Лунная сторона

Эпиграф:

«Путь для тебя уже приготовлен!»



АЛЬФА

Начало оказалось пустым и прозрачным, в нём не было ничего. Тони беспомощно глянул в зеркало, ища у него поддержки, но лица там тоже не было, а мутная амальгама отражала только хлам в комнате и его собственный, распластанный в кресле труп. Кто бы раньше сказал ему, что вся эта жизнь окажется бесполезной?! Никому не нужной, словно ворох смятых бумаг на столе - его дневников, стихов и рисунков, словно деревянные, сломанные игрушки, оставляющие ощущение гнетущей безнадёжности, как в романах Маркеса. Да, он был ещё мальчиком, но успел состариться в доме, наполненном ложью, словно плесенью, насквозь пропитанном недоговорённостью и полунамёками. Об этом жалеть не стоило. Тони и не жалел. Его окружала прозрачная пустота - призрачная, похожая на дымку раннего рассвета: солнце будет, но не сейчас, а когда - неизвестно...

Солнце будет. Мальчик-обезьяна не стал бы ему врать. В последний раз скользнув взглядом по комнате, выискивая и не находя в нарочитой роскоши того, что стоило бы взять с собой, Тони щёлкнул пальцами и, не оглядываясь, решительно направился через весь дом к парадному входу. Там, где он шёл, загорались портьеры, ковры и мебель в дорогой обивке, рушились стены, с шипением складываясь, словно мокрый картон. Ложь, ложь, это всё иллюзия. Дорогой дом, уважение и признание, любовь родителей... Даже собственный труп в оставленной позади детской - тоже не настоящий. Впереди не было ничего, но назад оглядываться не стоило. Он стремительно распахнул последнюю дверь, сбежал вниз по лестнице и, только оказавшись в парке, позволил себе перевести дыхание и посмотреть по сторонам.

Тишина. Спокойствие. Жёлтые лиственницы торжественными свечками устремлены в голубое небо, на зелёной подстриженной траве яркие пятна разноцветных листьев. Ни ветерка, словно всё и здесь неживое. Начало, похожее на конец, последние секунды, незаметно переходящие в безвременье. Он уже не Тони, он - мальчик-обезьяна: весёлый и маленький, с тёмными задорными вихрами надо лбом, на который ещё не ложилась и тень мрачных мыслей. Он многое пережил, но ничего не помнит, и потому так беспечен. Куда теперь? Вокруг бесконечный, запущенный старый парк и руины дома, не тронутого огнём, но разрушившегося от времени. Куча обветшалого хлама...

Повинуясь естественному любопытству, он поднялся по растрескавшимся ступеням. Бродить по развалинам всегда интересно, даже если это развалины твоей собственной жизни. Вот бывшая гостиная, остатки мебели в красной обивке. Коридоры - ветхие обрывки когда-то дорогих ковров и осколки зеркал, витая ножка подсвечника. А вот и его комната! Но рассмотреть, что осталось от детской, Тони не успел: на его плечо вдруг легла тяжёлая тёплая ладонь. Рядом стоял старик в потрёпанном плаще. Из-под надвинутого капюшона блестели прозрачные глаза, старик улыбался, словно бы приглашая следовать за ним, и отказаться было невозможно. Мальчик лишь кивнул. Память ушла, и в том настоящем, что теперь окружало его, не было лжи. Больше ничего не было.

А старик, ссутулившись, уже шагал к выходу из парка.



ОМЕГА

Мать, как всегда, спросила его, как успехи в школе, потрепала по волосам и ушла на свою половину. Отец сегодня вовсе не приходил. Занят, дела. Впрочем, Тони давно привык, что для родителей намного важнее, чтобы он всегда и во всём был лучшим, и их холодность уже не воспринималась так болезненно. Когда они забирали его из приюта, малыш ещё надеялся обрести в приёмных родителях настоящих любящих маму и папу, но сейчас, к 13-и годам, смирился и привык. Богатый дом, хорошая семья, где ребёнок ни в чём не знает отказа, уважение взрослых и зависть ровесников. Тони оправдывал ожидания: он всегда и во всём был лучшим. Воспитанный, вежливый, весёлый, желанный гость в любом доме и неизменная радость любой компании, - наедине с собой он всегда тих и задумчив. Но об этом никто не знает, потому что стоит кому-либо постучать в дверь его комнаты, мальчик тут же откладывает свои дела и обращается к вошедшему с искренней улыбкой. Даже если это просто прислуга.

