Маленький друг
Часть 25 из 92 Информация о книге
Он вытянул испещренные шрамами и укусами руки. Один палец был весь в черных метинах, кончик – уродливо раздут, от другого остался только коротенький обрубок. – В этом весь смысл, – сказал Лойал. – Надобно хотеть умереть за Него, так же как Он хотел умереть за нас. И когда мы берем ядовитую змею и служим ею во имя Его, мы тем самым доказываем нашу к Нему любовь, так же как и Он доказал, что любит нас с тобой. Юджин смягчился. Видно же, что малый говорит искренне – не трюкачествует, а поступает по вере своей, жертвует жизнью во имя Христа, как древние мученики. Вдруг кто-то постучался в дверь – торопливый, развязный перестук – тюк, тюк, тюк. Юджин дернул головой, глянул на гостя, отвел взгляд. Пару секунд стояла полная тишина, в которой слышались только их дыхание и сухой, потрескивающий шорох в ящиках – отвратительный звук и такой тихий, что Юджин расслышал его только сейчас. Тюк, тюк, тюк, тюк, тюк. И снова стук – жеманный, самодовольный – небось, Рой Дайал, кто ж еще. За жилье Юджин платил в срок, но Дайала, домовладельца от Бога, так и тянуло сунуть куда-нибудь нос – и потому он частенько, под тем или иным предлогом, заявлялся сюда пошпионить. Младший Риз коснулся руки Юджина. – Шериф округа Франклин выписал ордер на мой арест, – прошептал он Юджину на ухо. Изо рта у него пахло сеном. – Отца и еще пятерых человек там прошлой ночью арестовали за нарушение общественного порядка. Юджин вскинул руку – успокойся, мол, но тут мистер Дайал яростно задергал ручку. – Эй? Дома есть кто? Тюк, тюк, тюк, тюк, тюк. Снова тишина, и тут Юджин с ужасом услышал, как в замке тихонько заскрежетал ключ. Он метнулся в прихожую и увидел, что цепочка на замке перегородила открывшуюся дверь. – Юджин, – ручка снова задергалась. – Дома есть кто? – Ээээ, простите, мистер Дайал, я сейчас немножко занят, – вежливым, бодрым голосом крикнул Юджин: так он разговаривал с приставами и полицейскими. – Юджин! Здорово, приятель! Слушай, я все прекрасно понимаю, но все-таки можно тебя на пару слов? – В щель между косяком и дверью просунулся носок черного ботинка в дырочку. – Оки-до-ки? На секундочку? Юджин подкрался к двери, прислушался. – Ээээ, чем могу помочь? – Юджин, – он снова затеребил ручку, – всего одна секундочка, и я больше не буду тебя беспокоить. Вот уж кому надо по домам с проповедями ходить, уныло подумал Юджин. Он утер рот тыльной стороной ладони и, изо всех сил стараясь говорить бойко и приветливо, сказал: – Ммм, простите, что я так с вами, мистер Дайал, но сейчас я и впрямь занят! У меня как раз урок, мы изучаем Библию. Пауза, и снова голос мистера Дайала: – Ну ладно. Но, Юджин, до пяти вечера мусор к обочине выставлять нельзя. Если меня оштрафуют, ты будешь отвечать. – Мистер Дайал, – Юджин уставился на морозильник “Мини-иглу”, стоявший на полу в кухне. – Не хотел вам говорить, но уж знайте любезно, что этот мусор – мормонский. – Чей он, меня не волнует. Санитарное управление запрещает выставлять мусор до пяти. Юджин поглядел на часы. Без пяти пять, баптист ты чертов. – Хорошо. Я уж разберусь тогда. – Спасибо! Буду тебе очень признателен, Юджин, если мы с тобой это уладим. Кстати, Джимми Дейл Рэтлифф – твой брат? Юджин помолчал, затем настороженно откликнулся: – Троюродный. – Я что-то никак не могу раздобыть их номер телефона. Не подскажешь? – У Джимми Дейла, у них дома нет телефона. – Тогда, Юджин, если увидишь его, передай, пожалуйста, чтоб он заглянул ко мне в контору. Мне бы ему надо сказать пару слов, по поводу выплат за его автомобиль. Наступило молчание, и Юджин припомнил, как Иисус опрокинул столы менял и выгнал из храма всех торговцев. Они торговали скотом, волами – тогдашними грузовиками и машинами. – Договорились? – Непременно передам, мистер Дайал. Юджин слушал, как мистер Дайал спускается вниз по лестнице – шагал он поначалу медленно, на полпути даже приостановился, но потом затопал побыстрее. Юджин прокрался к окну. Мистер Дайал не сразу сел в машину (“шевроле-импала” с дилерскими номерами), а еще какое-то время торчал во дворе, но Юджину было не видно, что он там делает – наверное, оглядывал пикап Лойала, тоже “шевроле”, а может быть, стукнулся к бедным мормонам, которых он вечно подначивал – то процитирует какую-нибудь обидную цитату из Писания, то примется допрашивать, что они, мол, думают о жизни после смерти, и тому подобное. Только когда “импала” завелась (довольно лениво и неохотно – для такой