Лунная дорога в никуда

– Я расследую убийство Сэма Голдберга, – сообщил Макаров нелюбезно. – Разговариваю со всеми гостями. Сейчас хотел бы поговорить с вами.

– Да, конечно, я готова. Только я совсем ничего об этом не знаю. – Она поднялась со стула и шагнула вслед за Макаровым, обернувшись к сыну. – Илюша, присмотри за Сашей, я быстро.

– За мной не надо присматривать, – меланхолично отозвалась девочка и снова уткнулась в листок, на котором рисовала.

– С тобой сходить? – спросил Игнат. – Подсобить, может, чего?

Макаров на минуту задумался. Напарник был, конечно, нужен. Оставаться наедине с подозреваемой, особенно когда ты ведешь негласное расследование, – не лучшая идея. Если эта неуравновешенная дамочка начнет рвать на себе одежду, а потом обвинит в сексуальных домогательствах, будет не отбиться. Но Игнат…

После странного поведения Насти у Макарова были все основания не допускать его до расследования. Не то чтобы он не доверял старому другу, с которым, в прямом смысле слова, был съеден не один пуд соли и доводилось прятаться от холода в одном спальнике на двоих. Доверял, конечно, и, не раздумывая, отдал бы за друга собственную руку или ногу. Но рисковать истиной он не имеет права, а потому Игнат останется здесь, пока он, Макаров, во всем не разберется. Но напарник, как ни крути, нужен.

– Нет, – мотнул головой он. – Мне вон девушка подсобит. Даша, пойдемте с нами.

– Я? – Она удивилась так сильно, словно это не в ее номере была устроена допросная. – Да, конечно, иду.

Втроем они поднялись на второй этаж, зашли в Дашин номер, любезно предоставленный ею в распоряжение Макарова. Даша тут же щелкнула кнопочкой чайника и повернулась спиной, давая понять, что не намерена вмешиваться в беседу. Ольга прошла в комнату, села на стул, который указал Макаров, и сложила руки на коленях, не проявляя ни малейшей нервозности.

– Ольга, зачем вы приехали на тренинг?

Этого вопроса она не ожидала, а потому вздрогнула, залилась краской, опустила глаза, затеребила пальцами край свитера.

– А вы почему?

– Я – за компанию с друзьями, – спокойно ответил Макаров. – Никакой тяги к театру я не испытываю и в импровизации до сегодняшнего дня ничего интересного не видел. Но речь сейчас не обо мне, а о вас.

– Зачем? – Она нервно сплела и расплела пальцы, обхватила ими колено, словно уцепившись за якорь. – Я и сама не знаю. Я вообще в «Открытый театр» пошла, чтобы хоть как-то спастись от мыслей в голове да от тяжести на сердце. Невыносимо жить, когда тебя тянут на дно грехи давно минувших дней. Понимаете?

Если честно, Макаров пока не понимал.

– Ох ты боже мой! Меня мучила тайна моего прошлого. Я никому не могла ее рассказать и в себе носить больше не могла. Начала ходить на занятия, потому что там, на сцене, можно было выплеснуть всю боль, что у тебя на душе. Но я все стеснялась. Москва только кажется большой, но знакомых много. Вдруг узнают, вдруг расскажут! Поэтому за этот выездной тренинг я уцепилась как за последнюю возможность. Илья со мной увязался, он вообще открыт для всего нового. Очень увлекающийся мальчик: сначала ушу, потом китайский язык, теперь вот театр, а еще он на укулеле играет.

– На чем?

– Это миниатюрная четырехструнная гавайская гитара. Впрочем, не важно. Ну а Сашу я не могу одну на неделю оставить. Сами же видите, она сложный ребенок.

– А что у нее? Психическое расстройство?

– Ну что вы, нет, конечно. Синдром Аспергера, что-то сродни аутизму, но в общем смысле этого слова она совершенно нормальная. Только замкнутая очень. Живет в своем внутреннем мире, как принцесса в стеклянном замке. И мне-то туда хода нет, не то чтобы посторонним. Вот она, моя расплата, горьше не придумаешь.

– Ольга, скажите, вы чувствуете себя в чем-то виноватой? – напрямую спросил Макаров.

Он видел, что сидящая перед ним женщина очень страдает, но из ее объяснений не понимал ровным счетом ничего. Убила она Голдберга или нет?

– В чем я виновата? – Женщина вздрогнула, словно по комнате прошел порыв сильного ветра. Макаров даже отголоски его почувствовал, будто штора качнулась. – Да в том и виновата, что, как ни суди, а я – убийца.

Макаров заметил, как ошеломленная Даша уставилась на только что признавшуюся в преступлении женщину – словно призрака увидела.