Он не выносит лжи. Но об этом тоже никто не знает. В том кругу, где он воспитывается, любая маска естественна. Тони носит свою с достоинством и непринуждённостью, почти уже не страдая от того, что никому не интересны его настоящие чувства. Только зеркало, порой, напоминает ему о нём самом, и мальчик всё чаще завешивает непрозрачной шторой то, которое находится в его комнате, а в другие не смотрится. Нельзя позволять себе слабость, когда необходимо быть лучшим и оправдывать ожидания!

Но сегодня зеркало открыто, и из него на Тони смотрит вихрастый улыбчивый мальчишка, временами строя рожи и показывая язык.

- Обезьяна, - сказал подросток без злости и даже без каких-то особых эмоций, просто констатировал факт.

- Сам ты обезьяна! - обиженно надулся мальчишка. - Я к тебе в гости пришёл, а ты сразу дразнишься!

Конечно, вовсе не Тони начал дразниться первым, но он не любил вступать в бесполезные споры, а потому только примирительно кивнул:

- Раз пришёл, заходи! - и добавил, когда сорванец оказался в комнате, одним прыжком перелетев через золочёную раму: - Ты кто?

Мальчишка был одет в потрёпанную куртку, к которой прилипли осенние листья, - видимо, только что лазил где-то в парке, - разорванные на одном колене джинсы и старые кроссовки с развязанными шнурками. Тони улыбнулся, вспоминая, что в приюте, где он провёл раннее детство, все мальчишки были такими же - чумазыми и настоящими.

- Скучаешь по нему? - Сорванец явно проигнорировал предложение познакомиться.

Тони усмехнулся:

- А тебе-то что?

- Ну и дурак!

Однако, чуть подумав, мальчишка серьёзно добавил:

- Но ты молодец! Совсем не удивился, когда я вылез из зеркала, значит, ещё живой!

Ещё живой... Эти слова больно хлестнули по сердцу подростка. Нет, с этой обезьяной притворяться бесполезно! И Тони, грустно улыбнувшись, опустился в кресло у письменного стола.

- Признаться, сначала я подумал, что ты - это я... каким был в детстве. Но уже сомневаюсь!

- Почти угадал. - Подвижное лицо мальчишки тоже стало серьёзным и грустным. - Я тебе только два слова скажу, а дальше думай сам. В общем... твои родители - они на самом деле твои. Перед твоим рождением они разругались, и мать сдала тебя в приют. А потом их совесть загрызла. И сейчас живут вместе только ради тебя.

Тони пристально заглянул в глаза гостю: нет, этот не врёт! Такие врать не умеют. В памяти стали всплывать, как осколки разбитого зеркала, фразы и взгляды родителей, и теперь их странная любовь к нему перестала казаться странной. Потому что на самом деле она не являлась любовью. Им всего лишь нужно было отпущение грехов... Ведь Фролло же воспитал Квазимодо за убитую цыганку! Может, и с ним было что-то похожее?

Но на всякий случай решил спросить:

- Это точно?

Просто всё это слишком... правильно для лжи. Ничего лишнего. Такой бывает только правда.

- Точно. ТАМ знают и хотят, чтобы ты тоже знал.

Мальчишка уже собрался уходить. В нём не было жалости, и глаза его казались какими-то очень прозрачными, хотя их сочно-карий цвет не вызывал сомнений.

- Подожди! - позвал Тони. - Хочу тебя попросить...

На столе в груде бесполезных теперь учебников, книг и рисунков лежал большой сувенирный штопор - опасная экзотическая вещица, привезённая отцом из какой-то поездки. Подросток покрутил его в руке, припоминая насколько можно точнее всё, что читал о японской культуре, и, решительно взглянув в прозрачные глаза мальчика-обезьяны, сказал:

- Проследишь, чтобы я смог закончить?


Тот кивнул без тени улыбки на вмиг побледневшем лице.





