Метро 2033. Сетунь

– Все эти люди, которые не успели… Они так и остались там, хоронить их было некому. Придется тебе взять себя в руки как-то. Конечно, в темноте не все будет видно, но мы не раз будем натыкаться на чьи-нибудь останки.

– Это ничего, – сказала она. – Я не боюсь. Я и сама-то умереть не боюсь. Зачем мне жить? Мамы нет, я никому не нужна. Нет-нет, тебе нужна, знаю, – поправилась она, увидев его протестующий жест. – Но лучше бы мне и вправду умереть, тебе от меня одни неприятности.

– Не смей так говорить, – сказал он. – Без тебя у меня вообще смысла в жизни не останется.

А сам подивился ее нелогичности. Ведь она без возражений отдала своего ребенка – единственное существо, которое в ней нуждалось, не считая его самого, конечно, а теперь вот жалуется.

– Ты просто человек долга. Придумал себе долг по отношению ко мне и вытаскиваешь меня в жизнь, а мне, может, это не надо.

– Лана, – спросил он, – мы, может, правда скоро умрем, не хочешь сказать мне, кто был отцом Матвея?

– Какая тебе разница? – насупилась она. – Это теперь уже не важно. Его и в живых-то, наверное, нет.

– Я был с ним знаком?

– Какое это имеет значение?

Тайны свои Ланка хранила – даже от него.





* * *


В ночь перед выходом Светлана долго не могла заснуть, она вспоминала. Думала, что ее предали, но, может, все обстояло не так, ведь обещанное стало потихоньку сбываться.

Тогда, в жаркий летний день, узнав, что у них будет ребенок, ее единственный долго молчал. Потом заговорил – и она похолодела:

– Послушай, я рад. Но пока никто не должен знать об этом. Потому что наступают страшные времена. Скоро мир, каким мы его знали, прекратит свое существование. Но мы, избранные, спасемся. – Его рука коснулась славянского оберега на груди, Молота Сварога. Светлана тоже взялась за свой амулет. Лунница с крестом, двойная защита – и языческий символ, и христианский.

– Запомни хорошенько мои слова, – продолжал он. – Если вдруг нам придется разлучиться, искать друг друга будем здесь. – Он широким жестом обвел реку и окружающие холмы, поросшие деревьями. – Тут – место силы, колыбель человечества, здесь жили наши предки. Нашего сына ждет великая судьба, у него будет особое предназначение. И если даже выйдет так, что тебе придется отдать его, не возражай – у него будет своя жизнь.

Светлана ждала, когда он заговорит о ближайшем будущем, объяснит, что ей сказать матери, когда уже нельзя будет скрывать.

– Ни о чем не беспокойся, все устроится само, – произнес он. – Мне надо будет ненадолго уехать. Когда я вернусь, мы еще поговорим.

И он уехал и не отвечал на звонки, а она вся извелась, не зная, как справляться с этим в одиночку и как она будет объясняться с матерью. Даже пыталась решить проблему раз и навсегда, покончив с собой, но ее успели спасти. А потом вой сирены разделил мир на до и после, и объяснять уже стало некому. Она лишь тосковала, что в роковой момент возле нее оказался не тот, единственный, а сводный брат Миша. Нелепый, надежный, влюбленный в нее.

Она с нетерпением ждала появления ребенка. Ей казалось, он будет прекрасен. Но родился обычный сморщенный, красный младенец, да еще и с хвостом. И в голову ее стала закрадываться мысль, что ее обманули. Но ведь конец света все-таки наступил, и она спаслась, и родила сына. Но только ей никогда не попасть обратно на берег Сетуни, чтобы найти там его отца. И она страдала молча, а Миша ничего не понимал. И тем не менее он тоже стал орудием судьбы. Нашлись же люди, готовые взять у них малыша, и она, помня наставления любимого, не возражала. Конечно, расставаться с ребенком было больно. Она сама затруднялась бы определить свои чувства – тут была и обида на судьбу, и злость, и жалость к малышу и к себе, и, что греха таить, облегчение. Не самым уютным был этот мир для того, чтобы заводить детей. А теперь Миша отведет ее домой. Она даже не задумывалась, где они найдут там убежище, просто верила, что все устроится само. Те силы, с которыми она поддерживает связь, помогут. Она рассеянно потрогала амулет на шнурке. Миша, наверное, считает, что мысль вернуться принадлежит ему – как бы не так. Но пусть заблуждается и дальше. Ей же надо просто не противиться судьбе, а об остальном позаботится сводный брат.





