Метро 2033. Сетунь

Михаил пригляделся. Сзади у ребенка отчетливо был виден небольшой хвостик.



Очень скоро о том, что сестра лекаря – а может, и жена – родила ребенка с хвостом, стало известно всем. По станции летели пересуды, и не последнюю роль в них играла Алла, которая уверяла – она давно знала, что этим кончится.

– Таким не место среди нас. Навлекут беду. Мало нам было горя? Катастрофа – наказание людям за грехи. А эти ничего не боятся. Продолжают грешить. Из-за них мы все пропадем, всех погубит гнев божий.

– Катастрофа – наказание людям за глупость, – фыркнула бывшая библиотекарша. Она и здесь занималась любимым делом – сталкеры приносили ей с поверхности книги, и она старалась приохотить отчаявшихся людей к чтению. Начальник станции это поощрял – поднять боевой дух, на его взгляд, было не менее важно, чем обеспечить народ продуктами. Но теперь боевой дух явно был подорван. На станции грозил воцариться бардак, и вновь из-за этой парочки. Начальник вызвал Михаила. Тот едва решился оставить Ланку с ребенком – они спали, возле них была медсестра, но слушая доносившиеся со станции гневные крики, она явно нервничала. Михаил решил попросить у начальника на всякий случай охрану для роженицы.

– Что там у вас еще? – недовольно спросил начальник. – Мне тут только чертей хвостатых еще не хватало. Чего вам по-человечески не живется?

– Это все радиация, – попытался объяснить Михаил. – Вода здесь плохая, не уберечься. А может, рудиментарный признак. Такие дети и раньше рождались, просто редко.

– Радиация, говоришь? А почему же Машка Кольчугина здоровую девку родила?

Машка тоже попала в метро беременной, Михаил вообще удивлялся, как она сохранила ребенка.

– Значит, на нее не так подействовало. Это непредсказуемо. Вон, у Полины вообще мертвый родился, недоношенный.

– Да, – вздохнул начальник, – может, оно и к лучшему.

Полину, девушку лет двадцати, изнасиловали двое парней еще в первые дни под землей, когда все словно с ума посходили. Начальник, железной рукой наводя дисциплину, приговорил насильников к смерти. Один ухитрился сбежать, но что касалось другого, начальник самолично привел приговор в исполнение. А потом у Полины случился выкидыш. Она отнеслась к этому равнодушно – кажется, после совершенного над ней насилия она словно оцепенела.

– Ладно, – сказал начальник, – ты мне зубы не заговаривай. Что мне теперь с вами такими делать?

– А можно пока часовых поставить к лазарету? – спросил Михаил.

– Ну вот, теперь я еще и людей должен выделять на охрану этой непутевой, – озлился начальник. – Что-то слишком много с вами хлопот. К тебе вопросов нет, ты станции конкретную пользу приносишь. А ее здесь только из-за тебя терпят. И то, чувствую, скоро конец придет народному терпению.

– Но это же глупость какая-то. Суеверие, – вспылил Михаил. – Вы что, будете слушать невежественных баб?

– Суеверие или нет, а я так думаю – бог шельму метит, – изрек начальник. – Нам тут жить, потому с людьми надо считаться. И прошу я тебя, лекарь, вот оправится она чуть-чуть – и ступайте с ней куда-нибудь. Ты-то можешь всегда вернуться, тебя мы знаем и примем. Но без нее. И без этого ее хвостатого… Я все понимаю, – примирительно поднял он руку, заметив выражение лица Михаила. – Ребенок, конечно, не виноват. Но и ты меня пойми – мне и так нелегко, постоянно голова болит о том, чтобы прокормить такую уйму народа. И так все нервные, только и смотрят, на ком зло сорвать. И если в ближайшее время кто-нибудь из сталкеров не вернется с вылазки или придет без добычи, как бы они не подумали, что причиной тому – твоя сестра или кто она тебе, и маленький уродец. Попадется она им под горячую руку – потом, может, и жалеть будут, а дело уже сделано. Так что, за ради бога, уведи ее побыстрей отсюда куда-нибудь.

– Ладно. Подумаю, – вздохнул Михаил.

