Мир миров

* * *


Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Пристань Царьград



Когда наутро они рассматривали тело убитого этой ночью первого офицера «Батория», Кутшеба всё еще вспоминал разговор с графиней.

– Смерть изменилась в последнее время, – она обратилась к нему с небольшого портрета, временно покинутого своим хозяином, умершим десятилетие тому назад мажордомом Ростовых. Они поприветствовали друг друга как раньше – вежливо, но без лишних церемоний. – Я помню улицы, полные света, и дворцы, будто из сказки. Немногие из них сохранились.

Она не жаловалась ему, но и не скрывала, что не была в восторге от изменений, которые вызвал к жизни Кощей. Одержимый художник ежедневно приходил во дворец и вносил коррективы, диктуемые ему адъютантами Кутузова. Он рисовал также новые картины, расширяя территорию нарисованной России новыми деревнями и городами. Сам Кутузов делал для него эскизы Петербурга и ежедневно в течение часа позировал для портрета. Поговаривали, что художник, быть может, будет вывезен из Пристани Царьград, чтобы написать портрет самого Кощея, хотя ни Кутшебе, ни графине не казалось возможным, что чародей согласится, чтобы его нарисовали.

– Его душа темнеет, – призналась она Кутшебе, говоря о художнике. – На нее ложатся тени всех ужасов, которые его заставляют изображать.

– И вы боитесь, что это происходит не только с его душой?

– Я лишь портрет, – вздохнула она, после чего замолчала, давая Кутшебе понять, что ждет его решительного протеста. – Вы очень вежливы, но я хорошо осознаю свое положение. С портретами ситуация такова, что их настроение зависит от фона. Я уже меняюсь под влиянием того, что сделали с моим городом. Я боюсь, что с живыми может произойти то же самое. Я – фон для моего мужа и дочери. Я фон для Пристани Царьград, и я превращаюсь в тень, которая ложится на него, а ведь раньше я была его светом. Уверена, вы понимаете меня. Потому что вы понимаете больше, чем остальные. Пожалуйста, не отрицайте. Я уже знаю вас. Поэтому и старалась уберечь дочь от этой безумной влюбленности.

– Чего именно вы от меня ожидаете, графиня? – он воспользовался шансом. – Что я вызову Кутузова на дуэль и убью его? Что я разрушу планы Кощея?

– Как поляк вы не хотели бы возрождения России в былых границах?

– Как здравомыслящий человек, я знаю, что это невозможно. Графиня, мне нет необходимости сдерживать Кощея. Это сделают Галицийские железные дороги. Те самые, которые почти что своими силами ведут войну с Вечной Революцией. Россия ваших кошмаров не воскреснет.

– Но будет существовать здесь, в картинах. К Москве присоединится Петербург, потом Киев, а может, и Варшава. Все стены нашего поместья укроют поросли этой нарисованной империи, где генералы Кощея будут воплощать все свои фантазии.

– И я должен это сдержать?

– Эти слова продиктованы отчаянием. Никто другой не приходит мне в голову.

– С ума сошла. – Кутшеба смотрел в нарисованные глаза графини и думал об Ольге, которая по дороге призналась ему, что понимает, что он ее не любит, но она всё равно питает к нему нежные чувства, даже против воли маменьки и папеньки. И ни за что на свете не хочет выходить замуж за труп, хоть бы он и был великим героем России и настоящим князем. Что она покончила бы с собой, если бы не знала, что это ничего не даст – либо Кощей воскресит ее, либо она предстанет пред алтарем как обитательница картины.

– Вы рассчитываете на мою честь, – отозвался он наконец. – А может, и на романтичность, которая свойственна некоторым мужчинам.

– Вы же поляк… – начала графиня, но он грубо перебил ее.

– Не верьте вы в сказки! Мы же не нация странствующих рыцарей!

– Сегодня сказки живее, чем когда-либо…

– Но я не их порождение! Это не вымысел, а магия – это не чудеса. Я не странствующий рыцарь, и даже – мне очень жаль, что я вас разочарую, – не человек чести! Я не могу вам помочь. Не говоря уже о том, что я понятия не имею, как всё это сделать.

– Вы отдадите мою дочь чудовищу?

– А убив его, я не предам случайно вашего мужа?

– Вы бы сохранили верность тому человеку, которым он когда-то был! Вы же знаете, что такое тень, правда?

Он знал. Потому и не чувствовал отвращения, когда через каких-то полчаса склонился над телом убитого, к которому его привели слуги графа. Он осмотрел раны несчастного первого офицера «Батория» и выслушал мысли мары, способной замечать вещи, о которых он не имел понятия. Капитан царьградской стражи, бледный и нервный, только повторял, что у него не укладывается в голове, каким образом какие-то злые силы способны были пробраться в город, который так хорошо охраняется людьми и духами.

