Каменное зеркало

– Тем не менее это правда. Вы же видите, что происходит вокруг.

Аргумент был неопровержимым.

– В таком случае, привлеките к делу тех парней, обученных Штернбергом, – предложил офицер. – Им ведь удалось привести эту систему в действие.

– Боюсь, ничего не выйдет. Энергетически они уже сильно истощены. Кроме того, они фанатики, даже не просто фанатики, а рабы Штернберга. Подчиняются только ему и никому больше. Вы знаете, этот Штернберг – большой специалист в области парапсихологии и рунической магии. Он буквально приковал их к себе. Забрал часть их разума, часть души. Они уже не могут существовать сами по себе. Если их хозяин умрёт, они тоже погибнут или сойдут с ума. Кстати, раз этого не произошло, значит, Штернберг всё ещё жив.

– Это следует исправить, – заявил Эдельман, направляясь к жертвеннику.

Хайнц вскочил, но один из автоматчиков вцепился ему в плечи, а другой ткнул стволом под рёбра.

– А как же распоряжение рейхсфюрера доставить Штернберга живым? – спросил штатский.

– Убит при попытке к сопротивлению, – пояснил Эдельман, доставая оружие. Пистолет он держал в левой руке. – Мой начальник вовсе не будет огорчён таким исходом дел. Он сумеет убедить Гиммлера, что всё сделанное нами – к лучшему. Помогите-ка мне убрать этого бедолагу, – попросил он штатского. Вместе они приподняли мёртвое тело.

– Какая поразительная средневековая преданность, – изумился Габровски. – Погибнуть, грудью прикрывая хозяина. В этом есть что-то азиатское…

– А ведь вы правы, Штернберг жив, – заметил Эдельман. – И, кажется, приходит в себя.

– Я бы не стал ждать, покуда он очнётся, – опасливо произнёс Габровски.

– Я хочу, чтобы он знал, от чьей руки погибнет.

Хайнц с воплем рванулся вперёд и тут же получил прикладом автомата под дых.

На алтарь легла крупная длиннопалая рука в перстнях. Штернберг сел, опираясь на низкий стол жертвенника. Его покачивало из стороны в сторону, из носа текла кровь.

Эдельман навёл на него пистолет.

– Надеюсь, вы меня узнали. Надеюсь, вы уже поняли, что ваша преступная затея провалилась. Я бы предпочёл, чтобы вы и все вам подобные предстали перед судом будущей свободной Германии. Хотя, конечно, было бы наивно надеяться, что вы станете дожидаться суда. Но всё же на этом свете существует справедливость…

Грянул гулкий винтовочный выстрел. Эдельман пошатнулся, упал на подломившиеся колени и опрокинулся навзничь. На его светло-серой шинели, на груди, быстро расплывалось ярко-алое пятно. На мгновение настала пронзительная, ошарашенная тишина. Приподнявшись, Хайнц увидел на противоположной стороне площади укрывшегося в тени огромных камней Вилли Фрая. Тихоня Вилли, спокойный и собранный, как на стрельбище, передёрнул затвор и снова вскинул винтовку – как, когда успел её раздобыть? – ловя на мушку штатского. Тот успел распластаться по земле, спрятавшись за жертвенником. Тогда Вилли вторым выстрелом уложил стоявшего ближе прочих к Штернбергу солдата. В него самого уже палили со всех сторон. Он скрылся среди камней, несколько человек бросились за ним. Между мегалитов забились вспышки и трескучее эхо коротких очередей. Очень скоро всё стихло.

Штернберг, шатаясь, поднялся на ноги. Высоченный и широкоплечий, он, возвышаясь посреди пустой площади, был идеальной мишенью. Десятка два автоматчиков целились в него, но никто не посмел выстрелить. Он постоял, неустойчиво переступая с ноги на ногу, и рухнул на колени. Осторожно, словно отказываясь принять очевидное, потрогал неподвижное тело Франца, приподнял, привлёк к себе. За его склонённой спиной штатский, пригибаясь, тащил чемодан.