* * *


Несмотря на то что он проинструктировал ее перед выходом, на поверхности Ланка растерялась. Он стоял, держа ее за руку и давая возможность привыкнуть к картине, которая ей открылась. Ночь, темнота, и только луна, то и дело выходя из-за туч, едва освещает пустынную площадь Киевского вокзала. Навсегда застыли автобусы, темны окна окрестных домов, и лишь ветер шумит в ветвях деревьев поодаль. Они двинулись к набережной, и Ланка все старалась взять его за руку, вздрагивая от каждого шороха.

И вдруг на том берегу мелькнул слабый свет. Пропал и снова мигнул.

– Смотри! Видишь. – Ланка дернула его за руку. – Там кто-то есть. Кто-то живой.

– Скорее всего, это такие же, как и мы, разведчики, – остудил ее Михаил. – Там Смоленская недалеко, оттуда небось и вышли в поисках добычи. И знаешь, я бы не стал искать встречи с ними. Неизвестно, чего ждать от чужих. Вдруг польстятся на нашу снарягу – теперь ведь все просто. Кто сможет, кто сильнее, тот и забирает все у других.

Какое-то время Ланка молчала. Они подошли к реке, на воде покачивалось несколько прогулочных катеров, переживших зиму. Михаилу даже показалось, что он заметил на палубе распростертое тело. Ланка, наверное, тоже что-то увидела.

– Я не думала, что их так много, – проговорила она.

Михаил ободряюще потрепал ее по руке.

Скоро она стала жаловаться на усталость, но Михаил тормошил ее. Подбадривал:

– Ну, еще немного, а там попробуем машину найти. Тут нам не проехать. Видишь, как тесно.

А про себя думал – только бы не собаки. Но тех видно не было – наверное, в другом месте нашли себе пристанище.

С машиной на этот раз не получилось – он попробовал завести одну, другую, но, видно, аккумуляторы сдохли, не удалось. Михаил вдруг обнаружил на обочине тележку из супермаркета, пнул ее – та покатилась. Михаил взял на руки Ланку, с трудом запихнул в тележку, сунув под нее свой рюкзак, и повез ее вперед. Не сказать, что это было легко, но потихоньку они продвигались. Михаил еще подумал, что надо будет по пути заглянуть в какой-нибудь продуктовый, чтоб не с пустыми руками в гости являться. Если еще есть, к кому являться.

Из кустов, у самой земли сверкали чьи-то желтые глаза. «Кис-кис», – машинально позвал Михаил, но животное кинулось в сторону. Он вспомнил про Мальчика – интересно, пережил ли пес зиму?

После моста, когда дорога пошла в гору, Ланку пришлось ссадить. Но тележку Михаил так и катил с собой. В магазине на углу, разбив витрину, набрал консервов, сколько мог, не разбирая, и каких-то пакетов с крупами. Погрузил все в тележку, и они двинулись дальше. Небо уже начинало сереть, но они были почти у цели, только тележку все труднее становилось тащить, хотя путь и шел под уклон. Асфальтированная дорожка была завалена ветками, кое-где лежали кучки тряпья, из которых торчали кости. Михаил заметил, что Ланка пристально разглядывает каждую такую кучку. Неужели боялась найти знакомого, неужели думала, что сможет кого-нибудь опознать? Вдруг Ланка вскрикнула, и Михаил увидел крупного отощавшего пса, скалившего зубы.