– Оль, ну что ты говоришь? За что тебе было убивать Сэма? Ты же его в первый раз в жизни видела!

– Сэма? Какого Сэма? – Теперь в глазах Ольги Тихомировой плескалось недоумение. – А, этого американского гостя, который с тобой приехал? Нет, к его убийству я никакого отношения не имею.

– А кого же вы тогда убили? – спросил Макаров, чувствуя, что окончательно запутался.

– Своего мужа, – тихо сказала Ольга. Макарову пришлось напрячься, чтобы расслышать ее шепот. – Да, я его убила так верно, как если бы сама затянула петлю на шее.

– Оль, может быть, ты нам расскажешь? – мягко попросила Даша. – Мы никому не передадим. Конечно, если ты правда не убивала Сэма. Кого могут интересовать дела давно минувших дней? А тебе легче станет.

– Илью, – так же тихо сказала Ольга и вдруг заплакала.

Макаров никогда в жизни не видел, чтобы так рыдали. По лицу сидящей перед ним женщины, еще не старой, красивой, но измученной каким-то адским пламенем, выжигающим ее изнутри, катились крупные слезы, похожие на виноградины – круглые, с прозрачной тонкой кожицей.

– Илью могут интересовать эти, как ты выразилась, дела давно минувших дней, а я не готова его потерять. Он же отвернется от меня, когда все узнает.

– Что узнает? – начал терять терпение Макаров.

Он не выносил женского плача. С детства не было для него ничего более страшного, чем мамины слезы. А потом, перед разводом, его жена рыдала так часто и самозабвенно, что ему казалось – он промок до костей и не просохнет уже никогда.

– Я расскажу, – покорно сказала Ольга и вытерла щеки ладонями.

Она училась на пятом курсе, когда младшая сестра привела в дом жениха. Сестре было двадцать, всего-то на два года младше Ольги, но та привыкла считать ее несмышленым ребенком, а тут на тебе, ребенок засобирался замуж!

Родители, конечно, в восторге не были: куда обременять себя семьей, когда впереди еще половина учебы! Поэтому встречаться влюбленным разрешили, а с браком попросили повременить хотя бы до лета. Так Олег стал постоянным гостем в их доме, и через некоторое время Ольга вдруг с ужасом поняла, что влюбилась в жениха сестры.


Олег был ее ровесником, тоже оканчивал университет, только Ольга училась на педагога начальной школы, а он на юриста. Вхождение в их семью было для него нелишним: отец девушек занимал высокий пост в областном УВД и мог поспособствовать продвижению зятя по карьерной лестнице.

Греховные мысли Ольга держала при себе, хотя и мучилась ужасно. Однажды Олег купил три билета в кино, пригласив Ольгу присоединиться к ним. Идти она не хотела, но и отказаться не смогла. У сестренки же, как на грех, началась ангина, к вечеру поднялась высоченная температура, и ни о каком кино не могло быть речи.

Ольга тоже хотела остаться дома, но сестра убедила ее отправиться в кинотеатр. Мобильных телефонов тогда не было, она никак не могла предупредить Олега и не хотела заставлять его ждать понапрасну на холоде. С таким аргументом Ольга не могла не согласиться.

По дороге у нее что-то сладко замирало внутри, когда она представляла, как они останутся с Олегом в темном зале кинотеатра. Она даже подумать не могла о чем-то большем, чем просто сидеть с ним рядом, представляя, что они пришли на свидание. Но когда погас свет, Олег вдруг взял ее холодные пальцы в свои, и она не посмела отнять руку.

– Ты сводишь меня с ума, – услышала она шепот у самого уха. – Я ни о чем не могу думать, только о тебе. С тех пор как я тебя увидел, понял, что ты создана для меня. Я тебя люблю, а не Светку.

Они целовались весь сеанс, и с тех пор у Ольги началась двойная жизнь, а вместе с ней и мучительная тревога. Она знала, что предает сестру, но ничего не могла с этим поделать.

– Давай всем скажем, – просила она Олега, лежа с ним на узком диване в его однокомнатной квартире, доставшейся от бабушки. – Больно, зато честно. Родители поймут, я уверена. Ну, посердятся, так жить нам есть где – здесь. Мы через месяц институт окончим, на работу устроимся, проживем.

– А если твой отец мне все ходы перекроет, как мы тогда жить будем? Я в участковые не хочу.

– Не перекроет. Отцу, в конце концов, все равно, мужу какой дочери помогать. Олежек, ну не могу я Светке в глаза смотреть! Давай сознаемся.