Карнавальная маска




Смотри, милая, это - люди. Странные создания! Мы для них - красивый аксессуар, игрушка, карнавальная маска. Прячут за нашей личиной своё лицо, скрывают горе, стыд, тысячу разных чувств, притворяются, играют. Наша улыбка для них фальшива, наши глаза - лишь прорези для их взгляда. Мы - ложь и мишура, символ греха и разврата. Это люди, милая, это люди...

Кто из них видит нас настоящими? Знает что-то о нашей жизни? Кто хотя бы задумывался о том, существует ли эта жизнь без их лица? Его не видно за нашей пёстро раскрашенной личиной, его как бы нет, но лишь собственное лицо они считают единственно достойным внимания! Хотя, может, к лучшему то, что люди ничего о нас не знают?

Иначе давно бы увидели за пустыми прорезями глазниц дверь в тот мир, куда им дорога закрыта! О, они бы лопнули от зависти, изошли ядом, узнав, что наши истинные глаза отражают свет, потерянный их душами! За этими прорезями - сказка их детства, о котором многие так горько сожалеют, праздник их юности, солнце их несбывшейся мечты и совершенства. Но разве стоит делиться подобными дарами с теми, кто сам оттолкнул протянутую руку жизни, променяв всю радость мира на грязь и пошлость, глупую мышиную возню?! Молчи, милая, молчи и смейся для них своей красивой, пустой, фальшивой улыбкой! Смотри в их глаза их глазами и забирай без сожаления их жизнь и радость! Тот, кто пришёл с нашей помощью сеять ложь, сам будет жестоко обманут! Ты узнаешь, как это сладко - карать предательство, издеваться над пороком, слой за слоем снимая с их глупых лиц кожуру самодовольства! Их взгляд потускнеет, затянется серой плёнкой безысходности, тогда как в твоём по-прежнему будет плескаться безбрежный океан блаженства; их лица сжурятся, как печёное яблоко, покроются морщинами, но ты навсегда останешься молодой и прекрасной. Ты будешь жить отвергнутой ими жизнью и собирать всеобщее восхищение, то самое, которое могли бы собрать они, если бы у них хватило смелости творить во славу любви и от имени своего сердца!

Но, может быть, тебе повезёт, и однажды, когда ты устанешь от пёстрого карнавала бесполезной суеты, вдруг появится твой единственный печальный Пьеро: тот, кому не нужна маска, но кому её так не хватает... Он возьмёт твоё лицо в свои ладони, будет гладить твои раскрашенные щёки пальцами, истосковавшимися по кистям, резцу или перу. Заглянув в прорези твоих глаз, он увидит свет и счастье, величественный, прекрасный мир, полный совершенства изначального замысла. Он будет целовать твои губы и орошать слезами разноцветные перья волос. И когда он всё же решится приложить своё лицо к твоему - не для того, чтобы скрыться за ним, нет! но чтобы хоть на миг попытаться увидеть мир твоими глазами, - ты покроешься трещинами и рассыплешься в его руках. Ты подаришь ему то, что маски могут только хранить и созерцать, а людям дано воплотить в реальность. И ты закроешь своей личиной его ранимую душу, позволишь смотреть твоими глазами - уже не на миг, а навсегда. Ты отдашь ему своё чувство прекрасного и умение наслаждаться жизнью - всё, до последней крупинки! Твоя улыбка заиграет на его устах, вы оба станете счастливы, - каждый своим счастьем. Я искренне желаю тебе, милая, найти его, потому что маски создаются только для них - этих странных Пьеро, не похожих на всех прочих людей...

А пока - безумствуй в своё удовольствие! Сокрушай гордых, унижай безвольных, осмеивай глупых, обманывай хитрых. Ты же маска, милая! Карнавальная маска.





Продолжение




Принтер затих, погас монитор, и на стол легли аккуратно распечатанные листы. Новый роман был готов. Его ещё никто не видел! Рута с радостью отдала бы половину своей жизни, чтобы чёрные птицы букв так и не сорвались с белых листов, не долетели до чьего-либо сознания и воображения. Но... контракт подписан и роман готов.

Водила пальцем по строчкам, не разбирая слов, опасаясь разреветься, смазать текучую краску. Кто же знал, что так получится?!

- Ревную! - глупо шептала и снова беспомощно всхлипывала: - Разве можно?

