Комната на Марсе

«Но Торо тревожили поезда, — ответил Гордон. — А Тед К. современник атомной бомбы. Он был свидетелем техногенного крушения мира».

«Признаю, это, конечно, существенная разница. Никого нельзя извлекать из исторического контекста. Плюс Торо слепил бы самую негодную почтовую бомбу. Его зажигательный акт сопротивления не встречал одобрения современников».

Когда они встретились в своем баре на Шаттук-авеню, чтобы выпить пива на прощание, Алекс вручил Гордону, как бы в шутку, список любимых книг Теда Казински. Гордон когда-то читал его воззвание. Все его читали. Этот парень недолгое время был профессором в Беркли. Они выпили за отъезд Гордона.

— За мою ссылку, — сказал Гордон.

— Типа тебя выперли из Оксфорда?

— Просто отправили пожить на природе.



Гордон выехал из центра Окленда ближе к вечеру и двигался на восток и на юг, углубляясь в темные и плоские сельскохозяйственные просторы по Шоссе-99. В салон проникал горелый запах искусственных удобрений, несмотря на кондиционер, а в сумерках над дорогой возникло оранжевое свечение, огромный нимб посреди темноты. Таинственный источник света, словно от большого завода, затерянного в ночных полях. Он знал, что это они — женщины, три тысячи женщин. Как и в ЖТСК, там не могло быть ночи, поскольку это место охранялось круглые сутки, семь дней в неделю.

Он остановился на ночь в придорожном отеле. Утром он встретится с агентом по недвижимости и получит ключи от хижины. Ему хотелось спросить девушку за стойкой, не знала ли она кого-нибудь, кто работал в Стэнвиллской тюрьме. Но вместо этого он спросил, годилась ли для питья вода из-под крана в городе.

— Я не из тех, кто пьет воду из-под крана? — сказала девушка с вопросительной интонацией.

Он спросил, не подскажет ли она, где можно поесть.

— А вы любитель жареных креветок?

Видимо, местный типаж.



Вода в горной хижине Гордона была ядовитой. Не от удобрений, а из-за природных залежей урана, так что приходилось покупать воду в бутылках. Хижина ему понравилась. В ней пахло свежестроганой сосной. Она была устроена разумно и компактно, можно сказать, уютно, и стояла на сваях, на крутом склоне холма. По соседству было еще несколько домов и необъятный вид на долину.

Он должен был появиться на новой работе в течение недели. Несколько дней он разбирал свои жалкие пожитки и рубил дрова. Гулял по окрестностям. А по ночам топил печку и читал.

Гордон выяснил, что Тед Казински питался в основном кроликами. Белкам же, по словам Теда, похоже, не нравилась плохая погода. Дневники Теда, главным образом, рассказывали, как он жил и что происходило в окружающей дикой природе, и Гордон отметил, что сравнение его с Торо было не таким натянутым, как ему показалось поначалу. Но Тед никогда бы не написал такого: «Через пробудившуюся в нас самих невинность мы различаем невинность наших соседей».

Все новые соседи Гордона были белыми суровыми ребятами. Они ковырялись в грузовиках и мопедах и относились к Гордону свысока, и его это устраивало, потому что в случае чего такое отношение будет ему только на руку. В горах выпадал снег. Дороги заметало так, что было не проехать. Деревья падали и обрывали провода. Летом и осенью здесь бушевали пожары. Гордону не нравился надрывный визг двухтактных моторов мопедов, разносившийся над долиной по выходным, но деревня была деревней — это вам не чистый, неиспорченный мир туземной жизни с птичьими трелями, а деревенская братва, которая обрезала деревья бензопилами, клала или мостила искусственный газон и прорубала дорожки сквозь подлесок для покатушек на мопедах и снегоходах. Гордон воздерживался от суждений. Эти люди знали гораздо больше его, как жить в этих горах. Как пережить зиму, и лесные пожары, и грязевые оползни от весенних ливней. И как правильно складывать дрова, что терпеливо показал Гордону один из соседей, живший ниже на склоне холма, после того, как две его стопки дров сбросил на дорогу парень по кличке Бобер, не имевший большей части пальцев. Гордон научился колоть дрова. Таков был первый итог его ссылки.

