Каменное зеркало

Штернберг постучал стволом карабина о металлические замочки чемодана и оглушительно гаркнул, так, что снег с веток посыпался. Волк действительно тут же соскочил с поваленного дерева и стремительными бесшумными скачками понёсся над землёй, сливаясь со снегом, – но не прочь от людей, а, наоборот, прямиком к ним.

– Стреляй! – крикнул Штернберг бестолково озиравшемуся солдату.

– В кого?! Куда?! – запаниковал тот.

Штернберг пальнул из карабина в воздух. На выстрел волк обратил внимания не больше, чем генерал, ведущий армию в наступление. Происходило нечто уже совершенно противоестественное.

– Чёрт, – Штернберг уронил чемодан, оттолкнул Рихтера и прицелился. Вновь грохнул выстрел. Мимо. Второй выстрел Штернберг сделал почти в упор.

В следующее мгновение взбесившаяся зверюга длинным прыжком швырнула себя точно между ними, Штернберг только успел отгородиться карабином, как палкой, когда волк, вблизи оказавшийся ненормально огромным, сшиб его с ног мощным скачком. Падая, Штернберг увидел перед собой оскаленную пасть, полную сахарно-белых зубов в тягучей прозрачной слюне, и больше уже не видел ничего, потому что кувырком покатился в овраг, потеряв в яростно хлеставших его кустах карабин и фуражку, и только каким-то чудом не выколол себе глаза о ветки и не свернул шею.

Ругаясь и отплёвываясь, он выбрался из заснеженной кучи прелых листьев, поправил очки, потрогал саднящую царапину на скуле и, окончательно придя в себя, схватился за кобуру, дико озираясь по сторонам. Волка нигде поблизости видно не было. В овраг тяжело сползала вязкая тишина, вызывавшая самые скверные подозрения о том, что могло произойти там, наверху, с нелепым солдатом.

– Рихтер! – загорланил он, размахивая пистолетом. – Рихтер, отзовись! Хайнц!!! Сопляк чёртов, только попробуй сдохни!





В горле что-то болезненно оборвалось, и Штернберг яростно закашлялся, пятернёй придерживая очки. На краю оврага не было заметно ни малейшего движения. Снежная тишина рушилась сквозь редкую сеть сосновых ветвей с глухого неба.

– С-санкта-Мария… В бога и в фюрера… Святую деву через всю дивизию… – тщетно пошарив по снегу в поисках карабина, Штернберг полез по почти отвесному склону, сжимая в одной руке пистолет, а другой цепляясь за ветви кустов.

Выбравшись наверх, он понял, что оказался на другой стороне оврага. Он так боялся увидеть на противоположном краю пятна крови и безжизненное тело, и невольно у него вырвался стон облегчения, когда он заметил цепочку человеческих следов, уходивших вверх по склону. Значит, мальчишка всё-таки успел убежать… При этом глаз нигде не различал волчьих следов. Штернберг впечатал в переносицу очки и сощурился. Ни черта похожего на звериные следы.

И тут он вновь увидел волка. Серебристый зверь появился откуда-то незаметно, словно нарисовался остро заточенным грифелем на мятом листе истоптанного снега. Волк злобно ощерился, развернув в сторону Штернберга треугольные уши.

– Гад, сам напросился, – пробормотал Штернберг, беря зверя на мушку. – Ну и подыхай, раз ты такая скотина.

Упругое сопротивление спускового крючка сорвалось в выстрел, оружие толкнулось в руку. Волк не шелохнулся. Прямо за ним пуля чиркнула по сосновому стволу, выбив брызги трухи.

– Вот оно что, – прошептал Штернберг, холодеющей рукой заталкивая «парабеллум» в кобуру. О пистолете можно было забыть. У зверя не было ауры, он не оставлял следов, его не пугали выстрелы, пули пролетали сквозь него, не причиняя никакого вреда.

В легендах о Зонненштайне говорится, что капище охраняют два чёрных волка. А волк только один. И к тому же белый, как снег.

– Отчего ты, тварь, раньше-то не показывался? – заговорил Штернберг, туго заводя себе пружину нервов злобой, чтобы заглушить страх. – И зачем сейчас припёрся? Ведь дело уже почти завершено.

Волк издевательски скалился.

