурд, – отчеканил Каммлер. – Это противоречит всем физическим законам.

– Вы сами только что видели – это вполне возможно. Чудо, другой пласт реальности, называйте как угодно. Для нас всех сейчас важно лишь одно: это работает.

– Хорошо, что насчёт импорта, доктор Штернберг? – не унимался Каммлер. – Вы сказали, граница будет непроницаема. Вы намереваетесь на несколько лет отрезать Германию от всего мира?

– Именно так. Мне потребуется ваше содействие, господа. Мы должны организовать масштабную операцию, чтобы обеспечить германскую экономику всем необходимым…

– И что же – вы предполагаете, что сумеете изменить ход времени для всей Германии? – спросил Гиммлер. – Только для Германии?

– Я не предполагаю. Я уверен в этом, – торжественно объявил Штернберг.





Из чёрной тетради


Во время и после доклада я с трепетом ждал реакции Зеркал. Её не последовало. Покорность, тишина…

Именно с того дня я порой осмеливался с усмешкой вспоминать о своих прошлых страхах – о том, как, тяжело больной впечатлениями от поездки в Равенсбрюк, боялся приближаться к Зеркалам, словно те могли опознать во мне опасно инфицированного.

На самом деле Зеркалам безразлично, что вызывает у тебя отвращение, повторял я себе теперь. Зеркалам безразлично, любишь ты кого-то или ненавидишь. Зеркалам безразличны твои цели. Зеркалам требуется от тебя лишь сила устремления. Остальное неважно. Совершенно неважно.





«Вольфсшанце» (Восточная Пруссия)


29 августа 1944 года

Лейтенант из комендатуры ставки встретил гостя на лётном поле. Даже когда Штернберг в сопровождении лейтенанта направился к автомобилю, в глубине души он по-прежнему не слишком верил в происходящее.

Следом за открытым «Опелем» ехал фургон, в который солдаты погрузили модель Зеркал, Гиммлер от имени фюрера приказал, чтобы Штернберг привёз устройство в ставку. Вокруг сгустился сосновый лес. Автомобиль остановился перед шлагбаумом. Лейтенант предъявил караульному пропуск и сообщил Штернбергу, что впереди будут ещё два поста. Три зоны безопасности, автоматически отметил Штернберг и вдруг понял, что всё это ему знакомо. Те сеансы ясновидения, что он затевал несколько месяцев назад, когда следил за ныне казнённым полковником Штауффенбергом… «Он мог бы умереть и раньше, стоило лишь своевременно произнести перед рейхсфюрером пару слов, – напомнил себе Штернберг. – Интересно, каким же орденом в таком случае сегодня меня награждали бы?..»

Каждую из трёх зон разделяет проволочное заграждение, а по проволоке пущен электроток. Внешняя зона – сплошь болотистые леса, непрестанно прочёсываемые патрулями и окружённые поясом минных полей.

Не ставка, а строго охраняемый концлагерь.

Почему фюрер утвердил кандидатуру оккультиста на награждение Рыцарским крестом за военные заслуги?.. Возможно, это было сделано всего-навсего на волне особого благоволения к шефу, подумал Штернберг. Фюрер утвердил Гиммлера на новых должностях, чтобы стальная рука СС выжала все мыслимые резервы для войны, так почему бы ему не подмахнуть заодно подсунутый под руку приказ о награждении кого-то из людей Гиммлера?

«В признание Вашей самоотверженной работы во имя будущего нашего народа, я награждаю Вас Рыцарским крестом за военные заслуги…».

Слишком расплывчатой была формулировка в телеграмме.

«Однако фюрер несомненно знает, кому и за что будет сегодня вручать орден, – хмуро размышлял Штернберг, – вопрос в том, чего же такого ему наговорил обо мне Гиммлер, чтобы добиться моего награждения». Какие особые заслуги мог признать за исследователем древнегерманского капища человек, не раз говаривавший: «В Греции был построен Акрополь, покуда наши предки выдалбливали каменные корыта», человек, любивший повторять, что «римляне возводили гигантские сооружения, когда германцы обитали в глиняных хижинах»? Каким образом к обществу «Наследие предков» привлекли внимание фюрера, считавшего, что немцы должны помалкивать насчёт своего прошлого? И неужели важностью оккультных практик проникся тот, кто называл эсэсовских учёных «мракобесами, которые носятся с доисторическими верованиями»? Или награда причитается за те изматывающие многочасовые операции над своенравной приморской погодой, что не раз отводили от военных заводов в Киле вражеские бомбардировщики?

Человек, стоящий во главе «спаянного клятвой народа», как не уставала надрываться пропаганда. Штернберг никогда не видел его вблизи – только издали, ещё студентом младших курсов, на одном из партийных празднеств.

Тот самый человек, который своими речами доводил толпу до столь бешеного исступления, что продолжительное пребывание в этой толпе грозило телепату нервным срывом…

В оккультном отделе поговаривали, будто Гитлер тоже является сенситивом. Штернберг не слишком прислушивался к подобным разговорам – его отдел всегда был рассадником всевозможных слухов, – но в то же время вполне допускал, что фюрер, сам того не зная, вполне может пользоваться базовыми оккультными приёмами вроде концентрации воли или многократного представления тех картин, которые хотел бы воплотить в жизнь – не оттого ли Гитлер стал затворником в последние годы, что так ему легче создавать мыслеформы грядущих побед? Многие люди пользуются этими приёмами для достижения своих целей, сами о том не подозревая.

Из леса тянуло болотной сыростью. Позади остался пост второго круга оцепления. Слева протянулась колючая проволока, за которой были разбросаны унылые серые бараки. Маскировочные сети, распяленные над дорожками, и вездесущая охрана. Проволочное заграждение всё длилось и длилось, как зябкий сон больного заключённого, и тень концлагеря, густея, расползалась по земле, выплеснувшись из тех частых ночных кошмаров, о которых днём Штернберг старался забыть.

Во внутреннюю зону – «запретную зону номер один» – запрещалось проносить оружие. Штернберг продемонстрировал широкий оскал офицеру службы безопасности и сказал, демонстративно-неспешно снимая портупею с кобурой:

– Будьте так любезны, передайте фюреру: я, разумеется, могу сдать пистолет, но главное моё оружие всегда остаётся при мне.