А ночью ему приснился странный сон – адские сполохи, и ребенок, на глазах меняющийся. Тельце его вытянулось и покрылось грубой чешуей, рот превратился в зубастую пасть, хвост стал толще и длиннее и свернулся кольцом, а сзади раскрылись перепончатые крылья. Существо дохнуло пламенем, и чей-то голос нараспев произнес: «Драконы всегда женились на сестрах». Михаил проснулся в холодном поту, проклиная начальника с его разговорами о чертях.

Проблема была еще в том, что Ланка проявляла полнейшее равнодушие к ребенку. Сначала даже кормить не хотела, отворачивалась. Что было тому причиной – хвост или обида на неизвестного ему отца младенца, а может, шок оттого, что жизнь так изменилась, Михаил не знал. Но он прикрикнул на нее, и она нехотя принялась кормить ребенка, хотя лекарь и сам иной раз думал, что лучше бы младенцу было умереть при родах. Но раз уж дитя появилось на свет, как было не дать ему шанс? То ли клятва Гиппократа, то ли что еще не позволяло Михаилу переступить через человеческую жизнь, хотя он чувствовал, что в новой действительности такая сентиментальность скоро будет неуместной. Вопрос встанет ребром – либо ты, либо тебя.

Молоко у сестры, впрочем, скоро пропало, но к тому времени он притащил из магазинов наверху молочных смесей, хотя боялся, что ребенку еда из мертвого города, отравленного радиацией, на пользу не пойдет. Впрочем, кто его знает, этого ребенка. Может, он уже в утробе матери был лучше приспособлен к новой жизни, чем они сами.

Когда врач остался один в лазарете, он произвел несложную операцию по удалению хвоста у младенца. Ланке и остальным он сказал, что хвостик вдруг отвалился сам – как и высохшая пуповина. Ланка не верила, говорила, что Михаил, наверное, его отрезал. Но и после этого отношение к младенцу и его матери на станции не изменилось. При этом Ланку еще осуждали за то, что ей плевать на ребенка, хотя и ребенка боялись, как огня, и не было вокруг него обычной женской возни, и никто не дрался за право подержать его на руках. Наоборот, женщины глядели на него угрюмо, словно прикидывая, сколько съест этот ненасытный уродец, точно он вырывал кусок у них изо рта. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Между тем ребенок вовсе не был уродцем, он чем-то был похож на Ланку, и Михаил находил его даже симпатичным, особенно без хвоста. И не раз, держа малыша на руках, чувствовал странное волнение, словно то был и впрямь его собственный сын.

Если бы не ребенок, Михаил давно увел бы Ланку на Сетунь, но куда было девать младенца? И он напряженно ожидал, когда же лопнет у людей терпение и все это выльется во что-то. Во что – он и сам не знал, но чувствовал, что добром не кончится. Повисшее в воздухе напряжение должно было чем-то разрешиться.

И вдруг однажды проблема уладилась сама собой.



Этих людей Михаил на станции видел впервые. И сначала в толк взять не мог, что говорит ему этот лысоватый мужчина с глазами, слезящимися то ли от дыма, то ли от недосыпания. Женщина рядом с ним, с серым, отечным лицом, с седыми волосами, тоже производила впечатление одержимой.

– Мы слышали, у вас трудности… Ребенок… Отдайте его нам. Будем заботиться.

– Своих проблем вам мало? – спросил Михаил.

– Понимаете, – услышал он в ответ, – наш мальчик, Женечка… Мы в тот день, как всегда, оставили его с нянькой, а сами на работу – мы в одной фирме работали до того, как… Когда все кончилось… Если б только мы знали, что больше никогда, никогда… Я боюсь, она руки на себя наложит, – кивнул он на жену, – она однажды уже пыталась. А я без нее не смогу. Понимаете, это такой ужас. Чуть не каждую ночь он мне снится. Она плачет все время. Если вам не нужен малыш, отдайте. Это ничего, что он… не совсем обычный. Там, где мы сейчас, никто ничего не узнает. У него будет шанс. Дефект… э-э-э… легко устраним, всего лишь небольшое вмешательство… найдем лучшего хирурга.

– Да все уже в порядке, – буркнул лекарь.

– Как? – непонимающе уставился на него мужчина.

– Нету уже у него хвоста. Отвалился сам.