– Ты, псина драная, похоже, не понимаешь, с кем связываешься, – продолжал накручивать себя Штернберг. Бешенство было сейчас его силой, эта сила покалывала в пальцах напряжённо вытянутой вперёд руки, стекаясь в невидимый жгучий шар, в плотный сгусток злобы, энергетический снаряд – который, вырвавшись на свободу, нанесёт по этой твари, кем бы она ни была, удар такой мощности, что эта дрянь уже и не поднимется…

Волк внезапно стронулся с места и почти без разбега перемахнул через овраг.

Не отводя от зверя взгляда, Штернберг махнул рукой, будто швырнул гранату. Энергетический удар на мгновение словно вынул из него душу, задействуя все силы его существа. Отражению атака из-за своей избыточной мощи не подлежала в принципе – но всё же каким-то образом была отражена. Как?.. Это было последнее, о чём успел подумать Штернберг, когда его же собственный энергетический удар швырнул его об землю, и небо взорвалось густой кровавой пеной, чёрные сосны склонились шатром и сознание разнесло на клочья боли, далеко разлетевшиеся по бездне абсолютного ничто.





* * *


В лицо ему тихо падал снег.

– Г-господи, – Штернберг с трудом расклеил губы. Лицо щекотали лёгкие холодные поцелуи снежных хлопьев, торжественной толпой двигавшихся из бесконечной вышины, отчего казалось, что само небо движется навстречу. Он навзничь лежал в снегу.

– С-санкта-Ма… – не договорив, Штернберг чихнул, уделав кровавыми брызгами воротник шинели.

– …и двадцать тысяч арийских шлюх, – внятно закончил он, вытирая подбородок. Руки были на месте, ноги тоже. Боль сковывала всё тело, но её природа была понятна: последствия энергетического удара. Как из него дух-то не вышибло.

Шмыгая кровоточащим носом, он приподнялся на локтях – и тут же от изумления повалился обратно. Прямо на него смотрела молодая женщина. Она стояла поодаль, обеими руками держась за длинную, выше её роста, крепкую палку, и глядела на Штернберга с гадливым презрением.

Штернберг с трудом встал, пошатываясь.

Незнакомка была очень высока – ростом, пожалуй, Штернбергу до подбородка, если не выше – при его-то двух целых и пяти сотых. Она носила нечто вроде короткой, неправильного покроя, накидки из густого серовато-белого меха. Под накидкой – груботканое белое платье чуть ниже колен; ноги обуты в меховые сапоги. Женщина была стройна, даже худа, и длиннонога, с широкими плечами и широкими сильными бёдрами, очертания которых чётко вырисовывались под платьем. Самым же поразительным в незнакомке были роскошные, белые, как лён, волосы, укрывшие её до самых бёдер подобно второй накидке, и ещё лицо: в светлых, как замёрзшая вода, глазах с косым разрезом, высоких твёрдых скулах, угловатости, первобытной красоте было что-то такое – острое, резкое, царапающее – не то кошачье… не то волчье…

Штернберг не мог расслышать ни единой мысли женщины. Отшельница, деревенская колдунья? Нетающий лёд её глаз – это было так странно, так зловеще-знакомо…

Он невольно отшатнулся от тени мелькнувшей где-то на краю сознания догадки – и вдруг получил такой удар палкой по левому запястью, что в затянутом тучами небе на миг вспыхнули солнце и звёзды. Удар пришёлся точно по тому месту, до сих пор болезненному, которое весной сорок третьего медики собирали буквально из осколков.

– За что?! – ахнул Штернберг, прижимая к себе правой рукой левую. Только не руки. Кости целы? Вроде целы… Чёртова психопатка, с чего вдруг она взбесилась? Штернберг отскочил от нового замаха.

Женщина двинулась прямо на него, ожесточённо пластая воздух длинной крепкой палкой с полустёршимся сложным орнаментом – которая служила ей, видать, и посохом, и оружием, вроде как у странствующих буддийских монахов. Штернберг, отступая и увёртываясь, выхватил из кобуры пистолет и пальнул в воздух для острастки.


– А ну угомонись сейчас же! Не то следующая пуля тебе достанется! – рявкнул он.

Ни на выстрел, ни на предупреждение беловолосая бестия не обратила ни малейшего внимания. Своей палкой она орудовала отточенно-ловко, с пугающим профессионализмом, а в сосредоточенном выражении её угрюмого лица не было ничего, кроме деловитой злобы.

