Мир миров

Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Дикие Поля



– Я могу вам помочь, – чародей не столько говорил, сколько хрипел. Шулер с сожженной бородой и обгоревшим лицом держал его за горло. От них обоих шел дым, а по телу мага пробегали голубые искры.

Уже никто не сражался. Выжившие красноармейцы, сбившись в тесную кучку, сидели на земле под надзором Крушигора. Великан ходил вокруг них гордый, как павлин, скалясь, как собака, которой подарили ведро костей. На плече у него лежал автомат. Сара с Вандой лечили тяжелораненых. К удивлению Кутшебы, помогал им и Новаковский. Увидев Кутшебу, он пришел в замешательство, хотел что-то сказать, но все-таки промолчал. Он не знал, как объясниться. Кутшеба только кивнул ему.

– Можешь помочь? – спросил он чародея.

– Они сейчас начнут стрелять, – выдавил из себя маг, медленно синея. – Странно, что еще не начали.

– А ты спустишь нам с неба дирижабль?

– Лучше: я вас туда доставлю.

– Отпусти его, Шулер.

– Скорее меня моль сожрет! Эта скотина…

– Генерал Корыцкий велел передать вам привет, – из последних сил выдавил чародей, и, услышав это, Шулер ослабил хватку.

– Генерал… охо-хо, – Кутшеба аж причмокнул. – А ты на него, что ли, работаешь?

– Теперь уже как бы… да, – чародей выдохнул. – Если вы меня не убьете, конечно. Решайте быстрее, времени мало.

– Больше, чем ты думаешь. Как ты меня туда перенесешь?

– Принесете мне Хитреца?

– Кого?

– Его петуха, – подсказала Сара. – Крушигорушка, отправь за птицей кого-то из тех твоих.

Освобожденный из клетки петух за несколько мгновений вырос до размеров коня. Чародей вскочил ему на спину и с высоты протянул руку Кутшебе.

– Он понесет нас двоих. Быстро!

Никто в них не стрелял, как будто Брык забыл, что на дирижабле есть оружие. Пока они летели, маг с удивлением думал об этом, но всё понял, когда они приземлились на борту среди тел, разорванных большими клыками.

Волк Ветролап заворчал, завидев пришельцев. Глаза Мочки опасно заблестели.

– Ты! – закричал он и занес руку, над которой потемнел воздух от возносящегося заклинания.

В ответ чародей свел ладони, между которыми вспыхнул огонь.

– Хватит! Вы! Оба! – проворчал волк. – Мочка, помни, что ты обещал отцу!

– Они пришли за мной! – ответил одержимый, не отменяя заклинания. – За тем, что во мне еще осталось.

– Ты уже отцовский. Он знает это. Правда, господин Кутшеба?

– Правда. Мочка – ваш. Дирижабль тоже. Но только не тот, кто скрывается на его борту. Вы не убили его. Правда?

– Он прячется в трюме. – Мочка потер нос совсем детским жестом, как один из городских шалопаев, которых множество гоняло по дворикам Кракова. – Но картины оставите нам?

– Картины? – не понял Кутшеба.

– Те, из града. Они забрали все вместе с сокровищами.

– Картины Ростовых! – Кутшеба даже вскрикнул. Кто бы мог подумать! – Сокровища оставим вам, но картины – другое дело. Он один?

– Только он смог сбежать от меня, – просипел волк. – Забаррикадировался. Может, держит картины как заложников.

Не держал. Никто не сказал Брыку о том, что картины из Пристани Царьград живые. Кое-как завернутые в тряпки и обрывки местами прожженной ткани, они лежали под стенами. Если кое-кто из их обитателей и выглядывал наружу, то делал это украдкой. Брык бросил на них взгляд и понял, что от них не будет никакой пользы. Он не знал, зачем Якубовский взял на борт этот балласт. Однако подумал, что это дань декадентству, такому типичному для Западного мира, которого, может, и коснулась катастрофа Предела, но не помогла ему понять, как много на самом деле изменило вторжение марсиан. Живя на территории Революции и наблюдая, как можно превратить всю страну в живой организм, подчиненный одной мысли и воле, Брык открыл, какие возможности на самом деле давала миру магия. Всё могло быть формой энергии, а людей можно было сплотить еще сильнее, чем с помощью технологий или пропаганды. Революция указывала правильное направление развития человечества, даже если в красном государстве всё еще допускали много ошибок. Брык не считал себя коммунистом, не позволил заразить себя идеологией, которая превратила бы его в еще одного обезумевшего раба. Однако это не мешало ему видеть все достоинства новой системы.

