Колода предзнаменования

– Ничего.

– Ладно, – кивнул Айзек, и следующие слова полились из него потоком, словно дамбу прорвало. – Потому что я хочу пригласить тебя на свидание, но не знаю как. Я хочу сделать все правильно, но меня пугает до чертиков мысль, что я с легкостью могу все испортить.

Боль в груди Вайолет преобразилась в теплый, изумленный прилив симпатии. Она тут же вспомнила последние несколько месяцев и впервые увидела другую историю. Ту, в которой два человека мало-помалу открываются друг другу, несмотря на то, что пережили достаточно страданий, чтобы их хватило на всю жизнь. Ту, в которой они узнают, как залечить свои раны. Ту, в которой они напуганы, но это значит лишь то, что они важны друг для друга.

– У меня есть идея, – прошептала она, – как тебе сделать это правильно.

– Да?

– Ага. – Может, кто-то на ее месте притворился бы скромным, но Вайолет никогда не разбиралась в этих тонкостях. И если Айзек намерен с ней встречаться, ему придется смириться с этим, так что нет смысла притворяться кем-либо другим. – Ты можешь перестать нервничать и просто поцеловать меня.

Его губы расплылись в удивленной улыбке.

– Ну, если ты настаиваешь.

Айзек подался вперед. Поначалу поцелуй был медленным и нежным; Вайолет чувствовала их напряжение, страх сделать что-то не так.

Последние месяцы в Четверке Дорог были отведены завершениям историй, попыткам отпустить прошлое. И в свете всего этого Вайолет решила, что устала бояться. Устала оберегать себя от счастья.

Поэтому она позволила себе погрузиться в этот момент. Его руки обнимали ее за спину, ее – обхватывали его за шею, комната вокруг них была наполнена теплым золотистым сиянием солнца, опускающегося за деревья.

Пришло время наконец-то строить что-то новое.



Они решили встретиться у озера – вполне подходящее место, по мнению Харпер, даже несмотря на то, что на дворе был декабрь и погода не собиралась под них подстраиваться. Вода начинала замерзать, края берега покрылись тонкой коркой льда, который не растает до весны. Но лучше уж встретиться снаружи, чем в коттедже Карлайлов. Мало-помалу ее отношения с семьей налаживались, и в целом она была рада, что вернулась. Однако, по чему Харпер не скучала, так это по необходимости делить с кем-то комнату. Такое понятие, как личное пространство, полностью отсутствовало в доме Карлайлов, и она не хотела говорить с Джастином перед своими родичами, у которых появилась жуткая привычка причмокивать в их присутствии.

– Случилось что-то слишком важное, чтобы написать об этом в сообщении? – кончик носа Джастина уже покраснел от холода, вокруг его подбородка был обмотан огромный серый шарф. Каждый раз, когда Харпер смотрела на него, она по-прежнему испытывала облегчение за то, что серебряные вены и переливчатые слезы исчезли.

Но сегодня его вид не вызывал у нее радости, а наоборот, наполнял ужасом.

Харпер сделала глубокий вдох и выпалила:

– Я поступила.

Она не ожидала, что это получится так рано, но когда она вернулась днем из школы, то обнаружила дома письмо. Досрочное поступление в Университет штата Нью-Йорк – в который она и хотела попасть – и увесистый пакет финансовой помощи в качестве поощрения в придачу.

Джастин тут же расплылся в улыбке и заключил ее в объятия.

– Это же превосходно!

– Да, – Харпер отстранилась. – Но я собираюсь принять их приглашение. А значит…

Его лицо изменилось.

– Значит, ты уедешь этим летом.

Она кивнула.

Последние несколько недель выдались странными. После уничтожения Серости они с Джастином сошлись на том, что сейчас им важно сосредоточиться на своих семьях. Это было необходимо, чтобы выдержать пристальное внимание города, и Харпер намеревалась исполнить свое обещание Сету с Митси и по-настоящему стать частью их жизни.