– Мальчик, – крикнул он. Схватил первую попавшуюся банку с открывающейся крышкой и вывалил содержимое на землю перед собакой. Пес слизнул все одним махом, завилял хвостом. Михаил с грустью смотрел на язвы, покрывавшие шкуру зверя, на проплешины на боках. Но хаски, казалось, вовсе не утратил боевого духа.

– Ничего. Я тебя подлечу, скоро лето. Теперь будет полегче, – говорил ему Михаил, а зверь глядел на него, раскрыв пасть и вывесив наружу язык, словно все понимая, и хвост его так и ходил ходуном.

В дверь бункера Михаил постучал, как условились. В ответ – тишина. Он вновь принялся стучать. А сам уже прикидывал, куда им пока деваться, чтобы день переждать и попробовать найти запасной вход – должен же быть запасной вход? Неужели они там и впрямь все поумирали? Но тут замок щелкнул. На пороге стоял исхудавший, бледный человек, в котором Михаил с трудом узнал Гарика.

Зиму обитатели бункера все-таки пережили – правда, не все. Умерли двое добытчиков – те самые, которые столкнулись с Михаилом у входа в его прошлый приход сюда. При взгляде на Антона становилось ясно, что он тоже уже не жилец. Дядя Гена как-то обрюзг, но присутствия духа не терял, хоть и жаловался на больные суставы. Принесенным продуктам обрадовались необычайно – запасы уже подходили к концу, приходилось ограничивать людей в еде.

Ланка, увидев знакомые лица, словно пришла в себя. Сначала обнялась с парнями и даже с Устиньей, а потом вдруг бурно разрыдалась. Михаил даже не пытался ее утешать. Она всхлипывала, бормотала что-то про маму, будто заново переживая весь ужас прошлого лета, за что-то просила прощения. Как будто она закоченела, а тут вдруг оттаяла. Михаил знал, что это ненадолго – потом радость уляжется, и начнутся обычные проблемы, придется теперь как-то налаживать отношения с этими людьми, ведь им предстоит жить бок о бок. Если уж и с этими не получится, деваться больше некуда. На следующий день Ланка слегла и неделю металась в жару – так подействовало на нее все пережитое.

Словно бы само собой получилось так, что Михаилу пришлось взять на себя обязанности главного добытчика. Антон уже еле передвигал ноги от слабости, и всем было ясно, что дни его сочтены, но сам он все еще бодрился. Михаил приглядывался к отношениям в бункере. Он быстро понял, что роль главных рабочих лошадок отводится им с Гулей – он добывал еду, она наводила порядок и готовила. Устинья, хоть и сменила наконец свои грязные шмотки на простые, зато более-менее чистые джинсы и черную футболку, и стала выглядеть получше, делать явно ничего не любила. Большую часть времени она лежала и в который уже раз перечитывала одну и ту же книгу из нескольких имевшихся в бункере, и лишь изредка, под нажимом дяди Гены, помогала Гуле на кухне. Михаил как-то просмотрел из любопытства книги – здесь были рассказы Джека Лондона, несколько любовных романов, затрепанные до дыр, что-то по кулинарии и пособие по комнатному растениеводству.

Гарик изредка ходил наверх, но приносил обычно так мало, что толку от этого было чуть. Зато он не грузил никого своими переживаниями. Наоборот, старался шутить, и Михаил был благодарен ему за это. Волосы Гарик отрастил и собирал в хвост либо заплетал в косицу – уверял, что всю жизнь мечтал ходить с такой прической, но вечно родители заставляли стричься, а вот теперь наконец-то всем по барабану, как он выглядит, и никто его не трогает. Федор вообще наверх не ходил, но охотно отзывался на просьбы помочь что-нибудь починить. В остальное время он словно бы о чем-то напряженно раздумывал – видимо, не особо приятном. Черты лица у него были острыми, он постоянно морщил лоб и выглядел на несколько лет старше своего возраста. Хотя, подумал Михаил, все они здесь бледные и чахлые – от отсутствия свежего воздуха, витаминов и полноценного питания.