Кроме картин, в трюме находилась также часть вещей, вывезенных с борта марсианского корабля. Трудно было понять их назначение. Из них двоих Якубовский посвящал больше времени инженерии. Единственное, что Брык узнал, это емкость с протобогом. А мог бы он сейчас использовать собранную там энергию? Создать для себя новое защитное божество вместо старого, которое так его подвело? А может, его покровитель уже спешит к нему? Может, он спас Якубовского?

Щелкнул замок в дверях трюма. Как это возможно?

– Мой корабль – это я, – прокричал этот страшный ребенок, который внезапно вскочил на борт дирижабля на летающем волке, когда они уже должны были обстрелять лагерь, не беспокоясь о том, попадут они в своих или во врагов. Допустимые потери были включены в бюджет поездки. Если бы Брык доставил в Революцию груз с дирижабля, ему простили бы всё. – Это заняло некоторое время, но теперь корабль снова беспрекословно слушается меня.


– Мелкий, я могу многое тебе предложить, – попробовал поторговаться Брык. – Там, куда мы направляемся, ты бы стал воздушным адмиралом. Правил бы целым флотом таких дирижаблей!

– У меня уже есть ваш. – Ребенок показал ему язык, отвернулся и ушел. Вот так просто?

– Здравствуй, пятый, – сказал кто-то, кто встал на его месте. – Мне ты тоже многое можешь предложить?

Он!

Брык не боялся примет, как Якубовский. Он не верил в хранителей космического порядка и предназначение. Ведь он раз за разом его нарушал. Поэтому он не впал в панику, старательно прицелился и выстрелил. Но тот дьявол двигался слишком быстро, быстрее, чем обычный человек.

Что ж, Брык много чего умел, он выучился на комиссара, овладел определенными навыками.

Когда он опустошил магазин и, притворяясь злым и напуганным, отбросил пистолет в тень, он подождал, пока Кутшеба окажется возле него, а потом превратил ладони в когти и ударил, целясь в живот. Обычного человека он разорвал бы на куски, но Кутшеба смог как-то избежать удара и пырнуть его ножом. Лезвие прошлось по ребрам, разрезая защищающую их чешую. Брык взвизгнул, но не отступил, он уже разворачивался, вкладывая всю силу во второй удар, который должен был достать этого засранца. Его уже ничто не могло спасти.

Ничего, кроме странной, наполовину призрачной, но быстро материализующейся черной руки, которая неожиданно выросла из бока Кутшебы, перехватила руку Брыка и, выкручивая ее, опрокинула старшего комиссара на пол.

Кто-то пискнул из темноты, из угла, где не было ничего, кроме прикрытой тряпкой картины. Одна из них зашевелилась, и тотчас из-под ткани выглянули большие нарисованные глаза. Словно живые. Брык нервно рассмеялся. Неужели он так испугался, что воображение начало выкидывать такие фокусы? Кто был здесь, кроме Кутшебы и его проклятой мары?

– Послушай. – Брык поднял руку, чтобы показать, что прячет когти. При необходимости они появлялись в течение миллисекунды. – Я не знаю, что мы тебе сделали, наверное, что-то плохое. Но прошло столько лет, всё изменилось!

– Значит, ты все-таки хочешь мне что-то предложить.

– Ты не понимаешь. Мы с Якубовским проникли в сердце Революции. Ты думаешь, я ей служу? Я изучаю её, ищу новые пути влияния. И когда-нибудь приберу к рукам всю власть над ней. Понимаешь? Мы взорвем пирамиду Отцов Революции и изменим эту страну. Мы закончим войну. Польша будет в безопасности.

– Какие вы прям святые.

