Маленький друг
Часть 27 из 92 Информация о книге
– Тоже чудо. Это тебе такое знамение было, и ты сразу вознесся на небеса. Дэнни фыркнул. – Ишь ты, поди ж ты, – он скрестил руки на груди, – чудеса, значит, повсюду, и какой в них тогда толк? Небо над соснами было ярко-синим, синева отражалась в лужах, и Дэнни почувствовал себя кайфово – ему двадцать один, жизнь прекрасна. Может, прыгнуть в машину да прокатиться до “Черной двери”? Или смотаться на водохранилище? – Да пусть залезут вон в те кусты да перевернут пару камней, сразу на целое гнездо чудес наткнутся, – злобно сказал Фариш. Дэнни рассмеялся: – Знаешь, чудо будет, если Юджин вообще змею в руки возьмет. Проповедник из Юджина был так себе, религиозного запала у него было много, но говорил он все равно невыразительно и вяло. Насколько было известно Дэнни, Юджину пока никого не удалось обратить в свою веру – разве что Кертиса, который всякий раз мчался в первые ряды за спасением души. – Как по мне, так Юджин ни в жизни змею в руки не возьмет. Юджин даже червяка на крючок не насадит. Скажи-ка, братан, – не отводя взгляда от виргинских сосен на другом краю просеки, Фариш бодро закивал, будто хотел сменить тему, – а как тебе та большая белая гремучая змея, которая вчера сюда приползла? Он говорил про партию мета, которую закончил стряпать вчера. Ну или, по крайней мере, Дэнни так показалось. Иногда было сложно понять, о чем говорит Фариш, особенно если он был пьян или под кайфом. – Что скажешь? – Фариш вдруг резко вскинул голову, глянул на Дэнни и подмигнул – легонько, почти незаметно, дернул веком. – Неплохо, – осторожно сказал Дэнни и с непринужденным видом отвернулся, стараясь не делать резких движений. Фариш часто слетал с катушек, если его не так поймешь, хотя мало кто в принципе понимал, о чем он говорит. – Неплохо! – По виду Фариша было непонятно, взорвется он или нет, но в конце концов он просто покачал головой. – Порошок чистейший. Нюхнешь – и из окна выскочишь. Я на прошлой неделе чуть мозг себе не вывихнул, все думал, как бы доработать товар, чтоб он йодом не вонял. Я его чем только не очищал – и растворителем, и микстурой от лишая, а он как шел комками, так и идет. В нос хрен засунешь. Но я тебе вот что скажу, – фыркнул Фариш и снова откинулся на спинку шезлонга, вцепившись в ручки, будто собрался взлетать, – такую партию хоть ты с чем угодно намешай… – Вдруг он подскочил и заорал: – Я кому сказал, убери его от меня! Удар, сдавленный вопль. Дэнни аж подпрыгнул и уголком глаза успел увидеть, как мимо пролетел котенок. Рыхлое личико Кертиса сморщилось, исказилось от горя и страха, и он, спотыкаясь, кинулся вслед за котенком, потирая глаза кулаками. Котенок был последний в помете, Фаришевы немецкие овчарки сожрали остальных. – Я ему говорил, – Фариш с угрожающим видом встал с шезлонга. – Я ему сто раз говорил, чтоб он с этой кошкой ко мне и близко не подходил! – Ага, – ответил Дэнни и отвернулся. По ночам у Гарриет дома всегда наступала мертвая тишина. Слишком громко тикали часы, за низенькими зубчиками света от настольных ламп комнаты превращались в мрачные пещеры, а потолки исчезали в бездонной тьме. Зимой и осенью, когда солнце садилось в пять, было и того хуже, но не спать и сидеть вечером дома с Эллисон было отчего-то даже хуже, чем торчать тут в полном одиночестве. Эллисон вытянулась на диване, положив босые ноги на колени Гарриет. Гарриет лениво разглядывала ступни Эллисон – они были влажные, розовые, как куски ветчины, и на удивление чистые, если вспомнить, что Эллисон везде ходила босиком. Понятно, почему Эллисон и Вини так хорошо ладили. В Вини было больше человеческого, чем кошачьего, а в Эллисон наоборот – больше кошачьего: она гуляла сама по себе, мало на кого обращала внимание, но, если ей хотелось, легко могла свернуться клубочком рядом с Гарриет и без спросу сунуть ей ноги под нос. Ноги у Эллисон были очень тяжелые. Вдруг они резко дернулись. Гарриет посмотрела на Эллисон – глаза закрыты, веки подрагивают. Ей снится сон. Гарриет быстро ухватила ее за мизинец, дернула. Эллисон вскрикнула и поджала ногу, будто аист. – Что тебе снилось? – требовательно спросила Гарриет. У Эллисон на щеке красными квадратиками пропечаталась ткань с подлокотника, она глянула на Гарриет мутными ото сна глазами, как будто видела ее в первый раз… Нет, не так, подумала Гарриет, глядя на растерявшуюся сестру с холодным, почти врачебным безразличием. Она смотрит на меня и как будто видит что-то еще. Эллисон прикрыла глаза ладонями. На миг она застыла в такой позе, потом встала. Щеки у нее припухли, веки отяжелели, глаз было не видно. – Тебе что-то снилось, – сказала Гарриет, не сводя с нее глаз. Эллисон зевнула. Потерла глаза и, сонно пошатываясь, побрела к лестнице. – Подожди! – крикнула Гарриет. – Что тебе снилось? Расскажи! – Не могу. – Что значит – не можешь? То есть не хочешь? Эллисон