Колода предзнаменования

– Ты можешь, – исправил его Айзек, глядя на свои ладони.

Он не мог отрицать, что копаться в архиве с Вайолет и искать информацию о Сондерсах было куда легче, чем о своей семье. Гораздо проще, когда это фотографии не твоих родственников, и это не ты узнаешь обо всем, что уничтожил своими руками.

Уголком глаза он заметил, как Вайолет напряглась.

– Что? Ты что-то нашла?

Она посмотрела на пожелтевшее письмо и покачала головой.

– Нет.

Вайолет лгала. Айзек видел, что ей не по себе, по напряженным лопаткам и вызывающе выпяченному подбородку, как у Джунипер Сондерс. Но когда она перевела взгляд с него на Габриэля, он понял. Вайолет лгала не ему.

– Ладно, – медленно произнес он, возвращаясь к папке. Они обсудят это позже, и Айзек узнает, что именно Вайолет хотела скрыть от его брата.

Он перевернул страницу альбома… и нахмурился.

Началось все с черно-белой фотографии ребенка. Очаровательного младенца в кружевном наряде, затем немного повзрослевшей девочки, сидящей на коленях у матери, с бантом в волосах и большим пальцем во рту. Айзек смотрел на снимки ее жизни и гадал, почему их так много. Каждая вторая фотография была либо групповой, либо парадным портретом, но выглядели они подозрительно современно и расточительно, учитывая, что в те времена камеры были по-прежнему редкостью, а не чем-то, что каждый постоянно носил в кармане.

Имя девочки не указывалось, подписи гласили лишь: «Первый День рождения», «Выпускной начальной школы». Она выросла в улыбчивого подростка, со стянутым платком хвостиком и в комбинезоне с закатанными рукавами. «Первый рабочий день на войне».

Он опустил взгляд и обнаружил еще один портрет: девушка смотрела прямо в камеру, уголки ее губ приподнимались в легкой улыбке.

«Сара Салливан. 2 марта 1930-2 марта 1944».

А прямо под этой надписью – одна-единственная алая буква, забрызганная чернилами: «Ж».

«Ж» – значит «жертва».

В ушах Айзека взревела кровь. Его руки задрожали, комната расплылась. Внезапно он закричал и начал сопротивляться, его запястья натирали оковы, весь мир покрылся алой пеленой от паники. В глазах Габриэля, исполненных мрачной решимостью и не знавших пощады, отразился кинжал. И тогда в голове Айзека громко, как сирена, прозвучала мысль.

«Ты умрешь здесь».

Через полторы недели после ритуала Айзека Габриэль уехал из города – последний Салливан, не считая его. В ту ночь Айзек выбрался через окно гостевой спальни и пошел по лесу, повторяя путь, который мог пройти с закрытыми глазами, пока не дошел до имения своей семьи. Его шея по-прежнему была перевязана бинтом после ритуала. Рана пульсировала при каждом шаге, в едином ритме с его сердцем.

Он бродил по комнатам поместья Салливанов – через кухню, по лестнице на второй этаж, по коридору к своей бывшей спальне. Пока, наконец, не вернулся в прихожую и не встал под большой каменной аркой. В его кармане лежал медальон Габриэля. Когда Айзек очнулся после ритуала, то обнаружил его треснувшим пополам на земле рядом с собой. Он сорвал его, когда боролся с братом. И тогда юноша повесил его на запястье. Потому что он прошел свой ритуал. Потому что стал настоящим Салливаном.

И нуждался в напоминании, что именно это значит.

Айзек до сих пор помнил, каково было прижать ладонь к этой каменной арке и призвать свою силу. Стена задрожала, и, заглянув глубоко внутрь себя, Айзек призвал каждую крупицу боли и горя. Он помнил, каково было наблюдать, как его сила выходила из-под контроля. Помнил панику на лицах братьев, как его семья обратилась против друг друга, свою кровь, капавшую на листья.