Сюрпризом для Михаила стало, что Гарик живет с Гулей. Она уже была беременна, и дядя Гена иной раз пошучивал, что народу, кажется, скоро прибавится. Гарик, судя по всему, очень гордился будущим отцовством, Гуля же помалкивала, и непонятно было, рада она или нет. А проблемой стало то, что Устинья начала строить Михаилу глазки. В прежней жизни она бы, наверное, на него даже не взглянула, а в нынешних обстоятельствах он, видимо, показался ей наиболее подходящей кандидатурой – и врач, и добытчик, да и вообще – самый видный мужчина в бункере. «На безрыбье», – хмуро усмехался про себя Михаил. Тина принялась заигрывать с ним несмотря на то, что Михаил с Ланкой заняли отдельную комнату и зажили по-семейному. Михаил предпочитал не думать о том, кто именно умер в этой комнате до того, как они туда вселились. Ланка теперь тоже, казалось, оценила его заботу, все у них сложилось, как он и надеялся, и он был бы почти счастлив, если бы не эта досадная мелкая проблема. В прежней жизни Устинья на Ланку вообще не обращала внимания, а случись им оказаться в одной компании, демонстративно не замечала. Здесь же постоянно старалась уколоть побольнее, и хотя Ланка старалась не реагировать, но пару раз чуть не наговорила гадостей в ответ. Михаил до поры до времени помалкивал, но уже испытывал горячее желание поставить нахалку на место. В чем-то ее можно было понять – парни, которые бегали за ней в прежней жизни, теперь воротили от нее нос. В новой жизни котировались совсем другие навыки, и умение выглядеть как картинка теперь никому не требовалось. Впрочем, на фоне теперешней Устиньи даже Гуля казалась почти красавицей. Зато апломба у бывшей светской львицы было хоть отбавляй. Она привыкла получать все, чего хотела, и теперь шла к своей цели напролом. Дядя Гена не раз грозился выгнать ее из бункера, но ясно было, что угрозу свою старик в исполнение не приведет, да и не в его это было силах. Он чувствовал, что не стоит отдавать приказа, которого могут не послушаться. Гарик, казалось, слегка сочувствовал прежней подружке, и один раз сказал Михаилу, когда думал, что Устинья его не слышит:

– Понимаешь, старик, ее, конечно, доконало, что я с Гулькой живу. Не то чтоб я ей был сильно нужен, но тут-то, кроме нас с тобой и Феди, никого для нее подходящего нет. А у тебя тоже жена.

– А Федор что? – спросил Михаил.

– Она-то вроде, было время, клинья к нему подбивала, да он на нее и смотреть не хочет. Кажется мне, у него после Катастрофы крыша слегка поехала. Только не говори никому. Так-то он тихий, конечно, но уж лучше бы буянил, честное слово. Мне иной раз как-то не по себе, когда он сидит и смотрит в одну точку. А с Тинкой, старик, все-таки будь помягче. У нее уже после всего беда большая случилась. Они ведь здесь с подружкой оказались. А та через пару недель, когда поняла, что эта бодяга насовсем, взяла да повесилась. Улучила минуту, пока никто не хватился, взяла для этого у Тинки шейный платок. Представляешь, каково ей было?

Михаил кивнул, но про себя подумал, что это не повод прощать девушке все. Каждый из здесь собравшихся потерял близких во время Катастрофы.

– А кому сейчас легко? – философски спросил он.

Дядя Гена однажды, вскоре после их прибытия, улучив момент, когда Светланы поблизости не было, тихонько спросил Михаила:

– Так что ребеночек-то, умер?

Михаил насупился. Но решил ответить, как есть.

– Отдали приемным родителям. С собой брать нельзя было, не вынес бы дороги.

Что отразилось в глазах старика? Возмущение, понимание, сострадание? Но он только молча кивнул и ни о чем больше не спрашивал.