У соседа, который помог Гордону сложить дрова, была жена или подруга. Гордон не видел ее, но слышал, как они препирались. Голоса здесь разносились далеко.

Однажды ночью в один из первых дней его новой жизни в горах Гордон проснулся от женского крика, доносившегося откуда-то из темноты. Он нащупал лампу. Он был уверен, что это кричала жена соседа. Его дом стоял примерно в трех сотнях ярдов вниз по холму. Снова кто-то прокричал. Это был испуганный вскрик. На этот раз ближе. Похоже, кто-то попал в беду.

Он вышел на крыльцо в пижаме. В доме соседа не было света. Он долго простоял, но больше ничего не слышал. Он решил, что должен разобраться в этом. Одевшись, он стал спускаться с холма в ту сторону, откуда доносился крик. Он постоял на дороге, вслушиваясь.

Ночь была безлунная, и он почти ничего не видел. Все кругом утопало во тьме, только поверху смутно вырисовывались верхушки сосен.

Неровный свет звезд — то яркий, то тусклый, то чуть поярче — напомнил ему свет фар. Фар машины, движущейся ночью по лесной дороге, просвечивая сквозь деревья. Но звезды были волшебны, а фары могли представлять опасность. Звезды были частью природы. Тогда как машины были неведомым порождением человека.

Деревья шелестели и свистели на ветру, и Гордон задумался, не от ветра ли мигали звезды — возможно, тот же самый ветер гулял в небесной вышине.

Он снова услышал женский вскрик, теперь еще дальше.

— Есть там кто? — позвал он. — Вы в порядке?

Он стоял на холоде и ждал. Но слышал только ветер.

Он вернулся в хижину и лег в постель. Попробовал заснуть, но не смог.





10


Выйдя в лютый мороз, я заметил дикобраза под деревом и выстрелил в него. Сперва он казался мертвым, но потом я увидел, что он еще дышит. Из-за плотной шкуры и колючек я не мог разобрать, где у него в голове мозг. Я приставил ружье туда, где по моим понятиям должен быть мозг, и выстрелил. Было трудно разделывать его, так как шкура не отдиралась чисто от плоти и приходилось следить за колючками. У него в брюхе было много глистов, так что после того, как я вычистил их, я тщательно вымыл руки и нож в сильном растворе лизола. Вообще я очень хорошо готовлю мясо.

Этим утром я шагал по снегу пару часов. Вернувшись, я сварил остаток дикобраза (сердце, печень, почки, несколько кусков жира и большой кровяной тромб из груди). Я съел почки и часть печени — это было восхитительно. Я также съел часть тромба, довольно приятного на вкус, правда, с сухой текстурой, но это ерунда.



После первой оттепели повсюду на холмах стали греметь динамитные взрывы. Я то и дело слышал их из хижины. «Эксон»[23] проводит сейсмическую разведку нефти. Пара вертолетов кружит над холмами, опускают динамит на тросах и взрывают на земле. Измеряют приборами вибрацию. Поздней весной я разбил лагерь, надеясь подстрелить вертолет к востоку от горы Кратер. Это оказалось труднее, чем я думал, потому что вертолет всегда в движении. Только раз у меня появился слабый шанс. Два быстрых выстрела, когда вертолет пересекал пространство между деревьями. Оба раза мимо. Вернувшись к палатке, я заплакал, отчасти с досады на свою неудачу. Но в основном из-за скорби от того, что творилось с этим краем. Он так прекрасен. Но если они найдут нефть, все пропало.






11


— О’кей, смывай!

Сэмми Фернандес учила меня, как передавать вещи через парашу. Нужно протянуть шнур по стояку, чтобы переправлять вещи вверх и вниз. Буррито. Печенья с кремом. Сигареты. Пруно[24] в бутылках от шампуня.

