Королевство слепых
Часть 69 из 98 Информация о книге
– А деньги? – спросил Бовуар. – Они оставались в доверительном управлении, – сказал Гамаш. – Росли, но не тратились. Лакост произвела быстрый подсчет: – Тридцать лет. Это значит, на дворе уже год приблизительно тысяча девятьсот пятнадцатый. – Точно, – сказал Гамаш. – Первая мировая. Судя по архивным данным, обнаруженным инспектором службы контроля, многие члены семьи были убиты, по крайней мере молодые люди. В Австрии царил хаос. И новую попытку семья предприняла уже только в тридцатые годы. К тому времени наследники одного из сыновей через брак приобрели фамилию Баумгартнер и переехали в Канаду. Киндероты остались в Австрии. – Вот это дела… – протянула Лакост. – Oui, – сказал Гамаш. – У меня есть только судебные решения. Я больше ничего и не просил и не уверен, можно ли получить более подробные сведения, но, кажется, один из Киндеротов пережил холокост и после войны приехал в Монреаль. В Европе, возможно, где-то остались и другие. Инспектор Гунд выясняет. – Почему в Канаду? – спросил Бовуар. – Не просто в Канаду, – заметила Лакост, – а в Монреаль. – Где уже обосновались Баумгартнеры, – сказал Гамаш. – Это не может быть совпадением. – Они искали семью? – спросила Лакост. – После случившегося в Европе даже далекая, даже неприятная родня была лучше, чем никакая. Может, это было какое-то инстинктивное движение. – Не исключено, – кивнул Гамаш. – Но я думаю, к тому времени их инстинкты деформировались и их мотивировало что-то другое. Вскоре после войны в австрийский суд было подано еще одно заявление. Претензия на состояние Киндерота. – Бог мой, – сказала Лакост. – Они что – никогда не собираются сдаваться? – А что-нибудь от состояния-то осталось? – спросил Бовуар. – Сомневаюсь, – ответил Гамаш, – но они этого не знали, они основывались на семейных преданиях. – Или, может, они знали что-то такое, чего не знали власти, – сказала Лакост. – Некоторые еврейские семьи сумели конвертировать свои деньги в живопись, драгоценности или золото. А потом спрятали или тайком вывезли из страны. – Да, – сказал Гамаш. – Но ни Киндероты, ни Баумгартнеры не могли получить деньги. Деньги хранились в трасте. И нацистский режим должен был их конфисковать. Украсть. – Значит, они сражались из-за дырки от бублика? – спросил Бовуар. – Все эти годы? – Все равно ничего материального, – сказал Гамаш. – Но кто знает? Если деньги когда-то были, то, полагаю, остается вероятность того… Он остановился на полуслове. – А теперь? – спросила Лакост, глядя в ноутбук на свои аккуратные записи. – А теперь, судя по тому, что сообщает инспектор Гунд, австрийский суд вскоре должен вынести окончательное решение. – Когда? – решил уточнить Бовуар. – Сейчас уже в любое время. Гунд пишет, что его ждали уже целый год или около того, но там скопилось много неразрешенных дел, исков, которые тянутся с войны. Они медленно разбирают завалы. – Так медленно? – удивился Бовуар. – Большинство людей, которые эти иски подавали, давно уже мертвы. – Выгодоприобретателями станут их наследники, – сказал Гамаш. – А австрийцы хотят быть крайне осторожными. Быть максимально справедливыми, в особенности если речь идет о еврейском населении и о том, что было похищено. Холокост, конечно, исправить невозможно, но они пытаются выплачивать репарации. – А почему Киндероты и Баумгартнеры не могли договориться – разделить наследство пополам? – спросила Лакост. – Дело можно было уладить поколения назад. – Почему бы тебе не предложить им это? – сказал Жан Ги и получил сердитый взгляд от Изабель. – До недавнего времени дело было неприятное, но шло оно цивильным образом, – отрезала Изабель. – Мы и вправду считаем, что смерть Энтони Баумгартнера… – И может, его матери, – перебил Бовуар. – Она умерла неожиданно, и ее сразу же кремировали. – Oui, – сказала Лакост. – Хорошо. Может, и баронесса. Но неужели мы считаем, что их убили из-за завещания более чем столетней давности? – То завещание, которое вот-вот должно быть улажено, – сказал Гамаш. – А потом опять оспорено, – добавил Бовуар. – Non. Суд сказал, что больше не будет рассматривать апелляций. У них слишком много старых дел не рассмотрено, чтобы все время возвращаться