Штернберг отскочил, уворачиваясь от очередного удара, и снова выстрелил – на сей раз пуля взметнула фонтанчик снежной пыли у самых ног женщины. Бестию не испугало и это. Уже в следующее мгновение она выбила пистолет из руки Штернберга и замахнулась снова. Он перехватил палку и рванул из рук женщины, вращая и выкручивая. Незнакомка неожиданно легко отдала оружие, но в тот миг, когда Штернберг в замешательстве сжал палку в руках, не зная, что делать дальше, бестия бросилась вперёд и с разворота врезала ему ногой в пах. Шинель смягчила удар, но Штернберга всё равно переломило пополам от адской боли. Палку у него мгновенно отобрали и ею же вбили в затылок едкую серую муть, на какое-то время сплошь застлавшую глаза.

Штернберг лежал на боку и чувствовал, как капающая из носа кровь точит снег под щекой. Его сделали, как последнего желторотого сопляка. И, главное, кто сделал-то? Психованная баба с дрыном…

У бестии, похоже, имелись какие-то свои принципы. Лежачих она не била. Она снова встала неподалёку, по-мужски широко расставив длинные сильные ноги, оперлась на посох и принялась смотреть. В её льдистых глазах была бездна жестокого звериного любопытства. Она напоминала кошку, играющую с добычей. Штернберг, едва не потерявший сознание от удара по голове, долго не шевелился, и бестия в конце концов нетерпеливо потыкала его палкой в бедро – вставай, мол, развлечение только начинается.

Штернберг лежал, подобрав ноги и спрятав на груди руки, и думал: концлагерь. Именно так, от самой земли, смотрит на мир заключённый, сбитый с ног надзирателем. Именно так заключённый поджимает конечности в жалкой попытке защитить самое уязвимое – живот, пах, промежность – от надзирательских сапог. Именно вот это заключённый видит над собой – безнадёжно непонятное, тупо любопытствующее, бессмысленно жестокое и всевластное.

Бестия поднесла конец палки к его лицу. Штернберг не выдержал – зажмурился, закрыл ладонями глаза. Бестия выдернула из-под его ладоней очки, подцепив посохом за дужку, подбросила их, поймала, уронила на землю и придавила ногой, словно растаптывая большое насекомое. В снегу глухо хрустнули стёкла.

Снег, лес, небо – всё растворилось в белом мареве. Но женщина виделась режуще-отчётливо. Всё прочее было неразличимо и уже несущественно.

– Значит, ты и есть страж Зонненштайна, да?.. – вполголоса спросил Штернберг. – Почему же ты пришла именно теперь, не раньше? Почему? Что тебе нужно?

Бестия глядела на него с холодным отвращением. Она ничего не произносила – и, тем не менее, Штернберг услышал ответ, словно бы ворохом опавших листьев прошелестевший в его сознании, – даже не столько слово, сколько образ:

Умри

Штернберг сразу ощутил бесконечную скуку и усталость.

– Слушай, ну сдался тебе мой труп, – утомлённо сказал он. – Ты и так едва не сломала мне руку, чуть не вышибла мозги, энергетический удар и не считаю. Неужели мало?.. Позволь мне вернуться, позволь закончить начатое.

Вставай Дерись Умри как мужчина

Штернберг тяжело вздохнул.

– Да не буду я вставать, – сообщил он, – мне и так хорошо. Я, может, полежать хочу. У меня всё тело болит. А если я встану, ты мне, чего доброго, опять пониже пояса двинешь. Ты ведь даже не представляешь, насколько это больно. К тому же, если ты такими целенаправленными ударами в итоге сделаешь меня скопцом, то мой род по мужской линии прервётся, а ему, между прочим, почти полторы тысячи лет. Тебе, вообще, не совестно?

Бестия презрительно скривилась: противник заботился о мелочах, в свете обрисованной ему перспективы совершенно уже незначительных.

Поднимайся Умри как мужчина

– Не поднимусь, – упёрся Штернберг. – Не могу и не хочу. Да и что ты заладила: «как мужчина, как мужчина»? Удар ниже пояса – это, по-твоему, по-мужски? Интересно, как ты тогда представляешь себе значение этих слов? Что ты, женщина, вообще можешь об этом знать?