А Штернберг смотрел куда-то вдаль, поглаживая мёртвое лицо оруженосца. Сейчас, перемазанный своей и чужой кровью, он выглядел сущим чудовищем в чёрной шкуре, с драконьим гребнем приподнятых порывами ветра светлых волос, с неживым лицом, на котором провалившиеся в кромешный мрак глаза были скрыты надтреснутыми очками. Он встал, поднял тело ординарца – так легко, словно крепко сложенный юноша весил не больше ребёнка, – и бережно уложил на алтарный камень. Сам опустился рядом на землю, что-то бормоча и мотая головой, точно полоумный. Потом поглядел вперёд и вверх, на равнодушную громаду скалы. Тишина разбилась вдребезги под его протяжным хриплым воем, полным горчайшего бессилия и непримиримого чёрного бешенства.

За криком лавиной обвалилось многократное эхо. Набирающий силу ветер принёс редкие хлопья снега и – удивительное тепло, дохнувшее со стороны реки, словно там стояла гигантская печь. По площади вместе с позёмкой пробежала волна рыже-жёлтых листьев, взявшихся неведомо откуда, – ведь все деревья в округе стояли голые, оцепеневшие от холода, а опавшая листва давно почернела от дождей и смёрзлась под покровом густого инея. Следующий порыв ветра, горячий и свежий, был наполнен – немыслимое дело – ароматом цветов; вперемешку со снегом по площади мело белые яблоневые лепестки, и следом за ними летели жёлтые листья. Солдаты забеспокоились, заозирались кругом, не зная, что предпринять. Роща по правую сторону от капища на глазах затуманивалась зелёной дымкой стремительно проклёвывающейся листвы, а по левую сторону деревья стояли потемневшие, мёртвые, и под порывами ветра с них осыпалась кора. Холодный яркий свет был рассеян в воздухе, словно пыль. Небо было фиолетово-чёрным.

Штатский первый понял, что пришла пора сматываться. Он, мелко семеня, пересёк площадь, запетлял между камнями и припустил во весь дух, натужно клонясь набок под весом украденного чемодана, – но побежал не к машинам, а совсем в другую сторону, к лесу. Никто, кроме Хайнца, не обратил на него ни малейшего внимания. Все зачарованно смотрели, как в чёрном небе ветвятся беззвучные молнии, а пологий берег реки густо покрывается весенними цветами. Между тем роща уже сменила глянцевую зелень на осеннее золото. Тихо летел невесомый редкий снег, вкрадчиво трогая нежные цветы. Загипнотизированная природа была переполнена нереальной, отравляющей красотой горячечного сновидения.

Солдат, крепко державший Хайнца, вдруг отпустил его и бросился бежать, отшвырнув автомат. Хайнц так и не понял, что произошло. Он поглядел на брошенное оружие – автомат покрывали шелушащиеся язвы ржавчины, растущие прямо на глазах. Хайнц оторопело наблюдал за этим зловеще-стремительным процессом, чувствуя, как по спине течёт холодный пот.

Среди камней забились срывающиеся крики и отчаянная пальба. Солдаты стреляли куда попало, швыряли оружие, бестолково носились туда-сюда, кто-то побежал к машинам, кто-то упал и больше не поднимался. Два грузовика, один с арестованными, другой порожний, с рёвом рванулись с места. За ними последовали ещё один автомобиль и два мотоцикла. Прочие машины уже не заводились. Люди убегали по дороге без оглядки, точно их преследовала вся преисподняя. Некоторые остались лежать у мёртвых машин.

Снег сменился редким, не по-осеннему тёплым дождём.

Хайнц, будто в трансе, двинулся куда-то вперёд, обходя неподвижные тела, распростёртые на блестящих от влаги гранитных плитах. На погибших старался не смотреть. Однако случайный взгляд выхватил чью-то скрюченную руку, сморщенную, высохшую, точно прокопчённую, всю покрытую похожими на крупу коричневыми пятнами, с безобразными жёлтыми ногтями. Хайнц смотрел, не понимая, вглядывался, хотя и не желал глядеть, и невольно подходил всё ближе, и даже наклонился, чтобы лучше было видно – совсем как в ночном кошмаре, когда тошное любопытство оказывается сильнее самого дикого страха. Шинель мёртвого солдата расползалась от ветхости, а под заросшим ржавчиной шлемом было ссохшееся, как сушёный плод, с провалившимися глазницами, лицо древнего старика. Хайнц отшатнулся, тихо взвыв от ужаса.