Нас с Сэмми посадили вместе в карцер на девяносто дней в наказание за отказ подчиниться приказам полицейских. Камера была 6´11 футов, с парашей и двумя бетонными лежаками с синтетическими матрасами. Мы болтали и по очереди подходили к окошку-кормушке, оглядывая коридор, известный как Главная улица, в котором, если повезет, можно увидеть, как кого-нибудь из одиночки ведут в наручниках в душевую два копа, согласно уставу. Мы находились в заключении круглые сутки, не считая двух раз в неделю, когда нас по одной выводили в душевую, и одного раза, когда нас выпускали на час подышать воздухом в загон с решеткой сверху.

Прямо под нами, в том же здании, были камеры смертниц. Копы называют их «категория А». Они произносят это полсотни раз за день, так что тюремное начальство, видимо, решило, что по моральным соображениям лучше говорить «категория А», чем «камеры смертниц».

На связи с нами через парашу, этажом ниже, была старая подруга Сэмми, Бетти Ля-Франс. Бетти Ля-Франс, как и другие смертницы, имела доступ к столовой и контрабанде. А у нас был доступ к Бетти через парашу и вентиляцию, и слава богу, она дружила с нами, потому что Бетти не стала бы разговаривать с кем угодно, а уж тем более передавать буррито или тюремное бухло. Они с Сэмми сидели вместе в окружном СИЗО много лет назад, когда разбиралось дело Бетти.

— Это моя чиканочка? Сэмми? — прокричала она нам по вентиляции в первый вечер.



У Бетти были свои черные деточки и чиканочки, и Сэмми была ее любимицей. Бетти была моделью для рекламы колготок «Ее путь».

— Ее ноги застрахованы на миллионы. У нее стопы с таким изгибом внизу, как у куклы Барби, только настоящие.

Сэмми сказала, что у Бетти в камере были туфли на шпильках. Она заплатила копу несколько сотен, чтобы получить их, и теперь надевает их время от времени и восхищается собственными ногами.

Сотни. Миллионы. Невозможно верить всему, что говорят. Но это все, что у тебя есть.

Так или иначе, пруно Бетти, как и всякое пруно, по виду и запаху напоминало рвоту. Помойный запах пруно такой сильный, что, когда его готовят, люди распыляют в камере детскую присыпку, чтобы перекрыть его.

— Это лучший самогон в Стэнвилле, милая, но его нужно хорошенько декантировать, — прокричала нам Бетти по вентиляции. — Не забудь декантировать. Он должен подышать.

Она готовила его обычным способом: наливала сок из пакетов в пластиковый мешок, добавляла кетчуп вместо сахара и туда же клала носок с хлебным мякишем вместо дрожжей — и все это бродило несколько дней.

Вслед за пруно Бетти передала нам винный бокал из пластика с отвинчивающейся ножкой.

— Где она взяла бокал?

— Известно где, — сказала Сэмми. — В шахне или дупле.

Женщины проносят героин, табак и сотовые телефоны во влагалище или анусе. Бетти проносила пластиковые бокалы.

Мы с Сэмми передавали друг другу пруно, и она рассказывала мне, как Бетти устроила убийство своего мужа, чтобы получить его страховку. В тюрьме не говорят, кто за что сидит. Но Бетти была исключением. Смертницы — особая категория. Они словно знаменитости в Стэнвилле, и все о них судачат.

Она подговорила своего любовника убить ее мужа, но потом, пока она ждала денег, Бетти стала волноваться, что этот тип сдаст ее, так что она подговорила продажного копа, с которым познакомилась в баре в Сими-вэлли, убить ее любовника. Она уже собиралась разделаться со вторым убийцей — с продажным копом, убившим первого убийцу, — и тут ее сцапали. Она боялась, что он донесет на нее или будет угрожать ей и шантажировать. Они были в Лас-Вегасе, проматывая деньги за страховку мужа. И она спросила охранников в казино «Эль Кортез», готовы ли они убить за деньги этого копа.

— Милая, это был НЕ «Эль Кортез», — прокричала Бетти из вентиляции. — Это был «Дворец Цезаря». И честно, если ты решила рассказать мою историю, не понимая разницы между «Цезарем» и «Эль Кортезом», значит, ты просто очень многого не знаешь. «Эль Кортез» для водителей лимузинов и филиппинцев. Ничего против них не имею. Нужно было нанять одного из них, чтобы избавиться от Дока, пока была возможность. — Она имела в виду продажного копа, как пояснила Сэмми. — Он раз пять пытался прибрать мое добро. Надо думать, хоть в камере смертниц женщине дадут пожить спокойно. Побыть одной.