Теперь жители знали, что произошло. Харпер снова морально приготовилась к их презрению, но они скорее испытывали шок, чем что-либо еще. Тот факт, что первые основатели солгали, вызвал потрясение у всей Четверки Дорог, и Харпер заметила изменения не по тому, как жители стали относиться к ней и ее друзьям, а по тому, как они стали относиться к самому городу.

Портреты основателей вынесли из городского архива и спрятали глубоко на складе, а ратушу начали ремонтировать. Им назначили нового шерифа, который не имел никакой связи с основателями. Мэр Стори профинансировал уборку города: люди помогли убрать мусор из леса, раз уж он теперь не заразен. Вокруг символа основателей по-прежнему росла роща деревьев, их корни медленно пробивались сквозь камень. Но все были слишком напуганы, чтобы пытаться их выдернуть.

Харпер наблюдала за всем этим с полным осознанием, что позволяет жизни идти своим чередом и не стремится к свободе, за которую так отчаянно боролась. А затем Вайолет с Айзеком начали встречаться, решение о колледже было принято, и она поняла, что не может больше откладывать этот разговор.

– Дело в том, – начала она, – я понимаю, что до этого еще не далеко. Но еще я понимаю, что ты останешься.

Джастин кивнул.

– Я не могу бросить Мэй и маму.

– Я знаю, – кивнула Харпер. А затем замешкалась.

Она хотела его, а он хотел ее. Это было ясно, и уже довольно давно. Но Харпер очень устала от Четверки Дорог. Последние недели она думала о том, как хорошо было бы оставить все позади, ведь теперь у нее имелась такая возможность. Все закончилось, и она была готова уехать. Чтобы узнать, кто она в мире без основателей, монстров и крови.

Но Харпер не могла этого сделать, встречаясь с Джастином Готорном. Он всегда будет такой же частью города, как дерево, в честь которого названа его семья, и Харпер никогда не попросит его стать кем-то другим. Но и она не собиралась становиться кем-то другим ради него.

И хоть Харпер понимала, что у их отношений истекает срок годности, что если она поцелует его сейчас, это лишь вынудит их повторить этот же разговор в не столь далеком будущем, часть ее все равно хотела это сделать.

Она снова подумала о том, сколько всего они пережили. Лучше они покончат с этим сейчас – чем дольше тянуть, тем больнее им будет.


– Из нас не выйдет пара, – прошептала Харпер дрожащим голосом. – Не при таких обстоятельствах.

Она всмотрелась в лицо Джастина, отчаянно ожидая его реакции, но оно не изменилось.

– Я люблю тебя. – Слова звонко прозвучали в морозном зимнем воздухе и раскатились между высокими, темными скелетами деревьев. – И, думаю, мы вдвоем знаем, что ты заслуживаешь выбраться отсюда безо всяких сдерживающих обстоятельств.

На ресницах Харпер начали подмерзать слезы.

– Прости. Мне жаль…

– Неправда.

Его улыбка сломала что-то внутри нее, вызвала мощные волны фантомной боли. И тогда она поняла, что на подсознательном уровне Джастин этого ждал. Что он был готов с этим смириться. Харпер обняла его, плача на его груди, и Джастин прижимал ее к себе до тех пор, пока она не была готова отпустить его.

Однажды эти чувства пройдут. Они вырастут, двинутся дальше, и он превратится в далекое воспоминание или, быть может, даже друга.

Но это не спасало ее от невыносимой грусти сейчас. Поэтому, когда Джастин ушел, Харпер не пошла домой – вместо этого она направилась по знакомой тропе через лес к припорошенному снегом крыльцу Сондерсов. Когда Вайолет открыла дверь и увидела слезы на ее лице, то молча обняла подругу.

– Мальчишки, – выдавила Харпер, и Вайолет отвела ее в гостевую комнату, в которой Харпер жила несколько недель; комнату, в которой, как твердо заявила Вайолет, ей всегда будут рады.

– Плачь, сколько хочешь, – сказала она, когда они сели на полу. Орфей расхаживал по краям шерстяного ковра, его полосатая шерстка блестела в свете свечей, которые зажгла Вайолет. Они служили напоминанием о тех отчаянных минутах, которые они провели у Айзека в ночь, когда Харпер думала, что ее миру действительно пришел конец. – Здесь тебя не осудят.