– Некоторых чудовищ мы сами приглашаем, – бросил Кутшеба, не оборачиваясь. Следы, оставленные на теле жертвы, беспокоили его больше, чем факт того, что кто-то нарушил защиту Пристани Царьград.

– Но… – капитан глубоко втянул воздух, встревоженный невысказанным до конца предположением. – Что вы имеете в виду?

– То, что убило этого несчастного, скорее всего, просто пролезло за нами. И воспользовалось гостеприимством, которое вы оказали. Поэтому его никто не задержал.

– Ах!

– Вот именно «ах»!

Он попрощался с капитаном и пошел к Новаковскому, чтобы поделиться с ним своими подозрениями. Как он и предполагал, марсианин был недоволен услышанным. Он не хотел верить в вину Мочки, которому Кутшеба приписывал эти убийства. Марсианин защищал своего капитана и неохотно выслушал аргументы Кутшебы, который пояснил, что одержимый, все еще являясь членом экипажа дирижабля, мог пройти сквозь защиту Пристани Царьград. В конце концов марсианин скрепя сердце признал, что связанный с кораблем Мочка мог посчитать, что, покинув «Баторий», экипаж предал его. И мог мстить. Если, конечно, выжил.

– Вы так сильно с ним связаны? – спросил в конце разговора Кутшеба.

– Не совсем так. Разумеется, я лично наблюдал за процессом имплементации душ в тело Мочки, но он мне не очень близок. Просто… – Новаковский грустно улыбнулся, – если вы правы, то я провалил операцию.





Глава 8





Июль 1969 года по старому календарю, пятьдесят четвертый год Предела, семнадцатый год Мира, Кельце



«У меня своя миссия», – пробурчал Кутшеба, который злился отчасти сам на себя, отчасти – на эту несносную женщину, когда оглядывался на Басеньку, которая всё еще махала ему на прощание. Она была лишь маленькой фигуркой, почти не различимой среди остальных мужчин и женщин, которые также прощались со своими любимыми в воротах города. Однако она продолжала притягивать его взгляд.

– Я знаю, что ты еще не готов, – всхлипывала она ему прямо в ухо, прежде чем он высвободился из ее объятий. – В тебе есть какая-то страшная тайна. Но я буду ждать тебя, знай.

– Бабы, бабы. – В теле командира их отряда, сопровождающего караваны с продовольствием, текло много медвежьей крови. Он происходил из Матушки Тайги, но вынужден был сбежать из-под ее защиты, когда по пьяни убил шамана, который увел его женщину. Он умел вести себя по-дружески, как рубаха-парень, но в сражении напоминал охваченного безумием берсерка. Возможно, эта звериная примесь влияла на его речь, так как время от времени он заикался. Хотя, по мнению женщин, которые липли к нему, это лишь придавало ему очарования. Он подмигнул Кутшебе и, наклонившись в седле, протянул ему бутылку. – Глотни, брат… от т-тревоги!

В Кельце этот огромный мужик требовал называть себя Евгением, хотя мара шепнула Кутшебе его настоящее имя, подслушанное у духов, запечатанных в талисманах, которыми он обвешался. Его было трудно выговорить, к тому же оно столь однозначно описывало отношения командира с духами девушек, заключенных в талисманах, что Кутшеба решил остановиться на Евгении.

– Я удивляюсь тебе, братишка, – кроме всех перечисленных благородных черт, Евгений был также невероятно болтливым. – Значит, Баська у нас н-ничего куколка. Да и рас-сцвела рядом с тобой так, что наши ребята ее б-бы днем и ночью… если бы тебя не б-боялись. Лапа у тебя, может, и не такая тяжелая, как моя, но ты если уж принимаешься за работу, то всерьез. У тебя д-дьявол в глазах.

– Сказал самый спокойный человек в Кельце.

– Знаю, что со мной творится, когда кровь ударяет мне в голову, – Евгений пожал плечами. – Но знаешь, как со мной происходит, брат… Я могу врезать так, что голову разобью, но мой гнев быстро проходит. Я дам кому-то по морде и тут же могу с ним водки нажраться. Если он, конечно, в сознании останется. – Евгений рассмеялся хрипло, жестоко, но радостно. Несколько других стражников вторили ему на всякий случай, хоть и не услышали, что он говорил. – А т-ты не прощаешь и не забываешь. Люди знают об этом и потому тебя боятся. И бабы тебя не трогают. Но ты бы мог гулять с девчонками, если б только захотел… любят они тебя. За эту тьму в глазах и в сердце и за этот холод. Так уж с этими бабами – больше всего любят тех, кто к ним холоден. А горячие парни, как я, вынуждены для них стараться! Раз ты так эту Баську любишь, то и люби ее! Но почему бы в Кракове не гульнуть? Или у тебя там, может, вторая такая Баська, а?

Кутшеба соврал, что так оно и есть, надеясь, что это облегчит ему задачу – покинуть приятелей по отряду. После прибытия в Краков он всегда встречался с Корыцким. Он рассказывал бывшему офицеру разведки, что творится в округе Кельце, а сам слушал, что разузнали агенты Корыцкого по его делу.