– А-а, ну тем более. Никто ничего не узнает, я клянусь вам. Мы со Спортивной добирались сюда. То есть мы сначала на Парк Культуры пришли, а там и узнали про вашего… про малыша. Ему с нами хорошо будет. Хотите – приходите к нам потом. Горелов моя фамилия. Обещаю – будем за своего считать.

– Мне надо поговорить с его матерью.

– Конечно. Конечно, – закивал тот. – Мы будем ждать… сколько надо, будем ждать. Вы можете справки навести… мы люди обязательные. Вы не пожалеете. Мы можем вам сообщать, как дела… как он растет.

– Ну да, ну да, – пробормотал Михаил и пошел в палатку – спрашивать Ланку. Она, по своему обыкновению, лежала, ребенок мирно посапывал рядом.

– Лана, – окликнул он. – Надо поговорить. Ты ведь хотела домой?


Она повернулась и уставилась на него – очень внимательно.

– Мы можем вернуться туда, – сказал врач.

– Мы не можем, – буркнула она, глазами указав на младенца.

– А если бы нашлись люди… если бы мы нашли, кому его оставить? – тихонько спросил Михаил. – Ведь тебе трудно, я вижу.

Сестра, по крайней мере, не принялась бурно возмущаться – и это обнадеживало. Некоторое время она молчала, глядя на ребенка. Потом спросила:

– Кто тебя просил его отдать?

– Ты их не знаешь. Они с другой станции. Со Спортивной. Они потеряли своего малыша. Они будут заботиться о твоем… о нашем.

Сестра вновь пристально уставилась на него. «Ты так говоришь, потому что это не твой ребенок», – читалось в ее глазах.

– А ты будешь свободна. Мы сможем уйти. А если жизнь у нас наладится, вернемся за ним.

Тут он, конечно, лукавил. Он понимал, что приемные родители не отдадут им ребенка обратно, даже если предположить, что они и впрямь вдруг вернутся. Но он почему-то был уверен и в том, что Ланка не захочет потом искать сына. Сочтет, что устроила его судьбу, и вздохнет облегченно. Кто ее знает, в чем дело – то ли она слишком молода, чтоб заводить детей, то ли с отцом этого ребенка отношения тоже складывались не лучшим образом, но совершенно очевидно, что младенец для нее – обуза. Она не сюсюкает с ним, как обычно мамочки, на руки лишний раз не берет – только когда раскричится. И смотрит на него иной раз таким странным взглядом… Он думал, что Ланка ухватится за возможность освободиться – и не ошибся.

Она перевела глаза на маленького. Долго смотрела, будто стараясь запомнить напоследок его лицо.

– Делай, что хочешь, – буркнула она наконец и вновь отвернулась к стене. Он сжал голову руками. Неправильно это было все-таки, Михаил на свой лад успел чуть-чуть даже привязаться к малышу. Младенец был на удивление спокойным. Плакал, только когда хотел есть, а в остальное время спал или лежал тихонько с открытыми глазами, словно о чем-то думал. Глаза у него были Ланкины, совиные. И даже родинка над правой бровью была копией Ланкиного родимого пятна. У Михаила сердце слегка сжалось, будто мальчик был ему не чужим, но лекарь тут же подумал, что теперь у них будут развязаны руки и он сможет что-то предпринять для Ланкиного спасения – а ее надо было спасать, пока не поздно. Она чахла на глазах, и если не прекратится эта ее апатия, то как-нибудь утром она и вовсе не проснется – так и будет лежать, мертвая, застывшая, отвернувшаяся к стене, даже в смерти протестующая против всего, что теперь ее окружает. И люди им житья не дадут – будут травить и не успокоятся, пока вовсе не доконают.

Врач тихонько взял на руки ребенка и торопливо выбрался наружу, боясь, что в последний момент мать все же передумает. Сзади раздались сдавленные рыдания. Его удивило, что Ланка даже не захотела посмотреть на приемных родителей, которым оставляет сына. Как будто он для нее уже отрезанный ломоть. А может, она просто не могла справиться со своими эмоциями. И все же она согласилась его отдать!