Наверное, с ним случилось что-то вроде обморока. Обнаружил он себя идущим по площади дёрганой, шаткой походкой. Он чувствовал себя последним живым существом на земле. Задушено звал: «Командир! Командир!..», не отводя взгляда от сидящего на земле человека в чёрном, уронившего голову на алтарный камень. Он не смел думать о том, что будет делать, если окажется, что на месте командира – тоже такой вот жуткий стариковский труп в сгнившей одежде – будто считаные минуты обернулись столетием… Ошарашенный этой внезапной мыслью, Хайнц посмотрел на собственные руки, на миг кромешного ужаса приняв пятна грязи за отметины времени. Помедлив, положил дрожащую ладонь на плечо офицера. Тот сразу обернулся, да так резко, что Хайнц отскочил.

Лицо Штернберга было по-прежнему молодым, но совершенно безжизненным и как никогда, до гротеска, уродливым: с кровавыми потёками, правый глаз почти закатился за веко, а тусклый левый казался незрячим. Штернберг долго смотрел на Хайнца, будто не узнавая.

– А, это вы… – холодно произнёс он наконец. Помолчав, бездушным стальным тоном добавил:

– Я должен во что бы то ни стало завершить операцию. Вы мне в этом поможете.

В его голосе, холодном, как арктическая пустыня, не оставалось ни тени эмоций.

– Т-та-так точно… – Хайнц не мог пересилить дрожь кривящихся и прыгающих губ. – Ра-разрешите д-доложить… Тут один штатский украл ваш чемодан. Покидал в него все эти стержни и смылся. Я видел, куда он побежал… И ещё… – Хайнц хотел рассказать про мертвецов со старческими лицами, но только, заикаясь, тыкал рукой куда-то в сторону, а другой рукой размазывал по лицу мокрую грязь, невнятно приговаривая:

– В-виноват… в-виноват…

Ледяное ожесточение на лице офицера сменилось неопределённым пустым выражением, словно он тяжело приходил в себя после глубокого наркоза. Он посмотрел на Хайнца почти растерянно. Обвёл шальным взглядом площадь, на которой больше не осталось ни единой живой души. А потом сделал то, что вмиг смыло весь кошмар последних часов. Штернберг взял Хайнца за плечи, грубо встряхнул, примял к себе и тихо произнёс:

– Ты молодец… Не сбежал, не сдрейфил… как все эти шавки… Ты же просто молодец. Один я тут сейчас свихнулся бы.

Хайнца поразило неожиданное «ты» вместо привычного холодно-насмешливого и высокомерно-снисходительного «вы».

– Мы догоним этого чёртова предателя, – сказал Штернберг. – Мы быстро его найдём, он не мог далеко уйти с таким грузом. А затем вернёмся сюда и завершим операцию.

«Мы», – мысленно повторил Хайнц.


– Подыщи себе оружие, – велел Штернберг. – И поторопись, у нас нет времени.

Хайнц не сразу сообразил, что оружие придётся позаимствовать у покойников. У тех самых, погибших непонятной и чудовищной смертью, с наружностью древних стариков. Да и автоматы-то им под стать, сплошь ржавый хлам, убедился Хайнц, пересилив отвращение и подойдя поближе к трупам, выглядевшим так, будто они пролежали на площади уже не меньше недели. Время, за считаные минуты убившее этих людей, теперь стремительно пожирало их ветхую плоть. Хайнца затошнило. Он оглянулся на офицера, вновь склонившегося к погибшему ординарцу. Штернберг, как мог, оттёр своим платком кровь с лица Франца, снял с шеи серебряный орден на трёхцветной ленте, Рыцарский крест за военные заслуги с мечами, и надел на шею оруженосцу. Наклонился ещё ниже, коснулся щекой пепельно-бледной, в проступивших веснушках, щеки юноши и пошёл прочь. Проходя мимо Хайнца, подобрал валявшуюся под ногами изъеденную ржавчиной железяку и протянул ему. Груда ржавчины, словно в сновидении, на глазах обращалась в новенький, пахнущий ружейным маслом автомат. Хайнц онемел. Это так обыденно сотворённое чудо возрождения уничтоженной вещи потрясло его даже больше, чем все увиденные ужасы. Но если вещи можно вернуть жизнь, то почему же…