Звук, с которым арка обрушилась на землю, был самым приятным в его жизни. И пока поместье рушилось вокруг него, превращаясь в пепел, он мечтал сжечь свои воспоминания с той же легкостью, с какой уничтожил родной дом.

Он мечтал об этом тысячи раз, но воспоминания не уходили. Вместо этого они кружили вокруг него, моля о свободе, и ему потребовались все силы, чтобы захлопнуть альбом и вернуть его обратно в ящик. Айзек не мог потерять самообладание на глазах у Габриэля и Вайолет. Это лишь докажет, что он такой же неуправляемый и безответственный, как в ночь, когда уничтожил свою семью.

– Эй, – скзала Вайолет у его уха, и юноша понял, что его руки дрожат. – Ты в порядке?

– Конечно. – Голос Айзека прозвучал странно даже для него. – Все нормально.

Это не так, но он заставил себя просмотреть оставшуюся часть папки, слепо пробегая взглядом по каждой странице. Мир расплывался вокруг него, кровь гудела в ушах. Сердце билось слишком быстро, голова была набита ватой, комната будто просматривалась через грязную линзу.

Он никому не причинил вреда, и это главное.

«Ты вредишь себе», – прозвучал голос в его голове, который подозрительно напоминал Вайолет. Айзек отмахнулся от него.

И так он часами парил на границе реальности, пока руины не остались далеко позади и он не вернулся в свою комнату. Он слепо смотрел в потолок и гадал, почему вдруг забыл, как дышать. Гадал, сможет ли он когда-нибудь вспомнить, как вернуться в себя.



Поймать Августу Готорн в правильный момент было заданием не из легких. Мэй целый день выжидала подходящего момента. Она всю жизнь наблюдала за эмоциональными приливами и отливами Августы и точно знала, когда просить у матери разрешения или прощения, чтобы получить максимальную награду и минимизировать наказание. Но из-за накала страстей в Четверке Дорог ей было значительно сложнее уловить такой момент.

Возможность представилась в День рождения Джастина. Августа пришла пораньше с работы и в подозрительно хорошем настроении – Мэй предположила, что это связано с Джунипер Сондерс и тем, что они теперь сплоченно пытались сдержать распространение заразы. Она настороженно наблюдала за тем, как Августа наливала себе виски со льдом и устраивалась на веранде с псами у ног. Мэй уже давно не видела ее такой расслабленной.

Частично ей было стыдно за то, о чем она собиралась спросить. Это снова станет стрессовой ситуацией для матери. Но вопрос был слишком важным, чтобы его избегать. Мэй нужно было узнать больше о своей новой силе, если она хотела изменить будущее, чтобы избавиться от болезни. Эзра четко дал понять, что Августа единственный человек в городе, который может рассказать ей действительно что-то полезное. Поэтому она вышла на веранду и изобразила лучшее подобие беззаботной улыбки.

– В последнее время ты так много работаешь. Наверное, приятно наконец отдохнуть.

– Я еще не закончила, – ответила Августа, взбалтывая янтарный напиток в бокале. – Вечером я вернусь в участок. Просто хотела сделать перерыв на пару часов.

– О… – Начало уже было не самым многообещающим. – Я тут подумала… может, я могу чем-то еще помочь на патруле?

Августа поставила бокал на перила веранды и раздраженно посмотрела на дочь.


– Хочешь, чтобы я чаще ставила тебя на патрули?

– Нет, – быстро перебила Мэй. – Я имела в виду, э-э, своими силами. Ты же знаешь, если бы я могла лучше присмотреться к тому, что провоцирует заразу…

– Это неточное искусство, – отмахнулась Августа. – Просто сосредоточься на патрулях и отчетах для меня, ладно?

– Но люди по-прежнему заболевают!