– Нет. Послушай, мы были дураками и мерзавцами, наделали много бед. Но ты нас пробудил. От страха перед тобой мы начали думать и действовать иначе. Мы ищем искупления, понимаешь? Мы изменились, Якубовский и я. Мы можем спасти миллионы людей. Я знаю, что это не вернет твоих родных, но подумай об остальных людях, которые не должны умереть. О лучшем будущем!

«Лжет! – просипела мара. Близость к жертве лишала её чувств. – Он скажет всё, чтобы ты не убивал его!»

– Может, ты прав, – тихо сказал Кутшеба, к ужасу своей демоницы. – Может, ты на самом деле изменился. Мир изменился – это правда.

– Вот видишь! Всё это зло может еще принести хорошие плоды.

– Может, и так. Вот только, видишь ли, в этом изменчивом мире не изменился я.





Эпилог




Июль 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Дикие Поля, руины Пристани Царьград



Они похоронили жителей града в общей могиле, над которой насыпали большой курган. Там почили вместе люди и демоны, а с ними со всеми – останки графа и его дочери. Покалеченный, однорукий леший плакал, когда Новаковский произносил прощальную речь. Он вытирал слезы шапкой, на которой уже не было ни красной звезды, ни черного черепа. Земли Ростовых не принадлежали уже воскресшей России.

– Кощей, вероятно, мог бы их воскресить, – вспомнил Новаковский.

– А зачем? Они и так живут, – сказал Кутшеба. – В собственном раю, в котором должны навести порядок.

Граф, который нашел свое место в уцелевших картинах, предложил ему руку дочери, чтобы он просто принял фамилию и титул Ростовых. Он отчаянно искал преемника. Кутшеба вежливо, но решительно отказался. Куда более трудный разговор предстоял ему с Ольгой. Девушка на портрете выглядела моложе, чем настоящая графиня, потому что обезумевший художник написал ее годом ранее, но смерть не изменила её как-то существенно, чего опасался Кутшеба. Может, нарисованные люди не помнили умирания, а только осознавали смерть как факт, потому что просыпались на портретах лишь тогда, когда умирали в материальном мире? Нарисованная Ольга не переживала о потерянной рано молодости, что не означало, что она не грустила.

– Я знаю… какая вам польза от такой нарисованной жены, – всхлипнула она. – Вы даже не знаете, как я люблю вас, но кому нужна такая любовь… Но я бы любила вас, даже если бы вы нашли себе настоящую женщину! Я бы это поняла!

– Ольга, если бы я только мог, я с радостью взял бы вас в жены. Но это невозможно.

– Я знаю. Нарисованная жена…

– Ольга, я уже женат на другой. – Мара замурлыкала от удовольствия, даже если понимала, что совсем не о ней идет речь. – Я не могу остаться здесь. Однако я прошу вас защищать моих друзей и помогать им.

Они поехали в Краков без Шулера, Ванды, Крушигора и Сары, без Грабинского и Евгения. Достаточно было того, что Ванда сказала: «Здесь должен быть наш дом», когда они стояли перед полуразрушенной стеной града, к которой мрачно прижимались не до конца сгоревшие избы. И вся группа приняла единогласное решение, даже не советуясь друг с другом. Потом они приходили поговорить об этом с Кутшебой. Уже каждый отдельно.

– Мне уже немного осталось, – Грабинский говорил тихо, чтобы не разбудить сову у себя на плече. – Думаю, это хорошее место, чтобы провести остаток лет, Мирек.

Кутшеба мог спросить его о многом. О разговоре с комендантом станицы, о духах, которые каждую ночь приходили к нему во снах и которых видела всегда бодрствующая мара. Мог как бы нехотя вспомнить что-то о Двуруком, потому что именно это имя подслушала мара в его снах. Но вместо этого он просто пошутил, что старику, видимо, захотелось пожить там, где в тайных степных самогоноварнях гнали самое крепкое, а потому самое лучшее чертово молоко.

– Серьезно, самое крепкое? – удивился Грабинский. – Ой, не знаешь ты меня, Мирек, если думаешь, что даром пропадет хоть капелька!

С Шулером и Вандой они прощались дольше. Девушка уговаривала его остаться, Шулер молчал.