– Зеркала не воскрешают мёртвых, – сухо ответил Штернберг на невысказанный вопрос и направился к машинам – некоторые из них стояли, как пустые панцири доисторических животных, рассыпаясь от ветхости ржавой чешуёй, а другие выглядели новее прежнего, – и скоро вернулся в фуражке, вооружённый пистолетом и своим длинным кинжалом, неся с собой карабин, стальной шлем и пару брезентовых подсумков с магазинами для автомата. Каску он вручил Хайнцу, хотел поменять карабин на автомат, но, поколебавшись, оставил карабин себе и отдал Хайнцу подсумки. Ничего больше не сказав, быстро пошёл в ту сторону, где на пологом пригорке виднелась на ковре инея одинокая цепочка вихляющих следов с пунктирной бороздой по правую сторону. Вору, видать, немалых усилий стоило уволочь полный чемодан, ценность которого Хайнц сейчас видел единственно в том, что он принадлежал командиру, – ведь все экраны, или, как называл их Штернберг, Зеркала, по счастливой случайности не задетые пулями, стояли на месте, ожидая достойного завершения обряда.

– Там ключи, там документация, всё это не должно попасть в руки врагов, – бросил через плечо Штернберг, ушедший уже далеко вперёд. – Прибавь шагу.

Но Хайнц ещё немного помедлил, озираясь. От капища в ноябрьскую стужу веером расходились клинья смещённого, вырванного из всеобщего порядка времени, и куст шиповника стоял неподалёку, словно располосованный надвое: пунцовые цветы соседствовали с заиндевевшими колючками.





* * *


Чтобы не отстать от Штернберга, Хайнцу приходилось то и дело срываться на бег. Под ноги подворачивались узловатые сосновые корни, и Хайнц, оступаясь, клял про себя поляка, зачем-то кинувшегося в лес, вместо того чтобы избрать в качестве пути для своего бегства дорогу. Штернберг, сосредоточенно смотревший вперёд и вроде бы не обращавший больше на Хайнца никакого внимания, выглядел опасно отравленным утратой и неудачей – и одновременно казался напоенным ими же до состояния абсолютной неуязвимости. Чудилось, он своим целеустремлённым громоздким и чеканным шагом пройдёт сквозь любую преграду, перед ним в страхе расступятся воды, а топи превратятся в каменистую твердь. Хайнц не мог себе представить, что ждёт злосчастного поляка.

Чем дальше они уходили от Зонненштайна, тем более бледным и будничным становилось небо, там, на капище, ужасавшее инфернальной лиловой чернотой. Сквозь плывущие в вышине ветви сосен крался сумеречный свет. Штернберг ещё ускорил шаг.

Автомат тяжело бился в грудь. Хайнц думал о польском археологе. Представлял, как этот тощий серый человек куда-то тащит через морозный лес неподъёмный чемодан, возможно, догадываясь, что его преследуют. Что он говорил об этом капище? «Возникнут пространственно-временные аномалии». «Для ритуала требуется жертва». Археолог был единственным, кто не повёл себя как идиот, когда началась вся эта чертовщина. Он явно очень многое понимает… А ведь у него даже нет оружия, вспомнил Хайнц. Ему не хотелось убивать безоружного штатского. Забрать у него чемодан да отпустить на все четыре стороны. Но командир наверняка не позволит. Будет мстить за своего Франца… Хайнц покосился на Штернберга. «Вот если бы я один ловил беглеца, я б его, пожалуй, прежде чем отпустить, как следует расспросил про этот Зонненштайн, вот что. И ещё про командира, обязательно…»

«Вот мерзавец», – всплыло в памяти гневное восклицание, что вырвалось у поляка, когда тот торопливо стащил с руки лежавшего без сознания Штернберга вполне безобидного и нелепого вида браслет с руническими значками. Хайнц никогда не обращал особого внимания на этот браслет: мало ли какие побрякушки носит странный офицер. А поляк уничтожил браслет тщательно, будто ампулу с опасным ядом.

«Они сильно истощены энергетически. Это было сказано про нас. Верно сказано. До сих пор слабость такая, что ноги едва несут».

«Они рабы Штернберга. Разве я – раб? Я же не чувствую себя рабом».

«Штернберг – специалист в области парапсихологии и рунической магии. Он буквально приковал их к себе. Забрал у каждого часть личности. Они повинуются только ему и никому больше. Они уже не способны существовать сами по себе. Они не смогут без него жить… Это что – правда? А разве нет?..»