– Его зовут Матвей, – сказал Михаил, вручая замотанного в тряпье младенца не помнящим себя от счастья приемным родителям. Знали бы они, какого труда ему стоило уговорить Ланку назвать сына более-менее привычным для слуха именем, чтобы хоть этим не раздражать людей окончательно. – Впрочем, вы можете выбрать имя сами, если хотите.

– Нет, нет, почему же, – пробормотал мужчина. – Мне нравится. Матвей. Матюша.

Жена его только молча кивнула, недоверчиво, удивленно и радостно глядя на младенца – словно боялась, что вот-вот его отберут обратно.

Проводив новоявленных родителей, которые тоже вдруг заспешили, до перехода на кольцевую, Михаил отправился к начальнику станции.

– Мне нужно два комплекта химзы и два противогаза, – сказал он. – А еще автомат и два рожка патронов. И мы уйдем.

– А не слишком ли… – начал было тот.

– Нет, не слишком, – сказал Михаил. – Я уже столько всего с поверхности натаскал, что снарягу окупил с лихвой.

Начальник не мог не согласиться.

– Ладно, – сказал он. – Так вы что, наверх пойдете? Это ж самоубийство чистое. Я думал, вы на другую станцию. Я ж не зверь все-таки, понимаю… Но люди… Тут и без вас хлопот полон рот. Эти, с рынка, очухались и принялись делить территорию. Что ни ночь, у них разборки, то и дело трупы в туннеле находим. – И начальник мученически завел глаза. Михаил понимал – тому все-таки неловко было отправлять их на верную смерть, и он хотел хоть как-то загладить случившееся.

– Ты пойми, лекарь, – сказал начальник, – я против тебя ничего не имею, ты мужик неплохой. Но сестра твоя, или кто она там тебе, совсем никудышная, не прими за обиду. Ни работать не хочет, ни с людьми поладить не может, ребенка вон – и то рада бросить. Не приживется она тут. А ты, если что, возвращайся. Всегда будем рады.

– Вы тут все равно все перегрызетесь, – ответил ему Михаил. – Когда людям плохо и страшно, им всегда надо найти козла отпущения. На этот раз крайними оказались мы. А когда мы уйдем, кого вы будете травить? Кто у вас будет во всем виноват?

– Иди уже, – махнул рукой начальник. – Химзу у коменданта возьмешь, и оружие тоже, я распоряжусь.

Михаил ему даже слегка сочувствовал в глубине души – тот был мужиком незлым, и если б от него зависело, наверняка оставил бы их.

Ланка новость о том, что они уходят, приняла без возражений. Разлуку с ребенком она, казалось, переносила легко. Ее вроде бы даже радовало, что больше нет этого надоеды, которого, несмотря на спокойный характер, все же надо было кормить и перепеленывать. А то, что пеленками ему служили ветхие тряпки, да и со стиркой здесь было трудно, радости ей не добавляло. И Михаил, убаюкивая младенца, иной раз морщился от запаха вонючих лохмотьев.

– Я так скучаю в подземке, Миша. Еще хоть раз увидеть город – а там и умереть можно, – сказала его сводная сестра, единственная женщина, которая нужна была ему в этой жизни.

Она даже не спросила, куда он собирается ее вести. Опять во всем полагалась на него, как когда-то в детстве, и это его радовало. Он заберет ее отсюда, и они будут вместе, и никто больше не посмеет их разлучать. Кажется, Ланка поняла, что никто не будет о ней заботиться так, как он. Вот если бы еще она не проявляла такое равнодушие ко всему.

А на станции уже шушукались, что лекарь и его то ли сестра, то ли жена продали своего младенца. Определенно, пора было менять место жительства.





Глава 5

Возвращение




Химзу комендант выдал старенькую, но противогазы Михаил выбирал придирчиво. Автомат тоже проверил перед выходом – мало ли, от кого придется отбиваться по пути. Одичавшие собаки, скорее всего, уже доели мертвых и запросто могут попробовать поохотиться на живых. Стоял апрель, и на поверхности было еще прохладно. Михаил вспомнил слова дяди Гены – «кто знает, переживем ли зиму?» А вдруг они все умерли, дверь открыть некому, и они с Ланкой не сумеют войти? Нет, лучше не думать о неприятностях заранее, а то как раз мысли сбудутся. Кто-то должен был уцелеть.

Он предупредил Ланку, что зрелище предстоит не из приятных.