– Сейчас, когда мы лучше знакомы, – сказал Корыцкий в прошлый раз, – мне кажется, что я и о тебе больше знаю.

– Ты не обо мне должен был наводить справки, толстяк! – с каждым его посещением в Кракове Корыцкий казался Кутшебе всё толще. Возможно, он вообще не покидал паб, который выкупил вместе с женой.

Тогдашняя официантка теперь стояла за баром, внимательно наблюдая за залом. Она тоже прибавила в весе. Малгоська уже не обслуживала клиентов, только присматривала за работой слуг, готовая в любой момент выписать нагоняй тому, кто, по её мнению, был недостаточно старательным. Тогда она улыбалась своей жертве и сладким голоском рассказывала о профессиональном опыте своего мужа. По её словам, он когда-то был палачом обезумевшего чернокнижника, наемным убийцей и охотником в Африке, где научился особенно извращенным пыткам, и умеет сдирать кожу так, чтобы жертва как можно дольше оставалась в сознании.

– Может, я и поправился немного, – скривился Корыцкий. – Зато стал несравненно счастливее, чем был, когда мы встретились впервые. А о тебе я узнаю, чтобы суметь помочь тебе. Кроме меня, у тебя не осталось друзей, похоже…

– Мне врагов хватает.

– Ну, если так, то расскажу тебе и о врагах. Помнишь того ублюдка из драконьей ямы, которого ты мне выдал?

– Герра Кунтца?

– Во-во. Выпустили его.

– Просто так? За хорошее поведение?

– Он не так глуп. Его выменяли на наших агентов. Такая, знаешь ли, политика людей, которые мечтают о мире с Революцией. Ему нет пути назад в Республику Наций, да, наверное, и в Революции его не погладят по голове за провал операции… Но если он переживет встречу с товарищами, то о тебе не забудет.





* * *


Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Дикие Поля



– Я помню каждое мгновение наших общих походов. – Ростов решил, что поедет с ними до места высадки. Он руководил эскортом, который выделил им Кутузов.

Они сутки отдохнули в Пристани Царьград и решили вернуться к покинутым припасам. Новаковский, для которого только сейчас приготовили повозку и специальное седло, остался в граде. Кутшеба надеялся без помех поговорить с ним во время похода и теперь подозревал, что Новаковского оставили там как заложника.

– Вы все время так задумчивы, – продолжал Ростов. Когда они покинули град, он заметно оживился. Уже не говорил о прекрасном будущем, зато охотно вспоминал прошлые времена. – Моя дочь не очень вам навязывается?

– Много всего происходит. Есть о чём подумать, граф. Наш теперь уже общий поход, ваши планы, возрождающаяся Россия… А Кощей, случаем, не поддерживает контакты с юнкерами?

– Новая династия ханов поможет реализовать наши планы. Все ненавидят Революцию, и она единственная на свете, у кого нет союзников. Когда мы ударим, они поддержат нас – и всадники безграничных монгольских степей, и наши казаки, и даже Вековечная Пуща и Матушка Тайга. Мы пробудим угнетенный русский народ и вырвем его из-под плетей комиссаров прямо в наши ряды! Это будет война, какой еще не бывало!

– Но она же не закончится вместе со смертью Революции. Вы понимаете это?

– Боюсь, что вы правы. После первой войны нам придется вести вторую, худшую… ибо гражданскую. Это произойдет не скоро, может, я даже не доживу до этого и моих людей поведет мой сын? А может, мы будем сражаться плечом к плечу? Мы не освободим Россию без крови, я понимаю это. Но вы, мой друг, не ответили на мой вопрос. Ольга не слишком вам надоедает?

– Вы знаете, что она не рада своему браку?

– Она не понимает, какая это честь! – граф сказал это резко, сжав губы, и мрак, нависший над Пристанью Царьград, снова промелькнул в его глазах. Но он быстро справился с эмоциями. – Я бы и не принуждал ее к этой чести… Но это историческая необходимость – связать род Ростовых и Кутузовых, обеспечить могущественную поддержку новой династии и иметь влияние на ее политику. Царь Кощей очень мудрый, но нуждается в советниках, которые разбираются в новых обстоятельствах. Поймите, он человек старой закалки, равно как и Кутузов. Он смотрит на мир не так, как я.

– И не так, как графиня.

– Ах, вы говорили с моей женой? – Ростов невольно улыбнулся. Когда он говорил о графине, в его голосе до сих пор, как и много лет назад, звучала нежность, омраченная грустью. – Это правда. Ей трудно пережить эти изменения нарисованной Москвы. Но они только временные, убедите ее в этом, когда выпадет такая возможность.

– Ее может не быть. Как только мы заберем припасы, мы продолжим преследование отряда Революции. Если они доберутся до границ своей территории, наша задача усложнится.