Хайнц вздрогнул, вспомнив, что его спутник слышит каждую его мысль, и с опаской посмотрел на офицера. Но тот даже не обернулся. Похоже, ничего не слышал, думая о чём-то своём, чёрном и пронзительном, без устали гнавшем его вперёд.

«Хайль Штернберг. Это я сам сказал. Я ведь ни о чём и не думаю, кроме него».

Вилли Фрай любил повторять: «Он самый лучший командир на свете…»

«Да ничего подобного. Штернберг – никуда не годный командир. По его вине погибли почти все его подчинённые…» Хайнца потрясло кощунство собственных мыслей, но он уже не мог остановиться. Ему припомнился жутковатый ритуал, который офицер учинил над ним посреди высохшего поля, на стрельбище. И ещё – тонкий шрам на груди, шрам в виде какой-то руны. В точности такую же руну Хайнц потом видел на одной из деревянных пластинок штернберговского браслета. Всего этих пластинок было семь…

«Нас тоже было семеро».

Хайнц замедлил шаг. Долговязый человек быстро уходил прочь в инистую дымку оцепеневшего леса. Хайнц сделал попытку возненавидеть этого человека, своей блажью погубившего его товарищей. Не получалось. Хайнц попробовал ещё раз. Никакой этот Штернберг не командир. Собственник, вздумавший распоряжаться их жизнями. Выкупить их ценой возможность победы.

Похоже, последние мысли Штернберг всё-таки услышал. Офицер остановился и обернулся. Он был довольно далеко. Хайнц, уже отдышавшись, с независимым видом поправил ремень автомата и поглядел в сторону, чувствуя холод мрачного азарта и какой-то непонятной вины.

– Что у тебя там случилось? – недовольно спросил Штернберг.

Хайнц не ответил. Он обмирал от собственной дерзости. Сделать что-то наперекор этому всемогущему человеку. «Наверное, я начинаю освобождаться из-под его власти, – подумал он, – ведь амулет-то с нашими рунами уничтожен…»

Штернберг тут же схватился за левое запястье. Вот так-то, отметил про себя Хайнц, значит, этот дурацкий браслетик и впрямь имел большое значение.

Офицер вопросительно поглядел на Хайнца и сразу как-то сник. Видать, прочёл, что творится в голове у его последнего подчинённого.

– Что, так и будешь теперь стоять? – холодно поинтересовался Штернберг.

Хайнц не ответил.

– Ну и стой, – офицер повернулся и пошёл дальше. Хайнц почувствовал себя крайне глупо. Подождал ещё немного и пошёл следом, поторапливаясь ровно настолько, чтобы не потерять высокую чёрную фигуру среди тёмных сосновых стволов. «Я не раб, – твердил про себя Хайнц. – Я никому не раб».

С неба падали редкие, огромные ветвистые хлопья. Скоро снег стал мельче и повалил гуще. Хайнцу пришлось сократить расстояние между собой и Штернбергом, чтобы не потерять того из виду. Офицер теперь часто наклонялся к земле, трогал её рукой и словно бы спрашивал что-то. Шёл он по-прежнему очень уверенно: то, что следы беглеца исчезали под снегом, его нимало не смущало.

Хайнц горстями брал снег и сыпал в рот, пытаясь утолить давно мучившую его жажду. Воды получалось чуть, от оседавшей во рту снежной ваты холодом заломило зубы и нёбо. Шедший впереди Штернберг снегом умыл перемазанное кровью лицо, на отлёте держа за дужку очки. На Хайнца он ни разу не оглянулся.

Шли долго. По расчётам Хайнца, они уже давным-давно должны были выйти к деревне. Очень удивляло то, что им ни разу не попалось по пути ни одной дороги, ни одной тропы, вообще ни намёка на человеческое присутствие. «Никогда бы не подумал, что в Тюрингенском лесу есть такая глушь», – изумлялся Хайнц.

Штернберг остановился, нагнулся и принялся что-то рассматривать. Хайнц подошёл ближе. Присыпанные снегом следы: как будто человек несколько раз спотыкался, падал, но поднимался и шёл дальше. Чем-то эта находка Штернберга сильно озадачила.

– Зачем? – вырвалось у Хайнца. – Зачем вы с нами такое сделали?

Хайнц не умел толком объяснить, что имеет в виду, но говорил об операции, произведённой над его душой тонким скальпелем, виртуозной рукой, мастерски, холодно и равнодушно.