Оказывается, можно. В её романе было много героев, - и всех Рута одинаково нежно любила, проникая между строк, читала их мысли, знала их улыбки и жесты. Но безумно ревновала только одного - даже не главного. Он не стал её отражением, не говорил словами автора. Просто появлялся эпизодически, словно случайно подбрасывая другим героям темы для размышления - свои компьютерные игры. Он был гениальным программистом! Когда Рута столкнулась с необходимостью выбора имени, из всех вариантов вдруг явился самый необычный - Олесь, и остался - случайным росчерком карандаша на каком-то клочке бумаги. Кто бы мог сказать тогда, что встреч с ним она будет ждать, как свидания, вихрем врываясь в короткие эпизоды, ловить выдуманные оттенки взглядов, волноваться, наматывая на палец длинные локоны светлых волос?

И вот роман готов, а продолжения не будет... Рута бережно собрала рассыпавшиеся по столу листы. Олесь... Вдруг кто-нибудь разглядит его образ через строчки? Разглядит так, как видит его она сама? Прорвётся за грань и сможет ласково погладить руку с тонким шрамом на запястье? Вдруг он полюбит эту неизвестную читательницу? А ей самой что же - почёт и уважение? Гонорар за труд?!

Девушка метнулась в спальню. Шкаф распахнут настежь: не то, не то... Ага! Вот оно! По-прежнему жалобно всхлипывая, надела самое лучшее платье. Что дальше? Можно было бы свечи зажечь, но их нет. Подойдут, пожалуй, алые розы - целая охапка, составленная из букетов, подаренных поклонниками ко дню рождения. Усмехнулась: спятила ты, детка! Окончательно спятила!..

* * * * *

На дверной звонок молодой программист отозвался не сразу: просто не верилось, что кто-то может прийти к нему так поздно. Наверное, опять ошиблись дверью. Но звонили настойчиво, и Олесь, с сожалением оторвавшись от чёрного кофе с детективом, пошёл открывать. Два часа ночи! Кого ещё принесло?!

На пороге стояла девушка. С розами. В вечернем платье и босоножках - это зимой-то! Сумасшедшая! Но не держать же её на улице...

- Привет! Проходи...

Засмущалась, раскраснелась. Протянула ему охапку алых роз.

- Это тебе... Спасибо...

- За что?! - Цветов ему ещё никто не дарил! А девушка очень даже ничего...

- За то, что ты совсем такой.

Вот это номер! Олесь и так потерял дар речи, сильно подозревая, что он, наверное, переутомился и заснул за своей очередной игрушкой. А девушка подошла совсем близко и, взяв его за руку, ласково погладила белый шрам на запястье.

- Стеклом порезался, да?

- Давно, в детстве. А ты откуда узнала?

Последние снежинки растаяли в её светлых волосах, превратившись в капельки. Точно, сумасшедшая! Или он всё-таки спит?

- Я всё про тебя знаю. Полгода бредила тобой... Ты живой, настоящий? Это правда?

Он-то живой, похоже, даже настоящий. А она... Как трогательно блестят голубые глаза! Просто вот-вот разрыдается! Олесь всегда робел перед женскими слезами и стремился сбежать куда-нибудь, совершенно теряясь от одного вида плаксивой девчачьей физиономии. Но сейчас он, подумав, почему-то подошёл к незнакомке и, стараясь казаться спокойным, провёл рукой по её щеке. ...

... Он несколько раз просыпался ночью, боясь, что Рута исчезнет. Но, утомлённая его ласками, она тихо спала рядом, совершенно не собираясь растворяться в дымке нереальности. Прекрасная, беззащитная... Единственная на всём белом свете.

* * * * *

Отдыхали на подоконнике кисти и тюбики с краской. Картина была закончена. Николай с радостью отдал бы половину своей жизни, чтобы никто никогда не увидел возникшей там, в глубине холста, тоненькой фигурки молодой писательницы, склонившейся над последним романом. Задумчивый взгляд, изящно повёрнутая головка, светло-русые локоны на фоне белых листов с тёмными строчками... И ворох алых роз, прижатых к груди отчаянным жестом. Она ведь даже не подозревает о существовании художника, создавшего её!