– Сознаемся, но только после окончания института. Я и так все контакты со Светкой к минимуму свел, говорю, что перед госэкзаменами сильно занят, диплом дописываю. Оль, я только тебя люблю, но давай потерпим немножко.

В мае выяснилось, что Светлана ждет ребенка. Сестренка светилась от радости, кружилась по квартире, то и дело подбегая и обнимая старшую сестру.

– Теперь уж нам точно не запретят жениться, – говорила она. – Олег в последнее время так занят, я его не вижу совсем, а поженимся – будем все время рядом, каждую минуточку. Пусть мне еще два курса учиться. Он на работу выйдет, я в академку уйду, проживем как-нибудь. Нет, ты представь, какая я глупая – даже не понимала, что беременная! Думала, месячных нет, потому что сбой какой-то, у меня ж часто так бывало, а тут на тебе, уже почти четыре месяца!

У Ольги перед глазами стояла чернота. Как бы она ни любила Олега, но сказать беременной сестре, что забирает у нее жениха, не могла. Четыре месяца – и аборт уже не сделать. Да и какой аборт, когда речь идет о твоей любимой младшей сестренке!

Государственные экзамены она сдала на автопилоте, на свадьбу не пошла – свалилась накануне с тяжелой простудой, которую соорудила подручными методами, только чтобы не видеть счастливых Светланкиных глаз. Получив диплом, уехала работать в районную школу, в Переславль, подальше от Светы, Олега и их еще не рожденного малыша. Их всех она оставила в Москве, а душевную боль и черноту в мыслях, которая никак не развеивалась, увезла с собой.

Макаров и Даша слушали внимательно, не перебивали, понимая, как тяжело сидящей перед ними женщине вспоминать сейчас свое прошлое, в котором осталась растоптанная в одночасье любовь. Она же говорила, практически не останавливаясь, словно открыв ржавый засов на затворках шлюза молчания и выпустив на волю безудержно рвущийся поток слов.

На новом месте ей дали маленькую квартирку в деревянном доме, но с удобствами. Впрочем, дома Ольга старалась проводить как можно меньше времени – не хотела оставаться наедине со своими тяжелыми мыслями. В школе, среди первоклашек, ей становилось немного легче, и она все время придумывала какие-то занятия для детей, чтобы чувствовать себя нужной.

К счастью, дети ее полюбили. Особенно Илья Тихомиров, тощенький лопоухий мальчик со взрослыми печальными глазами. Коллеги в учительской рассказали ей про трагедию, произошедшую в семье Тихомировых: за три месяца сгорела от рака мать Илюши, и отец теперь воспитывал сына один. Мальчика он любил, но тот тосковал по матери и особенно ластился к первой учительнице – не хватало ему женского внимания.

Однажды Сергей Тихомиров задержался на работе и позвонил в школу с просьбой присмотреть за сыном. Ольга, немного подумав, решила отвести Илью домой. Там, повинуясь непонятному порыву, она приготовила ужин и обед на завтра, вымыла полы и простирала накопившееся белье. Когда Сергей вернулся домой, грязный и уставший после неожиданной второй смены, дом встретил его теплом и уютом. Изголодавшийся и по тому и по другому, он сначала жадно набросился на еду, а потом, когда Илья уснул, все не отпускал Ольгу домой, рассказывая о болезни жены и о нелегкой жизни вдовца.

Как-то сложилось, что Ольга стала бывать в доме Тихомировых все чаще и чаще. Друзей у нее в Переславле не было, и она провела первый учебный год, скользя между школой, домом и небольшой уютной квартиркой, где ей всегда были рады.

Сначала Ольга была уверена, что главные восторги ее визит вызывает у Илюши. Она действительно практически заменила мальчику мать, и ей он, изголодавшийся по материнской ласке, поверял свои маленькие тайны, нарисовал открытку к Восьмому марта и все чаще обхватывал ручонками за плечи, пристраиваясь на коленках. Его привязанность слегка тревожила, потому что рано или поздно им все равно предстояло расстаться. Не связывала она с Переславлем свою будущую жизнь, считая город просто временным убежищем, в котором удобно зализывать раны.

Затем к вниманию сына незаметно присоединился и интерес отца. Все чаще она замечала, как во время вечерних посиделок Сергей Тихомиров не сводит с нее внимательных глаз, темных, почти черных, горящих каким-то лихорадочным блеском. Оправдываясь зимней темнотой, все чаще он настаивал на том, чтобы проводить ее до дома, а потом все к тому же Восьмому марта преподнес большущий букет цветов.