Последнего ему определённо не следовало говорить. Взъярившись, бестия замахнулась посохом, и лишь глубинный инстинкт самосохранения вовремя отбросил Штернберга из-под сокрушительного удара. Тяжёлая палка с глухим уханьем врезалась в снег возле его левого плеча. Затем бестия скакнула вперёд и упала на него, как хищник на добычу. Она села на него верхом, сжав сильными бёдрами, обеими руками резко опустила посох ему на горло и, верно, переломила бы ему кадык, если б Штернберг не успел перехватить палку. Он отвёл посох вверх и вбок, преодолевая нечеловеческое сопротивление крупных грубоватых рук с побелевшими от напряжения костяшками, и всё это время видел прямо над собой льдистые глаза, полные светлого сияния холодной злобы.

Извернувшись всем телом, Штернберг сумел-таки сбросить с себя нечисть и откатился в сторону. Вскочил на ноги и отбежал подальше – почти наугад, едва различая в густом тумане катастрофической близорукости смутные тени деревьев. Бестия презрительно оскалилась.

Дерись

– Не буду я с тобой драться! – крикнул Штернберг. – Я в жизни не поднял руку ни на одну женщину, не собираюсь этого делать и впредь, ясно? Возвращайся туда, откуда пришла! Оставь меня в покое! У меня есть дело, которое я должен во что бы то ни стало завершить, как ты не понимаешь!

Бестия пошла прямо на него, и тут Штернберг, порывавшийся броситься бежать, должно быть, на несколько секунд потерял сознание – потому что всё вокруг померкло, он пошатнулся, упал в снег, а когда поднялся, то увидел перед собой, уже совсем близко, не беловолосую жрицу-воительницу, а эсэсовца в чёрной шинели, слишком хорошо знакомого ему эсэсовца, Дитриха Мёльдерса, очень убедительного, правда, вооружённого всё тем же длинным жреческим посохом. Бестия извлекла детальный образ врага из памяти Штернберга с невероятной лёгкостью: лже-Мёльдерс даже передвигался дёрганой походкой оригинала, но лицо у него было уж слишком вражьим – чрезмерно острым, волчьим. Такой образ, пожалуй, польстил бы настоящему Мёльдерсу. Штернберг ощутил, как против воли за грудиной завязывается и зреет горячий ком ненависти. Это существо, сменив обличье, заставляло Штернберга принять свои правила: жертва должна сопротивляться.

Штернберг отвёл взгляд, чтобы не видеть ненавистного лица.

– Я не буду с тобой драться.

Тогда сдохнешь как собака

Штернберг уже выдохся, пришедшийся по коленям удар повалил его на землю, он откатился, вскочил, налетел спиной на массивный древесный ствол, спрятался за ним от нового удара. Тварь, растянув безгубый рот в отвратительно-знакомой мёльдерсовой ухмылке, принялась лениво ходить кругами, иногда замахиваясь палкой, то ли ожидая, пока Штернбергу совсем откажут силы, то ли надеясь, что он, загнанный, предпримет что-нибудь поинтереснее, чем беготня вокруг дерева.

Только теперь Штернберг в полной мере осознал, что живым его отпускать не собираются. И ему стало страшно. Погибал не он – погибало будущее его страны.

– Я должен идти! Должен вернуться к Зонненштайну! Оставь меня наконец!

Нет

– Почему? Ты же меня допустила… ты же мне позволила… ты никогда раньше меня не останавливала… Или… или это молчание… Но что я сделал не так? Скажи, что я сделал не так? В чём я перед тобой провинился?

Ты разрушаешь Зеркала

Ты который не знает чего он хочет Ты разрушаешь Зеркала

– Я знаю, чего хочу! – хрипло выкрикнул Штернберг. Он одичало метался вокруг дерева, из последних сил увёртываясь от ударов. В какой-то миг он, спрятавшись за широким стволом, не мог видеть твари – когда же бестия показалась, то это был уже не злорадно ухмыляющийся Мёльдерс, а строгий Эдельман, небрежно держащий в руках жреческий посох.

– Я знаю, чего хочу, – повторил ему Штернберг. – Хочу только одного: победы для моей страны. Ради этого я согласен умереть. Но сначала должен завершить своё дело! Позволь мне вернуться на капище. Дай моей стране достойное будущее! А после можешь делать со мной всё, что пожелаешь…

Нет