новенькой-то машины), Юджин вернулся к своему гостю и увидел, что тот опустился и напряженно, дрожа всем телом, молится, уткнув кулаки в глаза, будто набожный спортсмен перед футбольным матчем. Юджину стало неловко, тревожить гостя ему не хотелось, но и молиться с ним вместе – тоже. Он тихонько вернулся в переднюю комнату и вытащил из “Мини-иглу” тепловатый, запотевший круг сухого желтого сыра, о котором он только и думал с самого утра, когда он его купил, и складным ножом жадно отхватил от него большой кусок. Он сжевал его без крекеров, сгорбившись, повернувшись спиной к гостиной, где его гость по-прежнему молился, стоя на коленях среди ящиков динамита, – Юджин ел и размышлял о том, почему ему раньше в голову не приходило, что неплохо бы сюда занавески повесить. Раньше вроде бы в этом нужды не было, этаж-то второй, да и хоть двор у них лысый, зато соседские деревья загораживали соседские же окна. Но все равно, сейчас, пока у него тут змеи, немножко уединения не помешает. Ида Рью заглянула в спальню Гарриет, держа в руках охапку свежевыглаженных полотенец. – Ты там в книжке ничего не режешь, нет? – спросила она, заметив ножницы на коврике. – Нет, мэм, – ответила Гарриет. Сквозь открытое окно в комнату доносилось еле слышное жужжание электропил: деревья валили одно за другим. В баптистской церкви только и думали о том, как бы расширить территорию: новые комнаты для отдыха, новая парковка, новый молодежный центр. Скоро в этом квартале ни одного дерева не останется. – Смотри мне, чтоб я этого не видела. – Слушаюсь, мэм. – А чего тогда ножницы вытащила? – Ида воинственно кивнула в сторону ножниц. – Ну-ка убери, – сказала она. – Сию же минуту. Гарриет послушно встала, сунула ножницы в ящик письменного стола, задвинула ящик. Ида фыркнула и потопала дальше. Гарриет уселась на кровать, подождала и, как только шаги Иды стихли, снова открыла ящик и вытащила ножницы. У Гарриет было семь школьных альбомов Александрийской академии, с первого по седьмой класс. Пембертон закончил школу два года назад. Она перелистывала страницы с фотографиями старшеклассников и внимательно изучала каждую. Пембертон был повсюду: на групповых снимках школьных сборных по гольфу и теннису; в читальном зале – на нем клетчатые штаны – он сидит, развалившись за столом; а вот он в смокинге стоит в толпе выпускников на фоне серебристого задника, увешанного белыми флажками. Лоб у него блестит, лицо пылает счастливым, жарким румянцем – похоже, он пьян. Диана Ливитт – старшая сестра Лизы Ливитт – держит его под руку затянутой в перчатку ручкой и улыбается, правда, несколько оторопело, потому что Энжи Стен-хоуп, а не ее только что провозгласили королевой школы. А вот портретные фото всех выпускников. Смокинги, прыщи, жемчуга. Деревенские девчонки с лошадиными челюстями кажутся еще нелепее в студийных накидках. Звездочку Энжи Стенхоуп, которая в тот год победила во всех на свете конкурсах и сразу после школы выскочила замуж, Гарриет недавно видела в продуктовом – она одрябла, поблекла и раздалась в талии. Но Дэнни Рэтлиффа нигде не было видно. Он провалил экзамены? Бросил школу? Она перевернула страницу – теперь пошли детские фотографии выпускников (Диана Ливитт прижала к уху пластмассовую трубку игрушечного телефона, насупленный Пем в мокром подгузнике шлепает по надувному бассейну) – и вздрогнула, наткнувшись на фото своего умершего брата. Да, Робин, это его страница, вот он, глядит на нее – тощенький, веснушчатый весельчак в огромной соломенной шляпе, которую он, похоже, позаимствовал у Честера. Он смеялся – не так, будто увидел что-то смешное, а просто, славно так, как если бы он очень любил фотографа. РОБИН, МЫ СКУЧАЕМ!!! – было написано под снимком. Все его бывшие одноклассники поставили подписи внизу страницы. Она долго разглядывала снимок. Она уже никогда не узнает, какой у Робина был голос, но лицо его она любила всю жизнь и с нежностью следила за тем, как оно менялось в выцветающей череде снимков: случайные мгновения, магия обычного солнечного луча. Каким был бы взрослый Робин? Теперь уже не узнаешь. Пембертон вот в детстве был очень уродливым ребенком – плечи широкие, ноги кривые, шеи вообще нет, никаких признаков, что вырастет в красавчика. В альбоме за предыдущий год фотографий Дэнни Рэтлиффа тоже не было (а вот Пем был, “Юный бодрячок!”), но когда она изучала алфавитный список учеников из класса, шедшего за Пемовым, ее палец вдруг уперся в имя: Дэнни Рэтлифф. Она глянула