Колода предзнаменования

– Тут и говорить нечего. Это правда.

– Ты лучше этого, – ее челюсти напряглись. – Самобичевание тебе не к лицу.

– Ты недостаточно хорошо меня знаешь, чтобы судить об этом.

Слова задели Вайолет сильнее, чем он хотел. Она отпрянула, и ее лицо сморщилось от обиды.

– Я искала тебя, придурка, целых два часа, и сомневалась, что найду тебя живым. Может, я и не так хорошо тебя знаю, но мне знакомо то чувство, когда кажется, что твои силы берут над тобой верх, и мне страшно за тебя, Айзек.

Последние слова были произнесены в спешке и стыдливым шепотом. Вайолет потупила взгляд и вздохнула.

Два часа. Два часа она ходила по лесу, который издевался над ней месяцами, который прожевал ее и выплюнул. Ради него. От этой мысли Айзека затошнило чуть ли не сильнее, чем от алкоголя. Он не заслуживал такой преданности.

– Прости. Мне тоже за себя страшно. – Это самое искреннее утверждение, которое он произнес с тех пор, как признался Джастину в своих чувствах, и правда опалила ему горло. – Просто… мой брат, моя семья… все это слишком. И то, что я сказал, мол, ты плохо меня знаешь… Единственная причина этому то, что я ничего не рассказываю. Но ты заслуживаешь правды. Уже давно заслуживаешь.

Айзек долгое время хотел ей открыться. Еще с ночи равноденствия, когда Вайолет кинулась в опасность, чтобы спасти Харпер, как он кинулся бы спасать Джастина. Но даже тогда он знал, что правда все изменит. То, что Джастин увидел в ночь ритуала Айзека, навсегда изменило их отношения.

Он хотел рассказать Вайолет о произошедшем, но так, чтобы это не обременило их. Она заслуживала лучшего. Айзек понятия не имел, как это сделать, но больше не мог хранить от нее секреты.

Поэтому там, посреди выжженного кратера, который он сотворил своей разрушительной силой, Айзек Салливан поведал Вайолет Сондерс правду о своем ритуале.

– Беда Салливанов в том, – медленно начал он, – что нас с детства учат: наша судьба либо приносить боль, либо избавлять от нее. Я ни за что не хотел приносить ее.

– А кто бы захотел?

Он мрачно улыбнулся.

– Ты была бы удивлена. Это полезное свойство, когда ты хочешь, чтобы люди воспринимали тебя всерьез. А мы этого хотели.

В младшей школе была группа хулиганов постарше него, которая придумала себе игру: они крали его любимую книгу и заставляли Айзека гоняться за ними по площадке.

– Они считали это забавным, – объяснил он, – потому что я Салливан, а мы известные любители подраться, но не я. – Вместо этого Айзек был просто младшим братом – тощим и тихим. Он почти не говорил на уроках, постоянно читал и всегда слушал. – В общем, прежде чем отдать книгу, они оставляли мне пару синяков. В конце концов Исайя догадался, что происходит. Габриэль на пять лет старше меня, а Исайя был на семь, так что он уже прошел свой ритуал. Он пришел в ярость и попросил меня показать ему хулиганов. Однажды после школы он прижал их главаря и пригрозил ему, заставив меня наблюдать.

Айзек замолчал, вспоминая страх на лице мальчика, когда Исайя прижал его коленом к земле и взял рукой за шею. Он еще никогда не видел такого искреннего, беспомощного ужаса, и даже сейчас ему было тошно об этом думать.

– Он не бил его, просто запугивал, пока тот, э-э… не описался. Я молил Исайю остановиться, но он не слушал.

Позже, когда они вернулись домой, Исайя схватил Айзека за плечи и посмотрел на него широкими, одичавшими глазами.

– Он сказал: «Боль – это сила», – продолжил юноша. – «Ты должен показать миру, что можешь причинить ему больше боли, чем он тебе. Это единственный способ выжить».

– Кошмарная философия, – заметила Вайолет.

– Да… Но это довольно трудно понять, когда тебе восемь и семья – это весь твой мир.