обернулась и поглядела на нее – довольно странным, как показалось Гарриет, взглядом. – Не хочу, чтобы сбылось. – Что сбылось? – То, что мне приснилось. – А что тебе приснилось? Сон был про Робина? Эллисон остановилась на нижней ступеньке, оглянулась. – Нет, – ответила она, – про тебя. – Всего пятьдесят девять секунд, – холодно сообщила Гарриет, пока Пембертон откашливался и отплевывался. Пем ухватился за бортик бассейна, вытер глаза запястьем. – Чушь собачья, – выдохнул он, хватая ртом воздух. Лицо у него было пунцовое, практически одного цвета с мокасинами Гарриет. – Ты просто слишком медленно считала. Гарриет гневно, шумно выдохнула. Потом раз десять изо всех сил глубоко вздохнула, пока голова у нее не пошла кругом – тогда, набрав воздуху в легкие, она оттолкнулась от края бассейна и ушла под воду. Проплыть в одну сторону было легче легкого. А вот когда она плыла обратно, через прохладные, голубые тигриные полоски света, все вокруг нее будто загустело, замедлилось – мелькнула рядом детская рука, размытая, белесая, как у трупа; детская нога – к торчащим дыбом волоскам прилипли крошечные белые пузырьки, которые скатывались с них неторопливой пенистой струйкой, в висках у нее пульсировала кровь – схлынет и застучит, схлынет и застучит, и потом снова схлынет, словно накатывающие на берег океанские волны. Наверху – даже в голове не укладывается – бурлила яркими красками жизнь, при высоких скоростях и температурах. Орут дети, шлепают босыми ногами по раскаленным плиткам, кутаются в сырые полотенца и, причмокивая, облизывают цилиндрики синего фруктового льда, цвета воды в бассейне. “Ледяной взрыв”, вот как назывался этот фруктовый лед. Ледяной взрыв. В тот год это был самый смак, лучшее лакомство. На холодильнике возле киоска были нарисованы дрожащие от холода пингвины. Синие губы… синие языки… мурашки по коже, заходятся зубы, холодно. С оглушительным треском она взмыла на поверхность, словно пробила головой окно; тут было неглубоко, но стоять Гарриет все равно не могла и поэтому отталкивалась от дна кончиками пальцев, хватая ртом воздух; Пембертон, который до этого с интересом за ней наблюдал, бесшумно прыгнул в воду и плавно заскользил к ней. Гарриет и опомниться не успела, как он ловко подхватил ее на руки, и вот уже ее ухо притиснуто к его груди, и, если задрать голову, можно увидеть, что зубы у Пембертона все желтые от никотина. Хмельной запах его тела – взрослый, чужой и, по мнению Гарриет, не самый приятный – из-за хлорки казался еще резче. Гарриет выскользнула у него из рук, и они повалились в разные стороны – Пембертон звучно шлепнулся на спину, всколыхнув фонтаны воды, а Гарриет, молотя кулаками по воде, доплыла до края бассейна и, задрав нос, выбралась наружу – купальник на ней был черный в желтую полоску (Либби шила), и она была похожа на маленького шмеля. – Чего ты? Не любишь, когда тебя на руках носят? Говорил он вальяжно, беззлобно, словно обращался к котенку, который его поцарапал. Гарриет надулась и брызнула ему водой в лицо. Пем увернулся: – Эй, ты чего это? – насмешливо спросил он. Он хорошо – даже чересчур хорошо – знал, какой он симпатичный, и покровительственно ей улыбался, а его желтые, как одуванчики, локоны струились по голубой воде, точь-в-точь как у смеющегося водяного из книжки Эди – иллюстрированного издания стихотворений Теннисона: Кого назову я Лихим водяным Что поет один, Что живет один, Покрыв златом главу, Средь морских глубин? – Хммм? – Пембертон отпустил лодыжку Гарриет и легонько брызнул в нее водой, потом потряс головой, так что капли разлетелись во все стороны. – Ну и где мои денежки? – Какие денежки? – удивилась Гарриет. – Я научил тебя насыщать легкие кислородом, ведь так? Этому аквалангистов учат на очень дорогих курсах. – Да, но ты мне только это и рассказал. Я каждый день тренируюсь, учусь задерживать дыхание. Пем отшатнулся, изобразил на лице обиду. – Ну вот, Гарриет, а я-то думал, у нас с тобой уговор. – А вот и нет! – сказала Гарриет, которая терпеть не могла, когда ее дразнят. Пем рассмеялся. – Ну ладно. Это мне тебе за уроки приплачивать надо. Слушай, – он окунулся, снова вынырнул, – а твоя сестра все еще переживает из-за того кота? – Ну вроде да. А что? – настороженно спросила Гарриет. Она никак не могла взять в толк, с чего это Пембертон так интересуется Эллисон. – Ей надо собаку завести. Собаку можно обучить всяким трюкам, а кота ты ничему не научишь. Им на все насрать. – И Эллисон тоже. Пембертон засмеялся: – Ну тогда ей точно нужен щенок, – сказал он. – Я видел объявление в клубе, кто-то продает щенков чау-чау. – Кошку ей хочется больше. – А собака у нее была когда-нибудь? – Нет. – Ну вот. Она даже не знает, сколько всего упускает. Это у кошек просто вид такой, всезнающий, а на самом деле они тупо сидят и пялятся по сторонам. – Вини был не таким. Вини был умным. – Ну конечно.