В числе свидетельств, приведших к аресту Бетти, была фотография, на которой она лежит голая под кучей денег. Ее сфотографировал Док, продажный коп, сразу после того, как она получила страховку за убитого мужа. Бетти любила деньги, сказала мне Сэмми, и спала в окружном СИЗО на подушке, набитой банкнотами. Она просила Сэмми охранять ее подушку, когда ее вызывали в суд. Сэмми сказала, что чувствовала себя королевой при мысли о том, что такая изысканная личность, как Бетти Ля-Франс, доверяла ей свою подушку, набитую деньгами.

Бетти и Дока арестовали в Лас-Вегасе. Сэмми знала эти истории, но всякая новая публика для Бетти заслуживала повторения. Она рассказала нам по вентиляции о СИЗО в Неваде, где ее держали до того, как экстрадировать обратно в Калифорнию. Она сказала, что девочки там — тамошние девочки — все работают. Каждая заключенная окружного СИЗО Лас-Вегаса должна пересчитывать игральные карты и складывать в колоды в определенном порядке для казино. Ее тоже заставляли заниматься этим, сказала она, и ее пальцы ужасно растрескались.

К тому времени мы уже захмелели от нашего пойла.

— А она вообще показывала тебе это фото, где она с деньгами? — Я захотела увидеть его.

Не показывала, но, по словам Сэмми, у Бетти имелась здесь целая папка с материалами про себя — все статьи, появлявшиеся в газетах, протокол судебного заседания и тому подобное. Сэмми сказала, что ее процесс наделал много шума, прогремел по всем новостям. Бетти нанимала одного убийцу за другим, тот коп оказался вовлечен в массу разных афер, был большой скандал в ДПЛА[25]. Сэмми прокричала Бетти просьбу увидеть фотографию. Все, чего мне хотелось в моем осоловелом состоянии, всколыхнувшем все мои надежды и желания, это увидеть фотографию женщины, заваленной деньгами, чей голос я слышала из вентиляции. На самом деле я была бы рада увидеть что угодно, кроме бетонных стен крошечной камеры.

Бетти отказалась переправить фото по параше. Она боялась, что оно испортится. Можно завернуть вещи в пластиковые пакеты достаточно плотно, так что вода не протечет. Мы переправляли по параше мороженое и сандвичи из столовой, завернув их в прокладки и целлофан для изоляции. Но Сэмми всерьез настроилась. Она спросила Маккинли, сержанта, работавшего в карцере той ночью, не передаст ли он ей книжку от Бетти. Все называли его большим папой.

— Я должна дочитать ее, большой папа, — сказала Сэмми. — Я прочитала все главы, кроме последней, когда была тут в прошлый раз.

Если бы он согласился, Бетти могла бы засунуть фото между страниц.

— Я не могу ничего передавать, Фернандес. Поймают тебя с чужой собственностью, накинут еще срок. Ты это знаешь. Я не хочу, чтобы мои девочки тут страдали. Просто следуй правилам, Фернандес, и тебя скоро вернут в общую камеру.

— Большой папа, — сказала Сэмми, — хотела бы я быть твоей дочерью. Вся моя жизнь могла бы пойти по-другому.

— Вот что, Фернандес, — сказал сержант Маккинли. — Я уверен, что твой отец сделал все, на что был способен.

Мы услышали, как он уходит в башмаках по коридору.

— Я никогда не знала моего отца! — прокричала ему Сэмми через окошко-кормушку. — И моя мать тоже! Она даже не уверена, кто это был!

Бетти услышала, как мы смеемся, и это решило дело. Она поняла, что перестала быть центром нашего внимания, и согласилась передать фото по параше.

После того как мы развернули тридцать слоев целлофана, Сэмми достала газету, в которой была статья с той самой фотографией. Я представляла классическое ню с бикини из сотенных бумажек и с длинными ногами, застрахованными на миллионы.