– Справедливо. И что было дальше?

Айзек боялся смотреть на нее, поэтому безнадежно уставился на собственные разрушения, тускло освещенные фонариком Вайолет. Обугленные пеньки и груды пепла; запах горелого, запах руин.

– Я вырос. И все изменилось.

Айзек мало что знал о ритуале своей семьи. Они хранили его в тайне так долго, как только могли. Но он видел шрамы: выпуклые линии под рубашкой матери, идущие по плечам. Порезы на руках Габриэля, которые он с большим трудом прикрывал татуировками. Они извивались вдоль голеней и ключиц его дядей и тетей – на разных местах, но шрамы есть шрамы.

– Когда мы проходим ритуал, то отдаем Зверю частичку себя. Ты делаешь это своим разумом. Готорны и Карлайлы делают это посредством озера и дерева. Но мы, Салливаны, отдаем ему свою кровь.

Вайолет передернулась.

– Знаю, – кивнул Айзек. – В общем… я знал, что мой ритуал будет болезненным, но мне казалось, что оно того стоит. Я хотел исцелять людей, как Габриэль – он ходил на патрули и возвращался с громкими рассказами о том, как спас людей, вышедших из Серости. Сейчас я, конечно, понимаю, что все это был бред. Люди не выходят из Серости живыми.

На свой четырнадцатый День рождения, день ритуала, Айзек проснулся рано. Съел свой любимый завтрак, хотя большая его часть осталась размазанной по тарелке, поскольку он был слишком взволнованным. И лишь немного удивился более добродушному, чем обычно, отношению своих родных.

– Теперь я понимаю, что мама пыталась им помешать. За пару недель до этого мы поехали кататься на машине и затормозили на остановке, где нас ждали мои дядья. Все сделали вид, что все нормально, «о, какое совпадение», но нет. Они знали, что она попытается сбежать со мной, и были готовы. Поэтому в день моего рождения маму заперли в комнате и приставили к ней охрану.

– Что насчет твоего отца?

Айзек пожал плечами.

– Никогда его не знал. Как и все остальные. Среди Салливанов много одиноких родителей – мы растем вместе. Теперь я осознаю, что присутствие родителя извне значительно осложнило бы ритуалы. В общем, в тот вечер ужин показался мне немного странным на вкус. И только когда я начал терять сознание, я понял, что мне что-то подсыпали.

Он очнулся ночью в лесу, прикованным к алтарю за домом Салливанов, с кляпом во рту. Его семья что-то пела. Кинжал, лицо Габриэля… его шея невыносимо болела.

Вот как все обстоит на самом деле: ритуалы других Салливанов – это просто подготовка к самому главному. Они дают свою кровь земле, Зверю. Но чтобы продлить сделку с ним, они должны отдать одного из своих.


Жертву.

Айзек не знал, почему они решили, что умереть должен именно он. В последующие годы он истязал себя мыслями об этом, пытаясь найти какую-то логику. Возможно, они считали его слабым. Возможно, они думали, что из всех детей его поколения, Айзека будет легче всего убить.

Но они ошибались.

Когда ему перерезали горло, его разум отправился в Серость. Он услышал голос Зверя, требовавшего найти внутри себя то, что рычало, царапало и грызло его грудную клетку.

И он выпустил это.

Его сила, дикая и наконец-то свободная, с ревом ожила и заискрилась по лесу. Семья запаниковала, потому что он не умер… а затем случилось кое-что еще. Что-то, что полностью перевернуло все с ног на голову. Мама и Калеб выбежали на поляну, чтобы спасти Айзека.

После этого его родственники ополчились друг против друга. Когда они закончили, Исайя и Калеб были мертвы, мама потеряла сознание, а все остальные сбежали. Все, кроме Габриэля, который гнался за ним по лесу, пока Айзек не упал от изнеможения, с полной уверенностью, что больше не очнется. А затем его нашел Джастин Готорн, и один кошмар перетек в следующий.

Он закончил свой рассказ, чувствуя комок в горле. Сквозь деревья уже проглядывались солнечные лучи.