к одному и тому же. – Значит, тот, кто выиграет, может унаследовать состояние, – сказала Лакост. – Реальное или вымышленное, – заметил Гамаш. А эта семья, как казалось ему, имеет богатое воображение. Цепляется за миф об аристократии, власти и богатстве, хотя сами водят такси и чистят туалеты. Бовуар отрицательно покачал головой. Почему Энтони Баумгартнера убили сейчас? Не убили ли его Кэролайн и Гуго, чтобы их доля в вымышленном наследстве стала больше? Он познакомился с ними. Они производят впечатление умных людей. А ни один здравомыслящий человек не станет верить в сказку о старом состоянии, которое каким-то образом уцелело, несмотря на войну, погромы, холокост, и теперь вот-вот свалится им в руки. – А что, если выиграет другая ветвь семейства? Киндероты? Что тогда? Братоубийство ради ничего? Они, все трое, смотрели перед собой. Думали. Пытались прозреть истину сквозь клубок времени и мотивов. Гамаш посмотрел на часы. Через двадцать минут он должен встретиться в центре Монреаля с Бенедиктом. Чтобы успеть, надо скоро уйти. – И остается еще вопрос душеприказчиков по завещанию мадам Баумгартнер, – сказал он. – Очень подозрительный народ, – добавил Бовуар Лакост, которая согласно кивнула. Арман терпеливо улыбнулся: – Мы не знаем, почему она назначила меня и Мирну, но у нас по крайней мере есть хоть какая-то связь через Три Сосны, где баронесса подрабатывала. Хотя мы, кажется, пока ни на йоту не приблизились к пониманию того, почему она назвала Бенедикта. – Ничуть, – сказала Лакост, которой поручили провести расследование. – Кажется, что абсолютно никакой связи между ними нет. Он никогда не работал в тех местах. Каким образом мадам Баумгартнер вообще узнала о его существовании, я уж не говорю о том, чтобы назвать его в завещании, для меня загадка. – Тупик? – спросил Бовуар, подкалывая ее. – Ни в коем случае, – ответила Лакост. – Причина есть, и я ее найду. Я собираюсь поговорить с его бывшей девушкой. Эта Кейти, возможно, знает или помнит что-то, о чем он забыл. Я его не видела, но, судя по вашим описаниям, у Бенедикта ветер в голове. И опять Арман ощутил тело молодого человека у себя за спиной, когда тот защищал его от падающих обломков. А потом, когда худшее осталось позади и Гамаш смог выпрямиться и приоткрыть забитые песком и пылью глаза, он посмотрел на молодого человека в дурацкой шапке. По его лицу текла кровь. От падения куска бетона, который почти наверняка – Арман не сомневался – попал по нему. Это был поступок чрезвычайного бескорыстия. Инстинкт. Действие, говорившее о добром сердце Бенедикта, хотя вряд ли стоило отрицать, что ум у него не из самых острых. Гамаш поднялся: – Мне пора – Бенедикт будет ждать. Он отвезет меня назад в Три Сосны. Я, наверно, уже опаздываю. – Давай я тебя подвезу к нему, – предложил Жан Ги, когда они пошли к двери. – Если тебе не трудно. Бовуар спустился по наружной лестнице, чтобы завести машину. Арман поблагодарил Изабель, она поблагодарила его. – За что? – спросил он. – За это. За то, что не оставляете меня на обочине. – Не за что. Он поцеловал ее в обе щеки, потом осторожно спустился по обледеневшей лестнице. Но в самом низу остановился. Как вкопанный. Бовуар, наблюдавший за ним из согревающейся машины, увидел, что Арман развернулся и поспешил назад по лестнице через две ступени. Он что-то кричал на ходу Изабель. Жан Ги вышел из машины и уже сам поднялся до половины лестницы, когда из дверей дома Изабель появился Гамаш. – В чем дело? Что случилось? – Как фамилия той молодой женщины, которая стояла на первом месте в списке контактов мадам Баумгартнер? – спросил Гамаш резким голосом. Он говорил на ходу, быстро спускаясь по лестнице, вероятно быстрее, чем следовало бы. – В доме престарелых? – спросил Бовуар. – Не помню. – Можешь найти? – Я могу найти мои записки. – Отлично, – сказал Гамаш, сев на пассажирское сиденье. – Дай их мне, пожалуйста. Бовуар передал Арману блокнот и тронулся с места, а Гамаш включил лампочку для чтения и принялся просматривать страницы, даже не надев очков. Минуты две спустя он опустил блокнот, протер глаза, уставился в лобовое стекло. – Кейти Берк. – Да, вспомнил, – сказал Бовуар и скосил глаза на Гамаша. – А что?