Ланка долго приходила в себя после вынужденного путешествия по поверхности. Мертвый город произвел на нее тягостное впечатление. Но когда она немного освоилась, то принялась просить Михаила, чтобы он взял ее с собой наверх и сводил на Сетуньский Стан. Михаил сперва отнекивался, не понимая, зачем это нужно. Зачем так далеко уходить от убежища, если достаточно пока в поисках продуктов осматривать ближайшие дома? Стоит ли рисковать нахвататься радиации ради того, чтобы лишний раз расстраиваться, глядя на то, во что превратились знакомые с детства места? Но Ланка не отставала, и, наконец, он нехотя дал согласие. Только заявил, что надо взять с собой и Гарика – мало ли, что может случиться.

Лунной ночью они вышли из бункера. Подбежал поздороваться Мальчик, обнюхал нервно вздрагивающую Ланку и вновь растворился в темноте. Но Михаил знал, что пес где-то рядом, и от этого было спокойнее. Их путь лежал к реке и дальше, через мост, на тот берег. Деревья обступали их, листва еле слышно шумела, журчала внизу вода. Стоял май, и Михаил невольно вспомнил, как они разговаривали здесь с Ланкой и как он сказал, что они поженятся. Много же воды утекло с тех пор. И вдруг ему пришло в голову, что если бы не Катастрофа и не стечение обстоятельств, благодаря которому они вдвоем с Ланкой спаслись, она могла бы и не остаться с ним. Рад ли он был, что все сложилось именно так? Он и сам не знал, но что толку было думать об этом теперь, когда ничего изменить уже было нельзя.

Они перешли реку, прошли немного по дороге, поднимавшейся на холм, и свернули направо. По левую руку от них тянулся длинный многоэтажный дом, по правую – заросшие пустыри и промзоны. А вот и знакомый забор, местами обрушившийся, который огораживал Сетуньский Стан, покосившаяся будочка возле входа и пара припаркованных поблизости машин. Ланка вздрогнула и схватила Михаила за руку. Выражение ее лица под маской противогаза было не разобрать, но он чувствовал, что она дрожит.

Они зашли внутрь, и Ланка жадно принялась оглядываться по сторонам, словно искала что-то – или кого-то? Она заставила их обойти всю территорию, заглянула под ряды пластиковых сидений и даже в полуобвалившийся дом пыталась войти, но Михаил ее не пустил. Все же она настояла на том, чтобы он посветил внутрь, в подъезд, но когда в лучах фонарика брызнули прочь крупные серые крысы, охнула и отступила назад. Под ногами хрустели черные камни со слюдяным блеском – Михаил помнил их еще с детства. Иногда ему попадались наконечники стрел, сделанные из таких же камней. Казалось, время повернуло вспять и отбросило их в глубину веков – то и дело они спотыкались о белевшие в траве черепа, а под стеной лежал обглоданный скелет. Стан выглядел бы, как разоренная стоянка древнего племени спустя полгода после налета врагов, если бы не отдельные приметы современности. Михаил не сомневался – скоро постройки разрушатся, зелень затянет все, и любая память о пребывании здесь разумных людей исчезнет. Ланка попятилась, потом сдавленно проговорила: «Пошли отсюда». Гарик согласился – ему хотелось, пользуясь случаем, осмотреть тот многоподъездный дом, который они миновали по пути. Они успели еще заглянуть в пару квартир и обнаружили чай, консервы, крупы и кое-какие лекарства. Даже домашние заготовки какие-то в банках, которые они, впрочем, не решились взять, боясь отравиться. На следующий день Ланка свалилась в горячке, бредила, жаловалась кому-то. Пролежала так неделю – врач даже боялся, что она не оправится, и все же ему удалось выходить ее. Михаил ругал себя за то, что пошел у нее на поводу, и все пытался понять, зачем ей понадобился этот поход, и нашла ли она ответы на свои вопросы. Но по ее лицу, как обычно, ни о чем нельзя было догадаться. И больше она не просилась сопровождать его на поверхность – в отличие от Тины. Та, наоборот, охотно предлагала свою помощь. И в глазах ее Михаил читал: «Ну что ты нашел в этой отмороженной? Она готова вздрагивать при виде дохлого таракана, она то и дело болеет, она вообще ни на что не годится. Посмотри на меня – я сильнее, умнее, красивее, я была бы тебе лучшей парой и родила бы сильных детей». Но мужчина отворачивался, предпочитая не понимать ее намеков.