Этим утром доложили о еще двух случаях, в сумме их стало пять. Мэй предполагала, что ее мать придет в ярость, но вместо этого она выглядела спокойной. Даже слишком.

Августа сощурилась. Брут – тот мастиф, что покрупнее – поднял голову и сонно приоткрыл свои черные глаза.

– Думаешь, я этого не знаю?

– Я просто говорю, – Мэй нервно покосилась на пса. Она любила их, но они, несомненно, слушались только ее мать. Может, они и не спутники, как Орфей, но зато хорошо чувствовали, когда их хозяйка была расстроена. – Я хочу остановить это. И, кажется, могу.

– Как? – спросила Августа без всякого интереса. Уж лучше бы она кричала.

– Э-э… – Мэй смущенно переминалась с ноги на ногу. Обычно она за словом в карман не лезла, но сейчас не имела ни малейшего представления, что сказать. Скорее всего, мать сразу же поставит крест на ее затее, что лишь докажет Эзре, что их усилиях были бесполезными. – Я тут думала… Многие поколения Готорнов обладали силой гадать по картам. Но был ли среди нас кто-нибудь, кто мог изменить гадание?

Лицо Августы, которое еще секунду назад выражало апатию, мгновенно изменилось. Ее челюсти напряглись, руки в перчатках схватились за подлокотники, когда она наклонилась вперед.

– Изменить гадание? В смысле будущее?

Мэй кивнула.

– Что-то вроде того.

– Тогда да, – тихо ответила Августа. – Наша основательница обладала такими способностями.

– Хетти Готорн могла менять будущее?!

– Предположительно. – Августа поджала губы. – Мэй, только не говори, что это – твоя грандиозная идея.

– Это могло бы сработать. – В ее груди набухла обида.

– Хетти создала карты. Никто и никогда не мог орудовать ими так, как она.

– А они пытались?

– Вообще-то да, – Августа так смотрела на дочь, что Мэй казалось, будто она оценивала ее адекватность. – Серость полностью их поглотила. Ты понимаешь?

Ну, теперь все ясно. Даже если Мэй расскажет ей о том, что сделала, Августа ни за что ей не поверит. Мать видела в ней не более чем ребенка с глупыми затеями.

– Понимаю, – прошептала она.

– Твой отец питал к ней непомерный интерес, – продолжила Августа, потянувшись за виски. Кубики льда стукнулись друг о друга, когда она сделала глоток, не обращая внимания на прохладный октябрьский воздух. – Его вопросам не было конца.

Сердце Мэй подскочило к горлу. Такого она не ожидала. Августа никогда не говорила о ее отце. Возможно, это уже не первый бокал…

– Папа хотел знать… о Хетти? – постаралась она спросить как можно более осторожно. Вряд ли ей еще представится такая возможность.

– Он хотел знать о всех нас, – Августа грустно улыбнулась. – Мы и сошлись-то только из-за его исследования по оккультизму. Мне стоило догадаться, что его интересовало только изучение нас. Он пытался понять, как я работаю, словно я какая-то чертова машина.

Мэй никогда не слышала такой точки зрения на их отношения.

– Почему его это так интересовало?

– Не уверена в этом, – Августа ненадолго замолчала. – Я не знаю, что он искал, только то, что он этого не нашел. Независимо от того, сколько интервью он брал. Но все это давно в прошлом. Нельзя задавать вопросы, когда на них некому ответить.

Она взглянула на Мэй блестящими глазами и покачала головой, словно пыталась что-то стряхнуть.

– Итак, у тебя все еще есть план, как избавиться от заразы?

– Нет, – тихо солгала Мэй, уходя с веранды. – Уже нет.

Она пришла сюда за ответами, а вместо них нашла сомнения и еще больше вопросов. Она закрыла за собой дверь и пошла в свою комнату, пытаясь привести мысли в порядок.

Как у нее могли быть те же способности, что и у Хетти Готорн? И что именно искал ее отец, что так расстроило Августу?





12