При всем своем более чем скромном женском опыте Ольга не могла не понимать, что она ему нравится, и боялась, потому что ничего, кроме жалости, Сергей у нее не вызывал. Это был совсем не ее тип мужчины: не очень красивый и образованный, совсем простецкий. Нет, она не рассматривала его как кандидата в мужья и мучилась, не зная, как отказать, когда он заведет тот самый, важный для них обоих разговор. Заранее страшилась она не столько слов, которые будет вынуждена произнести, сколько той неминуемой боли, которую они принесут Сергею. Что такое боль, она слишком хорошо знала.

Прошла весна, вместе с ней закончился учебный год, началось лето, приближался отпуск, а потому Ольга даже обрадовалась, когда родители начали настаивать на том, чтобы она приехала домой повидаться. За год мучившая ее тоска по Олегу не прошла, но словно подернулась дымкой. Ее остроту притупляла работа, звонкие детские голоса, внимательные глаза Сергея, ладошки Ильи и плывущий по городу запах цветущей липы.

Ей стало казаться, что не будет ничего страшного, если она приедет в Москву, по которой, оказывается, очень соскучилась, в отпуск. Из разговоров с матерью она знала, что родители уже перебрались на дачу, где всегда жили летом, забрав с собой Светлану с ребенком, а Олег приезжает к ним только на выходные. Значит, всю неделю можно будет проводить время с родными, наслаждаясь дачной тишиной, природой и речкой, а на выходные под разными предлогами уезжать в город, чтобы не встречаться с Олегом.

Сергей Тихомиров, когда она рассказала ему о своих планах, помрачнел, – видно было, что расстроился, но ничего не сказал. Как возражать против встречи с родителями?

– Вы хоть вернетесь? – только и спросил он.

– Конечно, вернусь! – воскликнула Ольга и, повинуясь какому-то странному чувству, положила ладонь ему на запястье – широкое, крепкое, поросшее густыми черными волосами. – Я вовсе не собираюсь бросать ребят, честное слово, я только в отпуск!

– Ну и ладушки, – только и ответил Сергей. – А дальше война план покажет.

Лето в тот год выдалось знойное, душное. На даче в густом мареве, висевшем в воздухе, так здорово было разглядывать тонкие паутинки, в которых деловито карабкался какой-нибудь паучок, спать до полудня, после обеда валяться в гамаке, читая книжку, балдеть от праздности, чувствуя, как спадает накопившаяся за год усталость.

Никакого неудобства перед младшей сестрой Ольга больше не испытывала, потому что видела: Света счастлива в своем замужестве и материнстве. Племянница, названная Ксенией, тоже не вызывала ничего, кроме умиления. Она была похожа на Свету, а не на Олега, поэтому единственное неудобство было вызвано только настоятельной необходимостью не встретиться с бывшим любовником даже случайно.

В первые выходные Ольга уехала в город, прикрывшись необходимостью сходить в институт и отдать бумаги, касающиеся первого года работы. Родители отпустили ее без всякого подозрения, посетовав только, что придется отложить семейный ужин на всю семью.

Ольга покинула дачу в пятницу днем, потому что Олег приезжал по вечерам, после работы. А вернулась уже в понедельник утром, когда он уже точно уехал на службу. На вторые выходные проблема решилась сама собой – у Олега стояло суточное дежурство в субботу, а в воскресенье Света, оставив дочку родителям, сама съездила к нему в город – вечером их ждали на какой-то день рождения.

К третьим выходным Ольга совсем расслабилась, а потому безмятежно сообщила еще в четверг, что снова уедет в Москву, потому что хочет сходить в ресторан со своими подружками. Мама чуть-чуть огорчилась.

– Олюшка, но Олег приедет, надо же собраться всей семьей, что ты как неродная! Потерпят твои девочки, ничего с ними не случится.

– Пусть едет, раз ей надо, – довольно резко сказал отец. – Она уже взрослая, и не приставай ты к ней, Надя, со своими патриархальными глупостями.

Всю дорогу в электричке Ольга размышляла о том, что именно известно отцу, который считался хорошим опером и свой полковничий хлеб ел не зря. Около четырех часов она вошла в прихожую московской квартиры, убрала в холодильник привезенную с дачи снедь, без которой ее мама, разумеется, не отпустила, и устроилась на диване с телефонной книжкой в руках, чтобы действительно организовать девичник, – не терять же время попусту.

По домашним телефонам никто не отвечал, девчонки были еще на работе, и Ольга, не терпевшая праздности, решила протереть полы, по которым катались клочья белого тополиного пуха. Натянув шорты и футболку, она резво взялась за дело, сдувая со лба падающую челку. Квартира большая, так что есть где разгуляться.

От уборки ее отвлек неожиданный звонок в дверь. Не глядя в глазок, Ольга рванула ее на себя и застыла: перед ней стоял Олег.