– Меня просто это бесит! – выпалила Харпер. – Я знаю, что поступила правильно, но мне все равно больно.

– Разумеется, сейчас тебе больно, – ответила Вайолет. От мигающих огоньков свечей на стенах выплясывали тени. – Но так не будет вечно.

– Ты действительно так думаешь?

Вайолет улыбнулась.

– Я это знаю. Ты была достаточно сильной, чтобы расстаться с ним. Это значит, что ты достаточно сильная, чтобы также забыть о нем.

Харпер положила голову на плечо подруги, борясь со слезами. Но теперь они лились по другой причине.

Вайолет была права. Она – Харпер Карлайл. Девушка, которая подняла каменную армию. Девушка, которая помогла всех спасти. Девушка, которая наконец могла вернуться домой; мягкая, сильная и более мудрая, чем была несколько месяцев назад.

И впереди нее простиралось будущее, наполненное до краев бесконечными возможностями.



В мавзолее было тихо. Айзек стоял в тени праха своей семьи, смотрел на таблички, тянущиеся до потолка, и чувствовал тяжесть последних нескольких лет на своих плечах.

– Я считаю, что это должен сделать ты, – сказал Габриэль.

Айзек повернулся. Они оба приоделись в галстуки и пиджаки, которые на них не сидели, и было трудно не думать, что они нарядились в костюмы. Словно дети, играющие во взрослых, цепляющиеся за то, к чему никогда не будут готовы. Он намеренно не застегивал воротник, не то чтобы гордо, но честно демонстрируя свой шрам.

– Уверен? – спросил Айзек, и слово отразилось от стен.

Его ладони больше не мерцали от силы, и, несмотря на то, что он ожидал почувствовать облегчение, избавившись от нее, по правде, он немного скучал. Но расставание с силой стоило этого покоя. Единственная достойная жертва, которую когда-либо приносила его семья.

– Да, – кивнула Габриэль, передавая ему небольшую урну, в которой хранился прах их матери. – Уверен.

Решение отключить Майю Салливан от системы жизнеобеспечения было нелегким. Но после всего случившегося оно далось ему легче, поскольку теперь Айзек знал, что больше никому не придется страдать так, как ей. Правда заключалась в том, что его мать умерла в день ритуала, но Айзек смог это признать только сейчас. На той больничной койке лежала не она, как и в этой урне хранилась не она, однако Айзек все равно чувствовал скорбь.

Еще одна потеря, которую ему придется вынести. Но, по крайней мере, ему не придется делать это в одиночку.

Он с трудом сглотнул и поставил урну Майи в нишу рядом со своими братьями, а затем осторожно закрыл ее. Рядом с табличками Калеба и Исайи блестела новая.

МАЙЯ САЛЛИВАН



Он гадал, правильно ли хоронить ее здесь, но было приятно знать, что в какой-то мере они всегда будут рядом друг с другом. Его взгляд скользнул к той части мавзолея, откуда убрали мемориальную доску Ричарда Салливана.

– Какой же подонок, – пробормотал Айзек.

– Расскажи мне об этом, – мрачно согласился Габриэль.

Когда все немного успокоилось, Айзек узнал, что за внезапным побегом Габриэля стоял Ричард Салливан. Он загнал его в угол в гостинице и сказал, что Августа с Джунипер лгали о Четверке Дорог, что от болезни никак не избавиться. Габриэль запаниковал и прислушался – он узнал в Ричарде отца Джастина с Мэй и подумал, что тот знает правду. Айзек понимал, почему Габриэль дал деру. Взрослеть трудно. Но важно лишь то, что он вернулся.

Кровожадность Ричарда положила всему начало. Теперь Айзек это знал. Но, вопреки всему, они положили этому конец.

– Я скучаю по ней, – это единственная надгробная речь, на которую он был способен. – По всем ним.

– И я, – ответил Габриэль. – Но я думаю, что они бы нами гордились.