Когда Айзек снова посмотрел на Вайолет, в ее глазах стояли слезы.

– Спасибо, что рассказал мне, – хрипло произнесла она. Айзек не знал, кто из них потянулся первым, но уже спустя секунду его рука обнимала ее за спину. Он весь дрожал, всхлипы сотрясали все тело.

– Прости, – прошептал он в ее бархатный рукав. – Надеюсь, ты не против…

– Все нормально, – ответила Вайолет, легонько поглаживая его между лопаток. В ее голосе было что-то такое, чего он уже давно не слышал от других людей – нежность и ни намека на жалость. – Помнишь, как ты сказал мне, что то, что произошло с тетей Дарьей, – не моя вина?

Айзек уткнулся лбом в ее плечо.

– Помню.

– Ну, это тоже не твоя вина. Поверь мне.

Так они и сидели посреди разрушенного леса, обнимая друг друга, держась за что-то твердое, материальное, пока Айзек наконец не нашел в себе силы встать.

Это снова произошло на рассвете. Первый раз Мэй проснулась и подумала, что алкоголь нарушил ее сон, но нет. Это боярышник взывал к ней. Это был крик боли, крик о помощи. На задворках ее сознания пронзительно визжал голос.

Она не помнила, как натянула свитер и кроссовки на платформе, но уже спустя пару минут Мэй стояла снаружи.

Застывшие каменные ветки тянулись вверх, будто поднимая солнце в небо. Они манили ее вперед – то же ощущение охватило ее в ночь, когда Харпер превратила боярышник в камень. По ее щеке скатилась слеза. Мэй подняла руку к лицу и обнаружила, что это кровь.

– Харпер дала мне обещание, – прошептала она, подбегая к дереву и прижимая ладонь к камню, который некогда был корой. – Потерпи еще немного.

Голос в ее голове окреп и зашипел от паники. Утренний воздух рассек громкий треск, и Мэй посмотрела на то место, где ее ладонь соприкасалась с камнем: он раскалывался. От дерева повеяло знакомой вонью гнили, и девушку охватил глубинный, тошнотворный страх.

«Грядет что-то ужасное», – подумала она, но знала, что это не так. Потому что что-то ужасное уже наступило и сейчас просто готовилось показать себя.

Трещины поползли вверх, камень отслаивался, как кожа. Участки под ним были серыми, маслянистыми и мерцали нездоровым сиянием, которое медленно пульсировало в предрассветном воздухе. Переливчатая жидкость устремилась вверх, сочась сквозь трещины, и закрутилась вокруг дерева, как серебряные вены.

– Нет, – ахнула Мэй, когда ветки с кряхтением ожили и поросли почками, напоминающими руки. – Нет!

Она прижала вторую ладонь к стволу, будто могла вернуть дерево к прежнему состоянию одной силой воли, и мысленно схватилась за корни, за будущее.

«Этого не произойдет. Этого не произойдет!»

Девушка зажмурилась, тяжело дыша, и когда она открыла глаза, Четверка Дорог исчезла.

Вокруг нее парил туман, на волосах и ресницах собиралась влага. Ее руки оставались вытянутыми, но боярышника больше не было. Вместо этого она стояла на символе основателей в Серости.

Туман начал рассеиваться, открывая вид на крону причудливо сплетенных деревьев над ее головой. Что-то обхватило ее за ногу, и Мэй увидела под собой корни: они ползли по символу и сплетались вокруг ее щиколоток. В голове раздался гулкий и высокий голос.

Мэй понимала, что ей стоило бы бояться, однако ее охватило мощное чувство спокойствия. Корни обвивали ее запястья, словно она была частью самого леса, и когда она раскрыла ладони, то обнаружила, что они кровоточат: линии жизни рассекали порезы, кровь смешивалась с переливчатой жидкостью.

Стоило ей увидеть кровь, как голос в ее разуме изменился, стал низким и громогласным, и от него по корням и веткам прошла дрожь.

«Добро пожаловать домой, Семерка Ветвей», – сказал он, а затем мир почернел.





Часть 3

Крестоносец