Глава 6

Первая весна в бункере




В очередной раз осматривая Стаса, врач не удержался и рассказал, как ему почудился зов со стороны старой крепости. Тот, против ожидания, отнесся к его словам серьезно.

– Знаешь, – сказал он, – в последнее время появилось много такого, что объяснить с рациональной точки зрения трудно. Поэтому надо быть внимательным к таким вещам. Есть создания, которые умеют копаться в чужих мозгах, оказывать ментальное воздействие. А здесь еще сами места располагают, видно. Я слышал, тут, на Сетуни, древние стоянки обнаружили когда-то. Конечно, если так рассуждать, этих стоянок по Москве полно было – предки наши любили по берегам рек селиться. Но большинство давно под асфальт закатали, застроили. А здесь такое место – словно бы прошлое с настоящим встречается. В духов я не верю, конечно, но может, знаешь, какие-то флюиды в воздухе еще витают? Смотри, как бы у вас тут не завелось подобное создание. И главное – за детишками следи. Они ведь не понимают еще, как с этим справляться, их ему куда легче подманить. А дети у вас славные. Бледненькие, конечно, но смышленые. Я смотрю, жена твоя с ними много занимается – это хорошо. Давай я тоже им что-нибудь расскажу?

Михаил не то чтобы поверил ему насчет ментала, но был рад, что Стас смотрит на вещи трезво. Хотя, слушая его, врач испытал ощущение, что все это напоминает одну из телепередач, посвященных мистике. Он и так устал от нервозности своих женщин. Вот недавно Устинья, например, принялась нести какую-то пургу – что, мол, все ждали конца света спустя две тысячи лет после Рождества Христова, а самое страшное наступит сейчас, в 2033-м, когда исполнится две тысячи лет с тех пор, как спасителя распяли. Что может быть страшнее того, что уже случилось, и откуда она это взяла, Михаил не знал. Ей бы замуж, сокрушенно подумал он, да только где ж здесь найти ей мужа? Тот сталкер, что забредал к ним, Петр, кажется, посматривал на нее, даже с собой позвал – вроде бы шутя. Но Михаил вовсе не был уверен, что ему самому удалось вернуться в метро, да и вряд ли он там испытывал недостаток в женщинах.

«Скоро лето, – подумал Михаил, – наверное, будет полегче. Весна как-то действует всем на мозги, все эти заскоки обостряются. Вот и Максим смурной ходит и тоже к Стасу шастает то и дело, расспрашивает, как там живут на Рублевке. Парня можно понять – мы в его годы где только не побывали, а он сидит в подвале и даже наверх выбирался лишь несколько раз – потом я его перестал брать, решил, что слишком опасно, а может, зря? Но если с ним что-нибудь случится… мать не переживет».

Он снова вспомнил их первую с Ланкой весну в бункере. На всех обитателей убежища она действовала по-разному. У дяди Гены от сырости обострился артрит, Устинья впала в мрачную задумчивость, сменявшуюся иногда бурной жаждой деятельности, Федор, казалось, приободрился и иной раз даже что-то мурлыкал себе под нос. Михаил не оставлял попыток уговорить его выйти на поверхность, но тот отказывался наотрез. Компанию Михаилу в его вылазках составлял иной раз Гарик, они обходили окрестные квартиры и магазины в поисках годных для жизни вещей, одежды и еды, лекарств, а если повезет, то и оружия, забираясь постепенно все дальше. Ланка никогда не ходила с ними, если не считать той вылазки на Сетуньский Стан, да и Михаил остерегался брать ее с собой. Гарик проявил себя хорошим напарником, легким в общении и вроде бы беспечным, но на самом деле таким, на которого можно положиться в трудную минуту. Натыкаясь на чьи-нибудь останки, они уже не вздрагивали. Слишком уж много было вокруг этих самых останков. Михаил иногда думал о том, чтобы подняться в их старую квартиру, но не решался, хотя и знал, что там никого не было, что отец с матерью были на работе и там же, скорее всего, и погибли. Мужчина боялся, что вид их прежнего жилья вызовет слишком много эмоций, с которыми он не сумеет совладать.