на колонку с портретами учеников. Фотографии Дэнни не было, вместо нее – ехидная карикатура: мальчишка облокотился на стол, впился взглядом в листок с надписью “Шпаргалка”. Под карикатурой разномастными разбитными буквами было написано: “КОЕ-КТО СЛИШКОМ ЗАНЯТ – ФОТО НЕТ”. Значит, по крайней мере один раз экзамены он завалил. Может, он бросил школу после десятого класса? Наконец она нашла его – еще годом раньше: мальчишка с густой челкой ниже бровей – смазливый, но глядит недобро, похож на поп-звезду с бандитских окраин. Выглядит взросло, и не скажешь, что девятиклассник. Челка падала ему на глаза, и казалось, что он злобно щурится; губы нахально выпятил, словно хотел сплюнуть жвачку или издать неприличный звук. Она долго разглядывала фотографию. Потом осторожно ее вырезала и засунула в свой оранжевый блокнот. – Гарриет, ну-ка поди сюда, – прокричала Ида снизу, с лестницы. – Да-а-а-а-а, мэм? – Гарриет торопливо захлопнула альбом. – Ну и кто понаделал дырок в коробке для ланча? Хили не появился ни днем, ни вечером. И утром, которое, кстати, выдалось дождливым, не пришел тоже, поэтому Гарриет решила зайти к Эди – проверить, не удастся ли у нее позавтракать. – Он же священник! – говорила Эди. – А хочет нажиться на церковной экскурсии, куда поедут вдовы и пенсионерки. Эди приоделась – на ней была бежевая рубашка и джинсовый комбинезон, потому что сегодня “Садовый клуб” полол сорняки на конфедератском кладбище. – “Ой, говорит он мне, – Эди поджала губы, передразнивая Дайала, – но ведь “Грейхаунд” с вас за это восемьдесят долларов возьмет!” “Ну надо же, – говорю я, – почему же меня это не удивляет? Может, потому, что “Грейхаунд” в принципе на этом деньги зарабатывает?” Приспустив очки на нос, она читала газету и говорила царственным, не терпящим возражений тоном. На молчание внучки она даже внимания не обратила, и поэтому Гарриет тихонько хрустела тостом и дулась все сильнее. После разговора с Идой Гарриет здорово разобиделась на Эди, еще и потому, что Эди вечно строчила письма конгрессменам и сенаторам, подписывала какие-то петиции, боролась за спасение то каких-нибудь исторических зданий, то вымирающих животных. Разве какая-нибудь миссисипская утка, за которую Эди билась с таким пылом, была важнее благополучия Иды? – Я не стала, конечно, ему напоминать, – Эди с надменным фырканьем расправила газету, будто говоря: и пусть мне за это спасибо скажет, – но никогда я не прощу Рою Дайалу того, как он тогда обжулил папочку с машиной. Папочка под конец уже все на свете путал. Дайал все равно что огрел его по затылку и обворовал посреди бела дня. Гарриет поймала себя на том, что, не отрываясь, следит за дверью во двор, и снова опустила глаза в тарелку. Если Хили за ней заходил, а ее не было дома, он бежал к Эди, и Гарриет иногда приходилось несладко, потому что Эди обожала поддразнивать ее насчет Хили – отпускала невзначай шуточки про жениха с невестой и любовь до гроба, мурлыкала возмутительные любовные песенки. – Мне кажется, – сказала Эди, и Гарриет вздрогнула, очнулась, – мне кажется, обед им в школе положен, но вот родителям и цента давать нельзя. Это она про какую-то статью в газете говорила. А до этого Эди обсуждала историю с Панамским каналом: мол, до чего глупо – вот так вот просто все взять да отдать. – Почитаю-ка лучше некрологи, – сказала она. – Папочка так всегда говорил. “Начну-ка с некрологов, вдруг кто знакомый умер”. Она перевернула газету. – Хоть бы дождь перестал, – Эди выглянула в окно, как будто Гарриет тут и вовсе не было. – Конечно, нам и в помещении есть чем заняться – надо бы разобраться в сарае, где у нас горшки для пересадки лежат, да и сами горшки обеззаразить, но, помяни мое слово, люди сегодня с утра только глянут на то, что за окном творится, и решат никуда не идти… Тут, словно по сигналу, зазвонил телефон. – Ну, что я говорила, – Эди всплеснула руками, встала из-за стола. – Вот и первая ласточка. Гарриет возвращалась домой, низко опустив голову, прячась от дождика под огромным зонтом Эди, с которым она в детстве играла в Мэри Поппинс. В канавах бурлила вода, дождь гнул к земле долгий строй оранжевых цветов лилейника, которые так и лезли ей под ноги, будто хотели что-то ей крикнуть. Она смутно надеялась на то, что к ней вот-вот, шлепая по лужам, подбежит Хили в этом своем желтом дождевике, и если б он подбежал, она бы его, конечно, решительно проигнорировала, но вокруг только пар валил от пустых тротуаров: ни людей, ни машин.