Несколько раз с ними вызывалась идти Устинья. Михаил сначала не хотел ее брать, но она упросила. И как ни странно, проявила себя во время вылазок спокойной и дисциплинированной, грамотно отбирала в квартирах самые необходимые вещи. Но потом вдруг перестала проситься наверх. Михаил думал – возможно, оттого, что в одной из квартир они наткнулись на скелет девушки.

Мальчика он и впрямь подлечил, найдя в ветеринарном центре много полезного, и пес часто сопровождал их в вылазках. Стая не рисковала уходить из привычных мест за вожаком, и хаски в одиночку следовал за добытчиками, принюхиваясь к окружающим запахам и глухо ворча, если что-то казалось ему подозрительным.

Гарик очень оживился было, когда в бункере появились новые люди, и стал поверять Михаилу свои планы найти другое убежище. Мол, сюда они прибежали второпях, наверняка в окрестностях есть более удобные подвалы, надо только поискать, причем именно сейчас, пока женщины не начали рожать. Тина тоже ухватилась за эту идею, один дядя Гена был против, но Гарик считал, что старика удастся уговорить, а если нет – пусть остается один. Но пару раз сходив на разведку, они ничего подходящего не нашли и постепенно оставили эту затею, а потом стало не до того.

Быт в бункере был более-менее налажен. Утро начиналось с того, что на кухне гремела кастрюлями и мисками Гуля, готовя нехитрую еду – чаще всего кашу на воде, иногда с добавкой консервов. Обитатели бункера ели, затем разбредались кто куда. Гуля споласкивала посуду, а потом опять шумела посудой, готовя обед. От завтрака он отличался лишь тем, что каша была жидкой и называлась супом. Впрочем, маленькой азиатке удавалось сделать еду съедобной и даже иногда вкусной. Она добавляла приправы, которые по ее просьбе разыскивали в квартирах и магазинах добытчики. Тина чаще всего валялась и читала, огрызаясь на призывы помочь Гуле. Лана же, наоборот, часто тоже возилась на кухне – еды на такую ораву требовалось много. Федор обычно либо что-то чинил, либо просто лежал у себя в отсеке, о чем-то думая; Михаил отсыпался после ночной вылазки, а Гарик играл с дядей Геной в шахматы, а иногда помогал Гуле мыть посуду. Ужин проходил в более торжественной обстановке. Иной раз доставали бутылку вина или водки – «лекарство от радиации», как называл это дядя Гена. Михаил, впрочем, которому такое лекарство требовалось больше всех, принимал участие в «лечении», только если не собирался ночью идти наверх. После того как принимали на грудь – обычно все, кроме Гули – нередко начинались разговоры о том, как и почему произошла Катастрофа. Федор обычно в разговорах не участвовал, уходил. А Гарик, подняв палец, вещал:

– Понимаешь, старик, мы выпустили такие силы, что сами уже с ними не справлялись. Вот прикинь, сколько миллионов лет понадобилось природе, чтобы создать человека разумного? И сколько лет, к примеру, Москве? Даже до тысячелетнего юбилея столица не дотянула. То есть масштабы несоизмеримые. Зато сколько люди нагадить, засорить успели? Вон, реку возьми – там вода до сих пор бурая, хотя и чуть почище стала. А домов сколько понастроили? И главное – не следили за ними. Все это уже ветшало потихоньку, осыпалось, взрывалось. Все равно бы добром не кончилось. Вот когда-то фантасты писали – полетим, мол, к звездам, на Марс. А на фига? Чтобы и там все засорить? Нас просто остановили, неслучайно кто-то красную кнопочку нажал. Человек был запрограммирован на самоуничтожение, если что-то пойдет не так. Мы – неудачный эксперимент матери-природы, старик, она решила нас стереть к черту и начать все с чистого листа.